Читать книгу Львы Аль-Рассана - Гай Гэвриел Кей - Страница 7

В конце дня из спальни Хусари ибн Мусы они услышали вопли на улицах. Послали раба узнать, в чем дело. Тот вернулся с пепельно-серым лицом и принес страшную новость.

Ему не поверили. Лишь после того как друг ибн Мусы, тоже купец, но менее процветающий, что, по-видимому, спасло ему жизнь, прислал своего слугу с тем же известием, прятаться от реальности стало невозможно. Все, кто отправился в замок этим утром, погибли. Обезглавленные тела плыли по крепостному рву и вниз по течению реки, становясь добычей кружащих птиц. Очевидно, деятельный правитель Картады решил, что только таким способом можно полностью покончить с угрозой восстания в Фезане. За вторую половину дня практически все влиятельные фигуры, еще остававшиеся в городе, были устранены.

Пациент Джеаны, торговец шелком, любитель роскоши, который, как ни трудно в это поверить, должен был оказаться среди трупов во рву, лежал в постели, закрыв глаза рукой, дрожащий и обессиленный после выхода почечного камня. Стараясь, хоть и не слишком успешно, справиться с собственными бурлящими чувствами, Джеана пристально наблюдала за ним. Как всегда, ее убежищем стала профессия. Тихим голосом, радуясь тому, что он ей пока повинуется, она велела Веласу приготовить еще снотворного. Но ибн Муса ее удивил.

– Пожалуйста, больше не надо, Джеана. – Он опустил руку и открыл глаза. Голос его звучал слабо, но четко. – Я должен быть в состоянии ясно мыслить. За мной могут прийти. Тебе лучше покинуть этот дом.

Джеана об этом не подумала. Он был прав, разумеется. Не существовало причин, по которым кровожадные наемники Альмалика позволили бы случайной болезни уберечь от них голову Хусари. А что касается лекаря – женщины-киндата, которая так некстати не пустила его во дворец…

Джеана пожала плечами. «Куда бы ни дул ветер, дождь прольется на киндатов». Она встретилась взглядом с Хусари. И увидела на его лице пугающее выражение, нарастающий ужас. Джеана подумала о том, как выглядит она сама, усталая и измученная после почти целого дня в этой жаркой и душной комнате, а теперь пытающаяся справиться с тем, о чем они узнали. С этой резней.

– Не имеет значения, останусь я или уйду, – ответила она, снова удивившись спокойствию собственного голоса. – Ибн Хайран знает, кто я, помните? Это он привел меня сюда.

Странно, но в глубине души ей все еще не хотелось верить, что именно Аммар ибн Хайран организовал и осуществил это массовое убийство невинных людей. Она не могла бы объяснить, почему это важно для нее: он – убийца, об этом знает весь Аль-Рассан. Имеет ли значение, что убийца обходителен и остроумен? Что он знает, кем был ее отец, и хорошо отозвался о нем?

У нее за спиной Велас тихо и деликатно кашлянул, что означало: ему надо сказать ей нечто срочное. Обычно так он выражал свое несогласие с ее мнением. Не оглядываясь на него, Джеана произнесла:

– Я знаю. Ты считаешь, что нам надо уйти.

Седой слуга, который до нее служил ее отцу, произнес своим как всегда приглушенным голосом:

– Я считаю, что почтенный ибн Муса дает мудрый совет, доктор. Мувардийцы могут узнать от ибн Хайрана, кто ты, но у них нет особых причин тебя преследовать. Но если они придут за господином ибн Мусой и найдут нас здесь, твое присутствие их спровоцирует. Господин ибн Муса скажет тебе то же самое, я уверен. Они из племен пустыни, госпожа. Они нецивилизованные люди.

Теперь Джеана резко обернулась, понимая, что срывает свой гнев и страх на самом верном друге, и не в первый раз.

– Так ты предлагаешь мне бросить пациента? – резко спросила она. – Это я должна сделать? Какой цивилизованный поступок с нашей стороны.

– Мне уже лучше, Джеана.

Она снова повернулась к Хусари. Тот с трудом сел на постели.

– Ты сделала все, чего можно требовать от лекаря. Ты спасла мне жизнь, хоть и не так, как мы ожидали. – Поразительно, он даже сумел иронически улыбнуться. Но эта улыбка не коснулась глаз.

Голос его теперь звучал тверже и более резко, чем когда-либо прежде. Джеана подумала, не пострадал ли рассудок торговца после навалившегося на него ужаса: возможно, такая перемена в поведении была реакцией на потрясение. Отец смог бы это определить и сказать ей.

«Отец, – подумала она, – больше никогда мне ничего не скажет».

Весьма вероятно, что мувардийцы придут за Хусари, что они действительно заберут и ее, если найдут здесь. Племена из Маджрита не знакомы с цивилизацией. Аммару ибн Хайрану хорошо известно, кто она такая. Альмалик Картадский отдал приказ устроить эту резню. И Альмалик Картадский сделал с ее отцом то, что сделал. Четыре года назад.

В жизни бывают такие моменты, когда все сдвигается, меняется, когда разветвляющиеся дороги ясно видны, когда человек делает выбор.

Джеана бет Исхак повернулась к своему пациенту.

– Я не оставлю вас здесь одного ждать их прихода.

Хусари снова улыбнулся.

– Что ты сможешь сделать, дорогая? Предложить воинам снотворное, когда они придут?

– У меня есть для них кое-что похуже, – загадочно ответила Джеана, но его слова заставили ее задуматься. – А чего хотите вы? – спросила она. – Я слишком спешу, простите. Может быть, они уже насытились. И никто не придет.

Он решительно покачал головой. Снова она отметила перемену в его поведении. Она знала ибн Мусу очень давно, но никогда не видела его таким.

– Полагаю, это возможно. Меня это мало волнует. Я не намерен ждать, чтобы выяснить. Если я хочу исполнить свой долг, мне в любом случае придется покинуть Фезану.

Джеана заморгала:

– И в чем состоит ваш долг?

– Уничтожить Картаду, – ответил пухлый, ленивый сибарит, торговец шелком Хусари ибн Муса.

Джеана во все глаза смотрела на него. И это тот самый человек, который любил хорошо прожаренное мясо, потому что не терпел вида крови во время еды. Его голос звучал так же спокойно и равнодушно, как тогда, когда он при ней обсуждал со своим торговым представителем страховку партии шелка перед отправкой его за море.

Джеана снова услышала робкое покашливание Веласа. Она обернулась.

– В таком случае, – сказал Велас так же тихо, как прежде, но теперь тревожно хмурясь, – мы ничем не можем помочь. Несомненно, будет лучше, если мы уйдем отсюда, чтобы господин ибн Муса мог начать готовиться к путешествию.

– Согласен, – сказал Хусари. – Я вызову провожатых и…

– А я не согласна, – резко возразила Джеана. – Во-первых, у вас может начаться лихорадка после того, как вышли камни, и мне необходимо проследить за этим. Во-вторых, вы не сможете покинуть город до наступления темноты и, уж конечно, не пройдете ни через какие ворота.

Хусари сплел свои пухлые пальцы. Теперь он смотрел прямо в глаза Джеаны.

– Что ты предлагаешь?

Джеане это казалось очевидным.

– Чтобы вы спрятались у нас, в квартале киндатов, до наступления темноты. Я пойду первой, договорюсь, чтобы вас впустили. И вернусь за вами на закате. Думаю, вам надо как-то замаскироваться. На ваше усмотрение. По темноте мы сможем уйти из Фезаны известным мне путем.

Велас, от изумления потерявший свою сдержанность, издал сдавленный звук.

– Мы? – осторожно переспросил ибн Муса.

– Если я собираюсь исполнить свой долг, – медленно произнесла Джеана, – мне тоже придется покинуть Фезану.

– А, – произнес мужчина на кровати. Несколько тревожных мгновений он смотрел на нее, как-то неожиданно перестав быть пациентом. Перестав быть тем человеком, которого она так давно знала. – Это из-за твоего отца?

Джеана кивнула. Нет смысла хитрить. Ибн Муса всегда отличался умом.

– Давно пора, – сказала она.

Предстояло очень многое сделать. Джеана поняла, быстро шагая по бурлящим улицам вместе с Веласом, что лишь упоминание об отце заставило Хусари принять ее план. И неудивительно, если посмотреть на этот вопрос под определенным углом. Если ашариты что-то и понимали – после многих веков взаимных убийств у себя дома, далеко на востоке, и здесь, в Аль-Рассане, – так это неистребимую силу кровной мести, как бы долго она ни откладывалась.

Каким бы абсурдом это ни казалось – женщина из народа киндатов, заявившая о своем намерении отомстить самому могущественному правителю из всех после падения Халифата, – она говорила на том языке, который понятен даже миролюбивому, безобидному купцу-ашариту.

И потом, этот купец уже не был таким миролюбивым.

Велас, пользуясь древним правом давнего слуги, без умолку высказывал ей возражения и предостережения. Как всегда, его голос звучал гораздо менее почтительно, чем в присутствии посторонних. Она помнила, что он так же вел себя с ее отцом, в те ночи, когда Исхак готовился бежать из дома на вызов к больному, не защитившись как следует одеждой от дождя и ветра, или бросив недоеденный ужин, или когда он слишком много работал, читая допоздна при свечах.

Она собиралась сделать нечто большее, чем поздно лечь спать, и испуганная озабоченность в голосе Веласа могла подорвать ее решимость, если бы она позволила ему продолжать. Кроме того, дома ее ждало еще более труднопреодолимое сопротивление.

– Это не имеет к нам никакого отношения, – настойчиво говорил Велас, шагая рядом с ней, а не сзади, что было совершенно нехарактерно для него и свидетельствовало о его крайнем возбуждении. – Кроме того, если они найдут способ свалить вину на киндатов, чему я нисколько не удивлюсь…

– Хватит, Велас. Пожалуйста. Мы больше, чем просто киндаты. Мы люди, которые живут в Фезане и прожили здесь много лет. Это наш дом. Мы платим налоги, мы платим нашу долю грязной дани Вальедо, мы прячемся от опасности за этими стенами и мы страдаем вместе с другими, если рука Картады – или любая другая рука – слишком сильно бьет по этому городу. То, что произошло сегодня, имеет к нам отношение.

– Мы пострадаем вне зависимости от того, что они делают друг с другом, Джеана. – Он был так же упрям, как и она, и после долгих лет жизни с Исхаком так же искусен в спорах. – Ашариты убили ашаритов. Почему мы должны из-за этого превращать свою жизнь в хаос? Подумай о тех, кто тебя любит. Подумай…

Снова ей пришлось прервать его. Теперь он говорил совсем как ее мать.

– Не преувеличивай, – сказала она, хотя он вовсе не преувеличивал. – Я лекарь. Я собираюсь поискать работу за пределами города. Обогатить свои знания. Сделать себе имя. Мой отец поступал так многие годы, несколько раз участвовал в походах халифа, подписывал контракты с различными правителями после падения Силвенеса. Так он оказался в Картаде. Ты это знаешь. Ты был вместе с ним.

– И я знаю, что там произошло, – резко ответил Велас.

Джеана остановилась посреди улицы как вкопанная. Кто-то, кто бежал следом за ними, чуть не налетел на нее. Это была женщина, как увидела Джеана, лицо ее было белым, как маска во время весеннего карнавала. Но это было ее настоящее лицо, а маской его сделал ужас.

Велас тоже был вынужден остановиться. Он смотрел на нее сердито и испуганно. Маленький человечек, немолодой, ему было уже почти шестьдесят. Он долго служил ее родителям, до того как Джеана родилась. Раб из Валески, купленный молодым на базаре в Лонзе, через десять лет он получил свободу, как было принято у киндатов.

Тогда он мог уехать куда угодно. Он свободно говорил на пяти языках, прожив несколько лет вместе с Исхаком в Батиаре и Фериересе и при дворах халифов в самом Силвенесе. Из него вышел идеальный помощник лекаря, он знал больше, чем многие доктора. Скромный, обладающий острым умом, Велас мог бы сделать карьеру где угодно на полуострове или за восточными горами. В те дни в Аль-Фонтине при халифах служили и управляли делами в основном бывшие рабы с севера, и немногие из них были так же умны и разбирались в нюансах дипломатии так же хорошо, как Велас после десяти лет, проведенных в обществе Исхака бен Йонаннона.

Подобный вариант, по-видимому, даже не рассматривался. Возможно, Веласу недоставало честолюбия, возможно, он просто был доволен своим положением. Он принял веру киндатов сразу же после освобождения. Добровольно взвалил на свои плечи тяжелый груз их истории. После этого он молился белой и голубой лунам – двум сестрам бога, – вместо того чтобы воскрешать в памяти образы Джада из своего детства в Валеске или звезд Ашара, нарисованных на куполах храмов в Аль-Рассане.

Он оставался с Исхаком, Элианой и их маленькой дочкой с того дня и до нынешнего, и если кто-то в мире, не считая родителей, любил ее по-настоящему, то это был Велас, и Джеана это знала.

От этого только тяжелее было смотреть в его встревоженные глаза и понимать, что она не может ясно объяснить, почему тропа ее жизни сделала такой резкий поворот после известия о резне. Почему ей стало так очевидно, что она теперь должна делать. Очевидно, но необъяснимо. Она могла представить себе, что сказал бы сэр Реццони из Сореники в ответ на подобное заявление. Она также словно услышала слова своего отца: «Очевидная неспособность мыслить ясно, – пробормотал бы Исхак. – Начни с самого начала, Джеана. Потрать столько времени, сколько тебе нужно».

У нее не было такого количества времени. Ей нужно было сегодня ночью провести Хусари ибн Мусу в квартал киндатов, а до этого ей предстояла еще более трудная задача.

Она сказала:

– Велас, я знаю, что произошло с моим отцом в Картаде. Я не собираюсь это обсуждать. И не могу все объяснить. Если бы могла, объяснила бы. Ты это знаешь. Могу лишь сказать: мирясь с тем, что сделал Альмалик, в какой-то момент начинаешь чувствовать себя его соучастницей. Ответственной за его поступки. Если я останусь здесь и просто утром открою свою приемную, а потом на следующий день, и на следующий, словно ничего не произошло, то именно так я буду себя чувствовать.

Велас обладал определенным качеством, одним из тех, которыми измеряется человек: он понимал, когда сказано последнее слово.

Остаток пути они проделали молча.

У тяжелых, ничем не украшенных железных ворот, ведущих в отгороженный квартал Фезаны, где жили киндаты, Джеана с облегчением вздохнула. Она знала обоих сторожей, стоящих на посту. Один был ее другом детства, другой – бывшим любовником.

Она обратилась к ним со всей прямотой, которую могла себе позволить. Времени оставалось слишком мало.

– Шимон, Бакир, мне нужна ваша помощь, – заявила она, прежде чем они успели отпереть ворота.

– Мы тебе поможем, – проворчал Шимон, – но входи быстрее. Ты знаешь, что там происходит?

– Я знаю, что уже произошло, вот почему вы мне нужны.

Бакир застонал, распахивая створку ворот.

– Джеана, что ты опять натворила?

Это был крупный, широкоплечий человек, несомненно красивый. Они наскучили друг другу через несколько недель после начала их связи. К счастью, они расстались достаточно быстро и сохранили взаимную приязнь. Теперь он уже обзавелся семьей, у него было двое детей. Джеана оба раза принимала роды.

– Ничего такого, чего могла бы избежать, не нарушив свою врачебную клятву Галинуса.

– Плевать на Галинуса! – резко сказал Шимон. – Там убивают людей.

– Поэтому вы должны мне помочь, – быстро сказала Джеана. – У меня в городе есть пациент, которым я должна заняться сегодня ночью. Думаю, мне небезопасно находиться за воротами нашего квартала…

– Это уж точно! – перебил Бакир.

– Прекрасно. Я хочу, чтобы вы позволили мне провести его сюда через некоторое время. Я уложу его в постель у себя дома и буду лечить.

Они переглянулись. Бакир пожал плечами.

– Это все?

Шимон все еще сомневался.

– Он ашарит?

– Нет, он конь. Конечно он ашарит, идиот. Иначе зачем бы я просила разрешения у самых тупых людей в нашем квартале? – Она надеялась, что это оскорбление отвлечет их и покончит с вопросами. Хорошо еще, что Велас у нее за спиной молчал.

– Когда ты его приведешь?

– Я сейчас же отправлюсь за ним. Мне сначала надо попросить разрешения у матери. Поэтому я пошла вперед.

Темные глаза Бакира еще больше прищурились.

– Ты действуешь по всем правилам, да? Это совсем на тебя не похоже, Джеана.

– Не будь бо́льшим глупцом, чем необходимо, Бакир. Ты думаешь, что я собираюсь играть в игры после того, что произошло сегодня днем?

Они снова переглянулись.

– Думаю, что нет, – ворчливо произнес Шимон. – Хорошо, твой пациент может войти в квартал. Но ты больше из него не выйдешь. Его может привести Велас, хоть я и не стал бы приказывать ему это делать.

– Нет, все нормально, – быстро возразил Велас. – Я схожу.

Джеана это предвидела. Тут все было в порядке. Она повернулась к Веласу.

– Тогда иди сейчас же, – прошептала она. – Если моя мать станет возражать – а я уверена, что не станет, – мы разместим его в одном из постоялых дворов для приезжих. Иди быстрее.

Она снова повернулась к двум охранникам и улыбнулась им своей лучшей улыбкой.

– Спасибо вам обоим. Я этого не забуду.

– Лучше бы забыла, – ответил Шимон с добродетельным видом. – Ты же знаешь, что это нарушение правил.

Он слишком важничал. Конечно, это было нарушением, но не очень серьезным. Ашариты часто тайком приходили в их квартал, по делу или в поисках развлечений. Единственной уловкой – и не слишком трудной – было скрыть это от ваджи за стенами квартала и от старших священников внутри него. Но Джеана считала, что сейчас неподходящее время вступать в спор с Шимоном.

Кроме того, чем дольше они будут беседовать, тем больше вероятность, что он спросит, кто ее пациент. А если он спросит, ей придется сказать. Он может знать, что Хусари ибн Муса – один из тех, кто должен был явиться сегодня в замок. Если Шимон и Бакир поймут, что этого человека могут искать мувардийцы, то Хусари ни за что на свете не позволят войти в квартал киндатов.

Джеана знала, что подвергает опасности свой народ. Она была достаточно молодой, чтобы решить, что риск оправдан. Последнее массовое убийство киндатов в Аль-Рассане случилось далеко на юге, в Тудеске и Элвире, за много лет до ее рождения.

Ее мать, как Джеана и ожидала, не стала возражать. Жена и мать лекарей, Элиана бет Данил уже давно приспособила свой дом к нуждам пациентов. То, что подобное нарушение распорядка случилось в один из самых ужасных дней, какие Фезана знала за долгое время, не могло ее смутить. Тем более что Джеана сообщила матери, кто ее пациент. Элиана все равно узнала бы его, когда он пришел. Хусари несколько раз приглашал Исхака на обед, и не раз торговец шелком незаметно приходил в квартал, чтобы почтить своим присутствием их собственную трапезу, невзирая на всех ваджи и священников. Город Фезана не отличался особой набожностью.

«Вероятно, это только усиливало радость фанатиков-мувардийцев, когда они убивали невинных людей», – подумала Джеана. Она стояла на площадке лестницы, подняв одну руку, чтобы постучать в дверь, а в другой держа свечу.

Впервые за этот долгий день Джеана заколебалась при мысли о том, что собирается сделать. Она увидела, как задрожало пламя свечи. В дальнем конце коридора было высокое окно с видом на внутренний двор. Лучи заходящего солнца косо падали на пол, напоминая ей о том, какое большое значение имеет время. Она сказала матери, что поздней ночью уйдет, и приготовилась противостоять буре, которая так и не разразилась.

– Сейчас не так уж неразумно уехать из этого города, – спокойно ответила Элиана после секундного размышления. Она задумчиво посмотрела на свою единственную дочь. – Ты найдешь себе работу за его пределами. Твой отец всегда говорил, что лекарю полезно приобретать опыт в разных местах. – Мать помолчала, потом добавила без улыбки: – Может быть, ты вернешься с мужем.

Джеана поморщилась. Это был старый разговор. Ей уже почти исполнилось тридцать лет, и лучший возраст для замужества остался позади. Она уже почти смирилась с этим, а Элиана – нет.

– С вами все будет в порядке? – спросила Джеана, игнорируя ее последние слова.

– Не понимаю, почему бы нет, – резко ответила мать. Затем ее напряженное лицо несколько смягчила улыбка, которая сделала ее красивой. Сама она вышла замуж в двадцать лет за самого блестящего мужчину из блестящей общины киндатов в Силвенесе, в последние дни процветания Халифата. – Что мне, по-твоему, делать, Джеана? Упасть на колени и хватать тебя за руки, умоляя остаться и утешить мою старость?

– Ты не старая, – быстро возразила дочь.

– Конечно, старая. И конечно, я не стану тебя удерживать. Если ты к этому времени не завела детишек в доме по соседству, то я могу винить лишь нас с отцом за то, чему мы тебя не научили.

– Думать о себе?

– Среди прочих вещей. – Снова промелькнула неожиданная улыбка. – Боюсь, ты скорее умеешь думать обо всех других людях. Я соберу кое-какие вещи для тебя и прикажу приготовить место для Хусари за столом. Есть ли что-то, чего ему нельзя есть сегодня?

Джеана покачала головой. Иногда она ловила себя на желании, чтобы гроза все-таки разразилась. Но в большинстве случаев она была благодарна за железное самообладание, которое Элиана проявляла с того ужасного дня в Картаде, четыре года назад. Джеана могла догадаться о цене этой сдержанности. Могла измерить ее внутри себя. Они не так уж сильно отличались: мать и дочь. Джеана ненавидела плакать; она считала это признаком поражения.

– А теперь иди наверх, – сказала Элиана.

И она пошла наверх. Обычно так и бывало. Разговор с матерью редко проходил болезненно, но всегда казалось, что не все необходимое сказано. Однако сегодня не время было думать о подобных вещах. Ей предстояло нечто гораздо более тяжелое.

Она знала, что если будет колебаться слишком долго, то ее решимость уехать может растаять на этом самом трудном пороге дня, всех ее дней. Джеана постучала дважды, как обычно, и вошла в темный, с закрытыми ставнями, кабинет отца.

Пламя ее свечи заплясало на кожаных с золотом переплетах книг, свитках, инструментах и небесных картах, предметах искусства, подарках и сувенирах, собранных за целую жизнь исследований, путешествий и работы. Свеча в ее руке теперь не дрожала, и свет от нее упал на письменный стол, на простое деревянное кресло в северном стиле, на подушки на полу, на еще одно глубокое кресло и на седобородого человека в темно-синих одеждах, сидящего неподвижно спиной к двери, к своей дочери и к свету.

Джеана посмотрела на него, на его неподвижную, прямую, как копье, спину. Отметила, как отмечала каждый день, что он даже не повернул головы, чтобы показать, что заметил ее приход. С таким же успехом она могла вообще не входить в комнату со своей свечой и с тем, что собиралась ему сказать. Так происходило всегда, но этот день был особенным. Она пришла попрощаться, и при виде отца в мозгу Джеаны сверкнул длинный меч воспоминания, острый, яркий, ужасный, как те кинжалы, которыми, наверное, пользовались мувардийцы.

Четыре года назад четвертый сын правителя Картады Альмалика запутался в пуповине в материнской утробе. Такие младенцы почти всегда погибали и их матери тоже. Лекарям хорошо были известны симптомы, и они могли предупредить о грозящей опасности. Это случалось довольно часто; никого не обвинили бы. Роды – одно из самых опасных событий в мире. Лекари не умеют творить чудеса.

Но певица Забира из Картады была фавориткой самого могущественного из правителей Аль-Рассана, а Исхак из Фезаны был отважным и талантливым человеком. Сверившись с картой небес и послав сообщить Альмалику о том, что его попытка может дать лишь самую слабую надежду, Исхак сделал единственную вошедшую в анналы операцию и извлек ребенка через разрез в животе матери, сохранив одновременно и ее жизнь.

Ни сам Галинус, источник всех медицинских знаний, ни Узбет аль-Маурус, ни Авенал Сорийский, живущий в родных землях ашаритов на востоке, – ни один из них и ни один из пришедших позже не добились успеха в подобных операциях, хотя первые трое записали всю процедуру и каждый из них пытался ее воплотить.

Нет, именно Исхак бен Йонаннон из киндатов первым добился рождения живого ребенка таким способом, во дворце Картады в Аль-Рассане, во время второго десятилетия после падения Халифата. А потом он залечил рану матери и выхаживал Забиру, пока она однажды утром не поднялась с постели, очень бледная, но прекрасная, как всегда, не взяла свою четырехструнную лютню и не заняла свое привычное место в зале приемов Альмалика, в его садах и в его спальне.

В благодарность за этот мужественный поступок и за искусство, невиданное прежде, Альмалик Картадский одарил Исхака таким количеством золота и прочих благ, которое обеспечило его самого, его жену и дочь до конца их дней.

Потом он приказал выколоть лекарю глаза и отрезать его язык у самого корня во искупление греха – лицезрения обнаженной ашаритской женщины, и чтобы ни один мужчина не смог услышать описание молочно-белого великолепия Забиры из уст лекаря-киндата, который посмел коснуться ее холодным взором и скальпелем.

В своем роде это был милосердный поступок. Все знали, что обычно джадита или киндата, которые посмели коснуться похотливым взглядом обнаженной фигуры ашаритской женщины, что была невестой или наложницей другого мужчины, привязывали к двум лошадям и разрывали надвое. А эта женщина принадлежала властителю, преемнику халифов, Льву Аль-Рассана, перед которым в страхе бежали более слабые правители.

Ваджи, ухватившись за представившуюся возможность, в храме и на базарной площади начали требовать казни Исхака, как только история этих родов вышла за пределы дворца. Но Альмалик был искренне благодарен лекарю-киндату. Он всегда недолюбливал ваджи и их требования, и он был – во всяком случае, по собственным меркам – человеком щедрым.

Исхак остался жить, слепой и немой, погруженный в себя так глубоко, что его жена и единственная дочь не могли до него дотянуться. Ни в те первые дни, ни после его невозможно было заставить ни на что реагировать.

Они привезли его из Картады домой в давно уже выбранный город Фезану. Им с лихвой хватало средств на жизнь; по любым меркам они были богаты. В Силвенесе, в Картаде, в своей частной практике здесь Исхак добился громадных успехов, и не меньших – в деловых предприятиях, посылая на Восток с торговцами-киндатами кожу и пряности. Последние дары Альмалика всего лишь закрепили его благосостояние. Можно было бы сказать, что луны благословили их огромным богатством.

Джеана бет Исхак, дитя этого богатства, вошла в комнату своего отца, поставила свечу на стол и открыла ставни восточного окна. Она распахнула и само окно, чтобы вместе с мягким светом впустить в комнату легкое дуновение вечернего ветра. Потом села в деревянное кресло у стола, как делала это обычно.

Книга, которую она читала Исхаку – трактат Меровиуса о катаракте, – лежала открытой у ее локтя. Каждый вечер, в конце дневных трудов, она приходила в эту комнату и рассказывала отцу о пациентах, которых принимала, а потом читала вслух из той книги, которую изучала сама. Иногда приходили письма от коллег и друзей из других городов, из других стран. Сэр Реццони писал несколько раз в год из Сореники в Батиаре или из других мест, где он преподавал или работал. Эти письма Джеана тоже читала отцу.

Он никогда не отвечал. Он даже никогда не поворачивал к ней головы. Так было с той самой ночи, когда его искалечили. Она рассказывала ему о своем рабочем дне, читала письма, читала вслух книги. Целовала его в лоб, потом спускалась вниз к ужину. На это он тоже никогда не реагировал.

Велас относил еду в комнату Исхака. Отец никогда не покидал этой комнаты. Джеана знала, что, если его не заставят силой, он ее никогда не покинет. Когда-то его голос был низким и красивым, глаза – ясными и голубыми, как река под солнцем, светлыми дверьми в величественные глубины разума. Изящество своего ума и мастерство рук он без малейших колебаний дарил всем, кто приходил с просьбой или нуждой. Он был гордым без тщеславия, мудрым без пошлого остроумия, мужественным без бравады. Он стал пустой оболочкой, шелухой, слепым и немым отсутствием среди всех этих предметов в комнате, лишенной света.

«В каком-то смысле, – думала Джеана, глядя на отца и готовясь попрощаться, – решение отомстить, пусть и с опозданием, Альмалику Картадскому – это самый логичный из моих поступков».

Она заговорила:

– Сегодня базарный день. Ничего особенно сложного. Я как раз собиралась осмотреть рабочего каменоломни, у которого, кажется, была подагра – если ты можешь в это поверить, – как меня вызвали к пациенту. Я бы не пошла, конечно, но это оказался Хусари ибн Муса – у него опять выходил камень, уже третий в этом году.

Фигура в глубоком кресле не шевелилась. Красивый седобородый профиль казался профилем скульптуры, а не человека.

– Пока я лечила его, – продолжала Джеана, – мы узнали нечто ужасное. Если ты прислушаешься, то сможешь услышать крики на улицах за стенами квартала. – Она часто прибегала к этому приему, пытаясь заставить его пользоваться слухом, пытаясь вытащить его из этой комнаты.

Никакого движения, никакого знака, что он знает о ее присутствии. Почти сердито Джеана сказала:

– По-видимому, Альмалик Картадский послал своего старшего сына и господина Аммара ибн Хайрана для того, чтобы сегодня освятить новое крыло замка. И они просто убили всех, кто был приглашен. Вот почему мы слышим шум на улицах. Сто сорок человек, отец. Альмалик отрубил им головы и выбросил тела в ров.

И тут, совершенно неожиданно, это произошло. Возможно, сыграл шутку свет, косыми лучами прорезавший тень, но ей показалось, что отец повернул голову в ее сторону, совсем чуть-чуть. «Кажется, я никогда раньше не произносила в его присутствии имя Альмалика», – внезапно подумала Джеана.

Она быстро продолжила:

– Хусари должен был оказаться в их числе, отец. Вот почему он сегодня утром хотел побыстрее вызвать меня. Он надеялся, что сможет явиться в замок. Теперь он – единственный, кто не был убит. И, возможно, мувардийцы придут за ним. В город сегодня прибыло пятьсот новых воинов. Поэтому я распорядилась привести его сюда. Велас сейчас его доставит, замаскированного. Я спросила у мамы разрешения, – прибавила Джеана.

На этот раз никакой ошибки. Исхак заметно повернул голову к ней, словно помимо воли притянутый услышанным. Джеана почувствовала, что готова расплакаться. Она сглотнула, борясь со слезами.

– Хусари выглядит… другим, отец. Я его едва узнаю. Он спокоен, почти холоден. Он в гневе, отец. Он собирается сегодня ночью покинуть город. Ты знаешь, зачем? – Она рискнула задать вопрос и ждала, пока не увидела слабое, вопросительное движение его головы, а потом ответила: – Он сказал, что собирается уничтожить Картаду. – Она вытерла предательскую слезу. Четыре года она произносила в этой комнате монологи, а теперь, когда она собирается покинуть дом, отец наконец-то показал, что заметил ее присутствие.

– Я решила уйти вместе с ним, отец, – сказала Джеана.

Она наблюдала. Никакого движения, никакого знака. Но потом медленно его голова снова отвернулась, явив профиль, который Джеана видела все эти годы. Она снова с трудом сглотнула. Это тоже был ответ, в своем роде.

– Я не думаю, что останусь с ним, я даже не знаю, куда он собрался и каковы его планы. Но почему-то после этого дня я просто не могу делать вид, будто ничего не произошло. Если Хусари мог решить бороться с Альмаликом, я тоже могу.

Вот. Она сказала это. Это произнесено. И, произнеся это, Джеана обнаружила, что больше ничего не может добавить к сказанному. Она все-таки заплакала и теперь вытирала слезы.

Джеана закрыла глаза, чувства захлестнули ее. До этого момента можно было делать вид, что она собирается предпринять не больше того, что много раз предпринимал ее отец: уехать из Фезаны, работать по контрактам и набираться опыта по всему миру. Если лекарь хотел заработать себе репутацию, так и полагалось поступать. Заявить о мести правителю означало выбрать совершенно иной путь. И к тому же она женщина. Ее профессия могла обеспечить ей определенную степень безопасности и уважения, но Джеана раньше уже жила и училась за границей. Она знала разницу между путешествиями по миру Исхака и его дочери. Она четко сознавала, что может никогда не вернуться в эту комнату.

– Во-и Ве-а-ха о-бой.

Джеана широко распахнула глаза. То, что она увидела, ее ошеломило. Исхак повернулся в кресле и смотрел на нее. Его лицо исказилось от усилий, пустые глазницы уставились на то место, где, как он знал, она сидела. Джеана резко поднесла ладони ко рту.

– Что? Папа, я не…

– Во-и Ве-ах-а!

Непонятные звуки были полны боли и нетерпения.

Джеана вскочила со стула и упала на колени на ковер у ног отца. Схватила его руку и впервые за четыре года почувствовала сильное ответное пожатие. Он крепко стиснул ее пальцы.

– Прости меня, прости. Еще раз, я не понимаю! – Ее трясло, сердце ее разрывалось. Он пытался говорить членораздельно, все его тело корчилось от усилий и досады.

– Ве-ах! Ве-ах! – Он отчаянно сжимал ее руки, ожидая понимания, словно само напряжение могло сделать трагически изуродованные слова ясными.

– Он говорит вам, чтобы вы взяли с собой слугу, Веласа, Джеана. При данных обстоятельствах это мудрый совет.

Джеана вскочила, словно ее ужалили, и обернулась к окну. Потом застыла на месте. Вся кровь отхлынула от ее лица.

На широком подоконнике, согнув колени и обхватив их руками, сидел боком и спокойно смотрел на них Аммар ибн Хайран. И конечно, если он здесь, они погибли, потому что он привел с собой…

– Я один, Джеана. Я не люблю мувардийцев.

Она старалась взять себя в руки.

– Не любите? Просто позволяете им совершать вместо вас убийства? Какое отношение имеет к этому любовь? Как вы сюда попали? Где… – Она осеклась, как раз вовремя.

Кажется, это не имело значения.

– В этот самый момент Хусари ибн Муса, должно быть, приближается к воротам квартала киндатов. Он переодет в костюм ваджи, если вы в состоянии это себе представить. Эксцентричный маскарад, я бы сказал. Хорошо, что с ним Велас, не то его никогда бы не впустили сюда. – Аммар улыбнулся, но в его глазах было странное выражение. – У вас нет оснований мне верить, но я не имею никакого отношения к тому, что произошло сегодня днем. И принц тоже.

– Ха! – отозвалась Джеана. Это было самое остроумное, на что она была в тот момент способна.

Он снова улыбнулся. На этот раз она узнала выражение его лица: таким оно было утром.

– Полагаю, я получил подобающий отпор. Должен ли я теперь выпасть из окна?

И именно в этот момент произошло самое неожиданное для Джеаны событие этого ужасающего дня. Она услышала сдавленный, задыхающийся звук за своей спиной и в ужасе обернулась.

И через мгновение поняла, что слышит смех отца.

Аммар ибн Хайран аккуратно спрыгнул с подоконника и мягко приземлился на покрытый ковром пол. Прошел мимо Джеаны и остановился перед тяжелым креслом ее отца.

– Исхак, – мягко произнес он.

– Аммар, – ответил ее отец почти четко.

Убийца последнего халифа Аль-Рассана опустился перед ним на колени.

– Я надеялся, что вы вспомните мой голос, – сказал он. – Вы примете мои извинения, Исхак? Я должен был прийти сюда давным-давно и, уж конечно, не таким путем, испугав вашу дочь и без разрешения вашей жены.

Вместо ответа Исхак протянул руку, и ибн Хайран взял ее. Он был без перчаток и колец на пальцах. Джеана испытывала такое изумление, что не могла даже начать формулировать свои мысли.

– Мува-аи? Ч-о-о слу-у?

Голос ибн Хайрана звучал серьезно.

– Альмалик – коварный человек, я думаю, вам это известно. Очевидно, он хотел приструнить Фезану. А также внушить кое-что принцу. – Он помолчал. – И мне тоже.

Джеана обрела голос:

– И вы действительно не знали об этом?

– Какой мне смысл вас обманывать? – отчетливо проговорил ибн Хайран, не глядя на нее.

Джеана вспыхнула, поняв, что это правда. Какое ему дело до того, что она думает? Но в этом случае возникал еще один очевидный вопрос, а она была не слишком настроена выслушивать отповеди от человека, проникшего в их дом через окно.

– Зачем же тогда вы здесь?

На этот раз он оглянулся.

– По двум причинам. Вы можете угадать одну из них.

Краем глаза Джеана заметила, как ее отец медленно кивнул.

– Простите меня. Я сейчас не расположена играть в отгадки, – она постаралась произнести это язвительным тоном.

Лицо ибн Хайрана осталось невозмутимым.

– Это не игра, Джеана. Я здесь для того, чтобы Хусари ибн Мусу сегодня вечером не убили мувардийцы и чтобы женщина-лекарь, возможно, более отважная, чем умная, которая помогает ему сбежать, также пережила эту ночь.

Джеане внезапно стало холодно.

– Значит, они придут за ним?

– Разумеется, придут. Список приглашенных гостей известен, а некоторые мувардийцы умеют читать. Им приказали казнить всех людей из списка. Вы думаете, они откажутся от удовольствия убить даже одного, рискуя вызвать гнев Альмалика в случае неудачи?

– Они пойдут в дом ибн Мусы?

– Если уже не пришли туда. Вот почему я опередил их. Хусари уже ушел вместе с Веласом. Слуг и рабов отослали в их спальни, за исключением управляющего, которому, очевидно, доверяли. Ошибка. Я спросил у него, где его хозяин, и он сказал мне, что тот только что ушел, переодетый в платье ваджи, вместе со слугой лекаря.

Если раньше ей было холодно, то теперь она превратилась в лед.

– Значит, он скажет то же самое мувардийцам?

– Вряд ли, – ответил Аммар ибн Хайран. Последовало молчание. Это совсем не было похоже на игру.

– Вы его убили, – сказала Джеана.

– Неверный слуга, – произнес ибн Хайран, качая головой. – Грустная примета времени, в котором мы живем.

– Почему, Аммар? – Вопрос Исхака на этот раз прозвучал поразительно четко, но это могло означать многое.

На этот раз ибн Хайран заколебался, прежде чем ответить. Джеана, пристально наблюдавшая за ним, снова заметила на его лице странное выражение.

Он сказал, подбирая слова:

– Я уже получил в этом мире известность за то, что в юности совершил для Альмалика Картадского. Я могу с этим жить. Правильно или неправильно я поступил, но я это сделал. Мне… не хочется брать на себя ответственность за эту непристойную резню, а он явно намеревается свалить ее на меня. У Альмалика свои причины для этого. Я даже могу их понять. Но в данный момент моей жизни предпочитаю не идти ему навстречу. Я также обнаружил, что Хусари ибн Муса – умный и скромный человек, и я восхищен умениями и силой духа вашей дочери. Скажем так: мне приятно хоть раз оказаться на стороне добродетели.

Исхак качал головой.

– Еще, Аммар, – произнес он. Звуки давались ему с трудом, он слегка растягивал их.

Снова ибн Хайран заколебался.

– В том, что делает человек, всегда есть что-то еще, бен Йонаннон. Вы мне позволите не говорить все до конца? Я и сам собираюсь покинуть Фезану сегодня ночью, собственным способом и в другом направлении. Со временем мои мотивы могут стать более понятными.

Он повернулся к Джеане, и она увидела при свете свечи и при свете из окна, что его глаза все еще другие, холодные. Но он уже сказал достаточно; теперь ей казалось, что она знает, в чем дело.

– Поскольку управляющий… ничего не скажет, – продолжал он, – маловероятно, что мувардийцы придут сюда, но если придут, они никого не должны здесь найти. Я бы посоветовал вам пренебречь едой и уйти, как только стемнеет.

Джеана, мрачная и подавленная, сумела лишь кивнуть. С каждым промелькнувшим мгновением она все больше ощущала опасность и чуждость того мира, в который решила вступить. Утренний базар, приемная, весь привычный распорядок ее жизни уже казался далеким и быстро уходил в прошлое.

– У меня есть еще один совет, если позволите. Я не знаю, что намеревается теперь делать ибн Муса, но вам обоим лучше бы отправиться на время на север, в Вальедо.

– Вы хотите послать киндатку к джадитам? – резко спросила Джеана.

Он пожал плечами.

– Вы жили среди них во время учебы за границей, как и ваш отец в свое время.

– То была Батиара. И Фериерес.

Он нарочито скривился.

– Опять я получил сокрушительный отпор. Мне и правда придется выпрыгнуть в окно, если вы будете продолжать в том же духе. – Выражение его лица снова изменилось. – Положение на полуострове меняется, Джеана. Оно может начать меняться очень быстро. Стоит помнить, что, при условии уплаты париас, Вальедо гарантировал Фезане безопасность. Не знаю, применимо ли это к внутреннему… правлению Картады, но об этом можно поспорить, если ибн Муса захочет это сделать. Это может стать предлогом. Что касается вас, то я бы, несомненно, избегал Руэнды и Халоньи, если бы был киндатом, но король Рамиро Вальедский – человек умный.

– А его солдаты?

– Некоторые из них – да.

– Как это утешает!

Она услышала, что ее отец неодобрительно фыркнул у нее за спиной.

Глядя прямо ей в глаза, ибн Хайран сказал:

– Джеана, вы не можете искать утешения, если покинете эти стены. Вы должны понять это, прежде чем уйдете. Если у вас нет определенного плана и выбранного направления, тогда служба лекаря под защитой Вальедо – неплохой выход…

– Почему вы полагаете, что у меня нет плана? – Любопытно, как быстро ему удавалось ее разозлить.

– Простите. – Он замолчал.

– Куда?

Она не ответила бы Аммару ибн Хайрану по многим причинам, но вынуждена была ответить отцу. Он не сказал ей ни единого слова за четыре года до этого дня.

– В Рагозу, – тихо проговорила она.

Она и не думала об этом до того, как ибн Хайран начал свою речь, но, как только прозвучало название города, Джеане показалось, что она с самого начала собиралась именно туда, на восток, к берегам озера Серрана, к реке и горам.

– А, – задумчиво произнес ибн Хайран. И потер свой гладко выбритый подбородок. – Эмир Бадир – не такой уж плохой выбор.

– И Мазур бен Аврен.

Она произнесла это слишком решительно. Он усмехнулся.

– Князь киндатов. Разумеется. Здесь я бы проявил осторожность, Джеана.

– Почему? Вы его знаете?

– Мы уже много лет посылаем друг другу письма и стихи. Книги для библиотеки. Бен Аврен – очень хитрый человек.

– И что с того? Разве это так плохо для главного советника эмира Рагозы?

Он покачал головой.

– Сегодня вы задаете этот вопрос не тому человеку. Просто будьте осторожны, если доберетесь туда. Запомните, что я вам сказал. – Он на мгновение замолчал, обернулся к окну. – И если вы хотите попасть хоть куда-нибудь, не говоря уже обо мне, то мы должны закончить нашу встречу. Кажется, я слышу внизу голоса. Будем надеяться, что это Хусари и Велас.

Теперь она тоже услышала звуки за окном и узнала оба голоса.

– Я уйду той же дорогой, какой пришел, сэр Исхак, с вашего позволения. – Ибн Хайран прошел мимо Джеаны и снова взял за руку ее отца. – Но у меня есть к вам личный вопрос. Уже четыре года мне не дает покоя одна вещь.

Джеана замерла. Ее отец медленно поднял лицо к ибн Хайрану.

– Скажите, если захотите ответить: когда вы принимали последнего ребенка Альмалика таким способом, вы понимали, чем рискуете?

В наступившей тишине Джеана слышала внизу, во дворе, спокойный голос матери, которая приглашала ибн Мусу в дом, словно он был всего лишь обычным гостем, явившимся к ужину в этот вечер.

Она увидела, как ее отец кивнул, и из его изуродованного рта вырвался такой звук, словно он освободился от долгого бремени. Джеана внезапно снова почувствовала, что вот-вот расплачется.

– И вы бы сделали это снова? – спросил ибн Хайран очень тихо.

На этот раз никакой паузы. Еще один утвердительный кивок.

– Почему? – спросил Аммар ибн Хайран, и Джеана видела, что ему действительно хочется понять.

Рот Исхака открылся и закрылся, словно пробуя слово на вкус.

– Га-и-ух, – наконец выговорил он, потом в отчаянии покачал головой.

– Я не понимаю, – сказал ибн Хайран.

– Гаа-и-ух, – снова произнес Исхак, и, увидев, как он приложил руку к сердцу, Джеана поняла.

– Клятва Галинуса, – сказала она. Говорить было тяжело. – Клятва лекаря. Сохранить жизнь, если ее можно сохранить.

Исхак один раз кивнул, потом откинулся назад в кресле, словно обессиленный попыткой общения после столь долгого перерыва. Аммар ибн Хайран все еще держал его за руку. Теперь он отпустил ее.

– Мне необходимо время, чтобы подумать, – больше времени, чем у нас есть, – прежде чем я осмелюсь ответить на это, – мрачно произнес он. – Если мои звезды и ваши луны позволят, для меня будет честью снова встретиться с вами, сэр Исхак. Могу я вам написать?

Исхак кивнул. Через несколько мгновений Аммар снова повернулся к Джеане.

– Кажется, я уже говорил, что у меня было две причины прийти к вам, – прошептал он. – Или вы забыли? – В самом деле она забыла. Он это понял и снова улыбнулся. – Одна из них – предупредить об опасности, а другая – кое-что вам принести.

Он прошел мимо нее обратно к окну. Вскочил на подоконник, опустил руку под карниз. Не спрыгивая на пол, обернулся и протянул Джеане какой-то изящный предмет.

– Ох! – воскликнула она. – Не может быть!

Конечно, это был флакон для мочи. Флакон ее отца.

– Вы действительно покинули дом ибн Мусы в спешке, – мягко произнес ибн Хайран. – И Велас с Хусари тоже. Я подумал, что вам может пригодиться этот флакон и вы найдете ему лучшее применение, чем мувардийцы, когда явятся туда.

Джеана прикусила губу. Если бы они его нашли…

Она шагнула вперед и взяла из его руки флакон. Их пальцы соприкоснулись.

– Спасибо, – сказала она.

И замерла неподвижно, потрясенная, когда он нагнулся и поцеловал ее в губы. Аромат его духов на мгновение окутал ее. Рука Аммара чуть коснулась ее волос.

– Вознаграждение посыльному, – легкомысленно произнес он и снова отстранился. – Рагоза – это хорошая идея. Но все же назовите ибн Мусе Вальедо: возможно, ему будет лучше у короля Рамиро.

Джеана почувствовала, что краска, выступившая на ее щеках, начинает бледнеть. Затем, вполне предсказуемо, ее охватило чувство, напоминающее гнев. Отец и мать, Велас, сэр Реццони – все, кто хорошо ее знал, – всегда предостерегали ее от того, чтобы идти на поводу у своей гордости.

Она шагнула вперед и, привстав на цыпочки, в свою очередь поцеловала Аммара ибн Хайрана. И почувствовала его короткий удивленный вздох. Так-то лучше: прежде он вел себя слишком уж непринужденно.

– Вознаграждение лекарю, – мило произнесла она, отступая назад. – Мы обычно берем больше, чем посыльные.

– Я все же выпаду из окна, – произнес он, но лишь через несколько секунд.

– Не надо. До земли далеко. Вы этого не сказали, но совершенно очевидно, что в Картаде вы собираетесь осуществить собственный план мести. Выпасть из окна было бы неудачным началом. – Она с удовольствием увидела, что к этому он тоже не был готов.

После новой паузы он сказал:

– Смею надеяться, что мы встретимся снова.

– Это было бы интересно, – хладнокровно ответила Джеана, хотя ее сердце билось слишком быстро. Он улыбнулся. Через несколько секунд она уже смотрела, как он спустился по неровной стене во двор, миновал арку и вышел за ворота, не оглянувшись.

Джеана было решила, что выиграла этот последний раунд, но улыбка, которой он ее одарил перед тем, как спуститься со стены, поубавила ей уверенности.

– Осо-ож-о, Джеа-а, осо-ож-о, – произнес отец у нее за спиной, вторя ее собственным мыслям.

Снова испугавшись многих вещей, Джеана вернулась к его креслу и опустилась перед ним на ковер. Положила голову на колени отцу. И через мгновение почувствовала, как его руки начали гладить ее волосы. Этого так давно не случалось.

Так они сидели, когда Велас пришел за ней, уже собрав вещи в дорогу для них обоих. Разумеется, он самостоятельно принял решение по этому вопросу.

Некоторое время спустя после ухода Джеаны, Веласа и Хусари ибн Мусы, торговца шелком, который, как это ни поразительно, объявил себя борцом против Льва Картады, из кабинета лекаря Исхака бен Йонаннона можно было услышать странные звуки.

Его жена Элиана стояла в коридоре у закрытой двери и слушала, как ее муж, четыре долгих года хранивший гробовое молчание, тренируется, выговаривая буквы алфавита. Потом он начал сражаться с простыми словами, как ребенок, проверяя, что он может произнести, а что – нет. К этому времени на улице совсем стемнело. Их дочь, их единственный ребенок, находилась где-то вне надежных стен цивилизации, там, куда почти никогда не ходили женщины, на просторах опасного мира. Элиана держала в руке высокую горящую свечу, и при ее свете посторонний наблюдатель мог бы увидеть глубокое страдание на ее все еще прекрасном лице.

Она долго стояла так, потом постучалась и вошла в комнату. Ставни были по-прежнему открыты, а окно распахнуто, как их оставила Джеана. В конце дня смерти, когда горестные звуки еще раздавались за воротами квартала, звезды, как обычно, безмятежно сияли в темнеющем небе. Скоро взойдут луны – сначала белая, потом голубая, и ночной ветерок, как всегда, принесет прохладу и облегчение опаленной летом земле, на которой люди дышат и ходят. И разговаривают.

– Эиа-а? – произнес ее муж, и Элиане бет Данил эта попытка произнести ее имя показалась музыкой.

– Ты разговариваешь, как болотная лягушка, – сказала она и подошла к его креслу.

В колеблющемся свете она увидела его улыбку.

– Где ты был? – спросила она. – Мой дорогой. Ты был так нужен мне.

– Эиа-а, – снова попытался он и встал. Его глаза были черными впадинами. Теперь они всегда будут такими.

Он развел руки в стороны, и она вошла в пространство, которое они создали для нее в этом мире, опустила голову ему на грудь и позволила себе почти непредставимую роскошь – отдаться горю.

Примерно в то же время их дочь находилась у самых стен города и вела переговоры со здешними проститутками о покупке трех мулов.

Джеана знала несколько тайных лазеек, позволяющих незаметно покинуть город. Некоторые из них были слишком узкими для человека комплекции Хусари, но было еще одно место в самом квартале, в его северо-западном конце, где дерево скрывало низкий проход сквозь камень городской стены. С превеликим трудом, но Хусари все же сумел протиснуться в него с помощью Веласа.

Когда они вышли наружу и остановились на поросшем травой берегу у реки, женский голос – причем очень знакомый – весело произнес в темноте:

– Добро пожаловать, странники. Позвольте мне проводить вас в сады Наслаждений, какие Ашар предлагает лишь мертвым.

– Киндатам он не предлагает ничего подобного, – ответила Джеана. – Сегодня ты почти могла бы соблазнить меня, Джасинто.

– Джеана? Лекарь? – Женщина, надушенная и увешанная безвкусными украшениями, подошла поближе. – Прости меня! Я тебя не узнала. Кто вызвал тебя сегодня?

– На самом деле никто. Сегодня мне нужна ваша помощь. Возможно, за мной охотятся ваджи и еще мувардийцы.

– Чума их всех побери! – воскликнула женщина по имени Джасинто. – Разве им мало сегодня крови? – Глаза Джеаны уже привыкли к темноте, и она могла различить перед собой стройную фигурку, одетую в тончайшие, ничего не скрывающие одежды. – Что вам нужно? – спросила Джасинто. Джеана знала, что ей четырнадцать лет.

– Три мула и твое молчание.

– Вы их получите. Пойдем, я отведу вас к Нунайе.

Этого она ожидала. Если кто-то и управлял этим сообществом женщин и мальчиков у стен города, то это была Нунайа.

Нунайа не любила терять зря ни времени, ни слов. Спешащие мужчины это знали или быстро узнавали. Клиент, пришедший к ней с визитом, через очень короткое время оказывался снова в стенах Фезаны, удовлетворив некоторые потребности и облегчив кошелек.

Покупка мулов оказалась несложным предприятием. Уже несколько лет Джеана – единственная женщина-лекарь в Фезане – была доверенным врачом городских блудниц. Сначала в их квартале у восточной стены, а потом здесь, на севере, после того как ваджи выселили их за городские ворота в один из пригородов у реки.

Это событие стало результатом одной из тех спорадических вспышек праведного гнева, которые возникали в отношениях между городом и теми, кто торгует плотской любовью. Женщины были уверены, что вернутся обратно в город в течение года и, возможно, снова окажутся за его стенами через год-другой.

Однако, учитывая то, что женщины и мальчики, которых можно было купить, теперь находились в основном за пределами Фезаны, неудивительно, что появились тайные выходы из нее. Ни один город, вне стен которого живет часть его обитателей – законных или незаконных, – невозможно запереть полностью.

Джеана к этому времени знала довольно много блудниц и не один раз выскальзывала из города, чтобы провести с ними веселый вечер за едой и выпивкой. Из почтения к Джеане, которая принимала у них роды и лечила их от болезней или ран, в такие часы они не привечали клиентов. Джеане общество этих женщин и умудренных жизнью саркастичных мальчиков нравилось больше, чем общество почти всех ее знакомых из города, как в самом квартале киндатов, так и за его пределами. Иногда она задавала себе вопрос, как это характеризует ее саму.

Жизнь в этом мире убогих хижин возле рва и реки протекала далеко не безмятежно, и часто Джеану срочно вызывали для лечения ножевой раны, которую одна из женщин нанесла другой. Но хотя здесь были представлены все три религии, ей было ясно, что, когда возникали ссоры, они не имели никакого отношения к почитанию солнца, лун или звезд. И ваджи, которые выдворили изгнанниц сюда, были их общими врагами. Джеана знала, что эти люди ее не предадут.

Нунайа продала им трех мулов без единого вопросительного взгляда сильно подведенных глаз с тяжелыми веками. В этом месте не задавали нескромных вопросов. У каждого были свои тайны и своя боль.

Джеана села на одного из мулов, Велас и Хусари взяли остальных. Женщине полагалось сидеть в седле боком, но Джеана всегда считала это глупым и неудобным. Врачам позволялось быть эксцентричными. Она ехала верхом по-мужски.

Стояло лето, река текла медленно и лениво. Переправляясь через нее и крепко натянув поводья, Джеана вдруг почувствовала удар тяжелого предмета, плавающего в воде. Она содрогнулась, понимая, что это такое. Мул резко отпрянул, и она чуть не упала, пытаясь с ним справиться.

Беглецы выбрались из воды и двинулись на север, к деревьям. Джеана оглянулась лишь один раз. Позади горели фонари в сторожевых башнях вдоль стен, в замке и в высоких домах Фезаны. Свечи, зажженные мужчинами и женщинами, укрывшимися за этими стенами от опасностей темноты.

В крепостном рву и в реке плавали обезглавленные тела. Сто тридцать девять тел.

Сто сороковой человек сейчас ехал рядом с ней, испытывая сильные мучения, но не издавая ни единого жалобного звука.

– Посмотрите вперед, – тихо сказал Велас. Вокруг них царила темнота под звездами.

Джеана посмотрела туда, куда он указывал, и увидела красный отсвет огня вдалеке. У нее екнуло сердце. Наверное, не таящийся костер на лугах мог означать множество разных вещей, но Джеана не способна была определить, каких именно. Сейчас она находилась в чуждом мире, на этой открытой взорам равнине, ночью, вместе с пожилым слугой и толстым купцом. Все, что она знала и в чем разбиралась, осталось позади. Даже убогое предместье у стен города вдруг показалось безопасным, надежным местом.

– Мне кажется, я знаю, что это за свет, – через мгновение сказал Хусари. Голос его звучал спокойно, его твердая, уверенная манера все еще удивляла. – Собственно говоря, я в этом убежден, – продолжил он. – Поехали туда.

В тот момент Джеана слишком устала, чтобы думать о чем-то или возражать. Она благополучно вывела их из города и достала мулов, и теперь была рада подчиниться мнению спутника. У нее промелькнула мысль, что это приключение, это совместное осуществление мести может закончиться гораздо быстрее, чем они полагали. Она пустила своего мула следом за мулом Хусари в сторону костра, горящего на равнине.

Вот так и случилось, что они втроем, вскоре после того как взошла белая луна, подъехали прямо к лагерю Родриго Бельмонте и пятидесяти солдат, которых он привел с собой для сбора летнего париас. И Джеана поняла, что эти очень долгие день и ночь еще не закончились.