Читать книгу Чёрный мёд. Ты выбираешь свое счастье - Гайя Азези - Страница 6

Эмма – киевлянка и учительница младших классов с абсолютно не украинским именем, однако сочетающимся с украинской фамилией: Эмма Вадимовна Любченко. Если вы жили среди славян, то знаете, что женщина, выходя замуж, берет фамилию мужа: как зонтиком покрывает себя энергией новой семьи, куда она вошла за мужем.

Эмма же, выходя замуж, оставила девичью фамилию, поскольку супружеская была совсем неблагозвучной и несла странный смысл, если человек был в курсе глубин украинского языка. Чорногуз – ни много, ни мало – «черный зад». Конечно, у ее супруга кожа была белой и даже без особой поросли, но без обид: то ли дело Любченко!

Когда выходила замуж второй раз, у нее не было претензий к красивому звучанию и смыслу фамилии мужа, но язык заплетался бы произносить имя и фамилию – Эмма Мережко. Легче уж оставить любвеобильную девичью фамилию. Тем более, что и сын был записан на нее.

Второй муж был известным в Киеве архитектором. Со временем – с приставкой «главный». Он отвечал за генеральный план застройки столицы и учреждал стандарты фасадов, которые не должны нарушать общее стилистическое единство домов на одной улице, был руководителем группы по разработке плана развития столицы, да и в целом талантливый архитектор! Причем Эмму радовал тот факт, что талант не опьянял его настолько, чтобы не замечать и не поощрять таланты других.

Конечно, он был богат. Но важно то, что отличался добрым нравом и щедростью. Имя Эммы заиграло в достойном обрамлении: появились невиданные ранее наряды и украшения, поездки на модные курорты – в Баден-Баден и Карловы Вары.

Он исходил с ней улицы Зальцбурга и Инсбрука, Утрехта и Лиона. Комментировал со знанием эксперта все увиденные красоты. Нанимал на несколько часов гондолу в Венеции и карету в Вене. Ему всегда хотелось дать жене удовольствий по максимуму. Почему? Таков он был. И у него точно были на то свои причины.

Когда они поженились – через десять месяцев после знакомства и тогда он еще не был главным архитектором столицы, – Эмма с трудом верила, что ее сказочная жизнь – реальность, а не киношная мечта, по которой сохнут те, у кого нет своей жизни.

Хотя само начало их истории выглядело очень неромантично, банально и даже пугающе. За полтора часа до того, как они встретились с Данилой – ее вторым супругом, – ее первый муж, Кирилл, начал метать марокканские ножи по движущейся мишени в квартире. И этой мишенью была его жена – Эмма. Вы едва ли признали бы будущую жену главного архитектора в этой измученной женщине на пике ее столь ужасной роли жертвы.

Запои Кирилла становились все более частыми и все более опасными. Если раньше она еще лелеяла надежду, что однажды он поборет недуг, то летающие ножи раскололи на щепки не только фанерные вставки на дверях в кладовку, но и ее упования.

Пока он задержался в ванной, Эмма успела всунуть босые ноги в полусапожки, накинуть куртку, выпустить из запертой комнаты сына, помочь ему надеть кроссовки и куртку, захлопнуть дверь и выбежать прочь. Они жили на третьем этаже, потому, не вызывая лифта, побежали ступеньками вниз.

О возвращении домой без наряда полиции этой ночью не было и речи. Эмма полагала, что во внутреннем кармане куртки есть небольшая сумма денег и ключи от квартиры, но оказалось, что их там нет. Ломать дверь квартиры не решилась, а впустить наряд будет некому. Соседей она знала не настолько, чтобы попроситься на ночь, – они только пять месяцев назад сняли эту квартиру на бульваре Давыдова в самом центре Русановского острова.

Выбор был продиктован тем, что в киевской школе номер семнадцать, без всяких шумных приставок типа «лицей», растили вундеркиндов с таким уровнем подготовки, что выпускники спокойно поступали в любые вузы Украины и России без легальной и нелегальной финансовой поддержки со стороны родителей.

Они решили с мужем, что сын должен пройти обучение у таких выдающихся педагогов и в столь качественном окружении. Плюс и ей нашлась работа в этом же учреждении. Вот и сняли квартиру через дорогу от школы на том же бульваре.

Дурманила опавшая желтая листва. Совершенно точно тополиная. Уже было час после полуночи – в конце октября здесь это глубокая ночь. Редко автомобиль проедет, и вместо пешеходов разве что кошки… Голова беглянки горела, она представила, что будет прискоками гулять всю ночь по Русановке, пока не наступит утро, и она в ЖЭКе позовет слесаря вскрывать замки в присутствии наряда полиции, чтобы сразу забрать пьяного в «обезьянник» на трое суток, как это бывало раньше.

Она знала, что в участке много вопросов задавать не будут – ее и супруга знают как регулярных гостей. Но от стыда у нее уже сейчас загорели щеки.

Поймать такси и отправиться к свекрови на бульвар Перова, с тем чтобы свекровь оплатила такси, Эмма опасалась. Засушенная годами старушка спала с «берушами» в ушах и могла не открыть им дверь. Вариант с поездкой к брату мужа вообще не подлежал обсуждению. Вячеслав был спившимся звукорежиссером, давно распродавшим свою студию звукозаписи, в которой писались все начинающие звезды украинской эстрады, и даже метр Кобзон. В его квартирке-студии всегда царил ужасающий беспорядок, дополнительных спальных мест не было, и сам хозяин редко бывал вменяемым и сытым. Поскольку он давно не работал, то питался тем, что мог своровать в супермаркетах, чем – если представлялся случай – хвастался. Так что Эмма предпочитала избегать любых встреч с ним.

Подруга Светлана, которая могла приютить в любое время дня и ночи, была в отпуске в Хургаде… Эмма отважилась позвонить в дверь школы, в которой она работала. Они могли бы поспать в спортзале на спортивных матах… Но, видимо, дежурный спал слишком крепким сном, или тоже использовал «беруши», или вообще покинул свой пост по неведомым причинам…

И, наконец, поездка к родителям на далекую Оболонь исключалась. Эмма не могла допустить и мысли, что сделает родителей свидетелями своего кошмара…

В общем, вариантов не было.

Они с сыном зашли на середину моста, соединяющего Русановку и проспект Воссоединения, ведущий на мост Патона. Влад молчал, она его обняла, и они оба смотрели на отражение фонарей в воде и тонущие листья, занесенные поземкой на воду. Возможно, ужас сегодняшней ночи будет стерт из памяти ребенка как неподлежащий хранению. Потому как очень силен конфликт любви к отцу, когда он вменяемый, и ужаса, когда он в запое. По крайней мере, Эмме хотелось верить в это.

Она считала себя виноватой в том, что сын многократно был свидетелем омерзительных сцен с участием пьяного отца.

Почему она не разводилась? Сначала такие сцены были редкостью – примерно раз в три года, а между запоями муж был золотым. Он ведь успешный переводчик с арабского языка и красавец под стать этому языку, носящий рубашки исключительно с запонками и батистовые платки на шее вместо галстука, говорящий на литературном русском и украинском языках в обычной жизни. Они были очень красивой статной парой. Ей все завидовали.

«Я для тебя достану звезды с неба!» – эта заезженная повсеместно фраза приобретала очевидное звучание в их семейной спальне, когда Кирилл оставался наедине с женой. И ей импонировало то, что муж был охоч до ласк, во время которых она физически ощущала, как разверзается потолок и исчезают все квартиры над ними, а с открытого неба сыплются звезды на голову, сладко покалывая и кружа ум так, что он молча, с эффектом центрифуги удалялся на окраины сознания. Потом звезды покрывали кожу и уже было не понятно, то ли звезды продолжают падать сверху, то ли отрываются от кожи и устремляются в воздух и ввысь. В их спальне царили такие страсть, согласие и гармония, ради которых мужчина может бросить все. И ради которых женщина на многое может закрывать глаза. Естественно, пока не наступал запой.

А потом она считала часы до того дня, когда он будет лежать в полумертвом состоянии и начнет взывать о помощи тающим голосом, и она сможет вызвать бригаду специальной скорой помощи. Они введут много снотворного и прокапают много капельниц с глюкозой, чтобы он в заторможенном состоянии пережил приступ ломки и не отправился добавлять алкоголь для спасительного похмелья. Когда он выходил из запоя, словно возвращался на лодке Харона из царства мертвых. Кирилл тогда был похож на человека, с которого сняли кожу и который разучился ходить и говорить. И ее задачей было быстрее восстановить его, чтобы он скорее приступил к работе.

Витамины, бульоны, печеночные тоники… Эмма стала асом по выведению из запоев. Но разве это предмет для гордости? Она предпочла бы никогда не уметь делать это… Если бы не его болезнь, они бы уже трехкомнатную квартиру купили. А так – все съемные и попроще. Чтобы легче восстанавливать. А что говорить про расшатанные нервы? Мужнины запои – это гарантированное средство для раннего старения. И хуже всего чувствовать себя заложницей… А она просто втянулась не жить…

Ко всему этому окружающие внушали ей мысль, что сын должен расти при отце. Она и сама верила в то, что ее ребенок получит восхитительное взращивание в лингвистике и по жизни и никому другому, кроме Кирилла, мальчик не будет нужен. Тогда никто не видел, что происходило за закрытыми дверями, когда вышколенный аристократизм с магнетической маскулинностью тонули на дне полулитровой бутылки водки и окончательно захлебывались в добавленной полуторалитровой бутылке пива.

А позже, когда запои участились до раза в три месяца и стали продолжительностью по месяцу, она все жалела его. Правда, жалеть становилось все труднее и труднее. К тому же Кирилл подрывал финансы семьи. Он срывал сроки работ, на него накладывали штрафные санкции, а потом и вовсе перестали предлагать крупные переводы. Денег едва хватало дожить до следующего гонорара. Во время запоя дом превращался в побоище, которое надо было потом расчищать и отмывать, и Эмма даже не могла заставить виновника участвовать в чистке, так как он следующий месяц едва ноги передвигал, выходя из пике. И, конечно, с каждым запоем он становился все опаснее.

И вот она всматривалась в текучие воды и старалась понять, как же она прошла этот порог вседозволенности, как разрешила себе подвергнуть себя и сына смертельной опасности? Так не может продолжаться. Она подаст на развод – завтра же.

По мосту в сторону Русановки шел мужчина в темном пальто и сверкающих начищенных ботинках. Щегольский белый шарф под порывами ветра взмахивал концами, как крыльями, попадая мужчине в лицо, словно отвешивая пощечины. Мужчина прошел мимо Эммы и ее сына. Уже ступив на тротуар Русановской набережной, он остановился, оглянулся и вернулся к ним.

– Извините, с вами все в порядке? – встревоженно спросил он.

– Н-н-нет, не в п-п-порядке, – ответила Эмма, клацая от холода зубами.

– Я могу вам помочь?

– Н-н-не знаю…

– Почему вы здесь в такой час и… – глянув на ее пижамные штаны с принтом в бантики, заправленные в замшевые полусапожки – …легко одетые?

У Эммы в горле свился комок из слез, и она не могла вымолвить ни слова. Сын ответил:

– Мы спасались от пьяного отца и не успели взять ни денег, ни ключей от квартиры…

– Понятно. Идем со мной, переночуете у меня, а утро, как известно, мудренее вечера.

– Ч-ч-ем мы вам заплатим?

– Улыбками! Когда отогреетесь!

– В-вы с-с-серьезно?

– Я похож на шутника?

– Вроде вы дяденька серьезный, – подключился сын.

– Меня зовут Данила Викторович. Живу вот в этом доме.

Он указал на дом справа на углу бульвара Давыдова и Русановской набережной – шестнадцатиэтажное квадратное здание с длинными балконами по всему периметру. Эмма знала, что в этом доме давали квартиры архитекторам.

– В-вы архит-тектор?

– Да.

– А п-почему вы ходите т-так поздно?

– А не езжу?

– Угу… – молвила Эмма, переминаясь с ноги на ногу.

– Я не люблю водить автомобили. Предпочитаю такси или рабочий автомобиль. И всегда люблю пройтись от проспекта до подъезда моего дома.

– А в-ваша семья? Что скажет ваша семья на н-наш приход?

– Я давно разведен и живу один. Не переживайте.

– Я был-ла обязана с-спросить об этом.

– Да, однозначно!

– Ма, пойдем, этот человек нас не обидит! – рассудительно молвил Владик.

– А вас как звать? – поинтересовался, улыбаясь, архитектор.

– Мама – Эмма Вадимовна, а я – Владислав, или Влад, – торжественно ответил за двоих мальчик.

– Честно? Мне неловко и боязно к вам идти, – сжав губы, выдавила Эмма.

– Бывает, незнакомец безопаснее того, кого вы знаете много лет, Эмма Вадимовна.

– Согласна. И у меня, собственно выбора нет.

– Хотя я вас вижу впервые, но не могу оставить вас с ребенком на улице, мерзнуть в пижаме…

Эмма похлопывала по предплечью сына и подышала на заледенелые пальцы левой руки.

– Ну, если хотите, я оплачу вам ночь в отеле. Благо «Славутич» в пяти минутах ходьбы.

– У меня нет с собой документов…

– Ах да! Однозначно глупая идея!

– Я согласна! Простите, в смысле, я согласна идти к вам в гости.