Читать книгу Чёрный мёд. Ты выбираешь свое счастье - Гайя Азези - Страница 7

Пока они шли к его дому, затем поднимались в лифте, Эмма внимательно разглядывала лицо ночного спасителя.

Темно-русые волосы ежиком, аккуратно подстриженные, четкая линия подбородка и нижней челюсти, формирующие круглое лицо – частая примета лидерства. Кожа без изъянов. Легкая щетина начала пробиваться и придавать менее формальный вид одетому с иголочки мужчине. Нос нормального размера, но особенной формы: заканчивается утолщением в виде аккуратного «шарика» с бороздкой. А ноздри тонкие, с извивом. Эмма давно заприметила, что такие носы у людей, которые ценят красоту. Брови густые с сильным изгибом и напоминают сильно распластанную букву «л». Артистичен. Глаза серые и глубокие. Значит, при выборе людей руководствуется не их внешними данными, а внутренними… Губы крупные и пухлые – щедрый во всем. Уголки губ приподняты – оптимист. Крупные ушные раковины – крепок здоровьем.

– Рассматривайте, рассматривайте! Я не против! – расплылся в улыбке Данила Викторович.

Квартира одинокого архитектора приятно удивила Эмму отсутствием лишних вещей, предельным минимализмом и в то же время наличием предметов и деталей интерьера, свойственных дизайнерам.

Пол в прихожей был из необычного полированного гранита синего цвета с вкраплениями кварцевых кристаллов. Он своим густым синим индиго перетекал в зал, но за раздвижными дверями заливал уже отлично подогнанные деревянные доски. От них он поднимался по стенам вверх и плавно переходил в перламутровый зеленый – такой, как на перьях птиц или крыльях бабочек, а потом снова возвращался на потолке. На стенах мягко горели бра в виде золотых ананасов, наверное, из муранского стекла.

– Я не люблю, когда квартира встречает меня теменью, всегда оставляю свет, – словно извиняясь за свое электрическое транжирство, пояснил Данила Викторович.

– Теперь я верю, что вы архитектор. У вас такое стильное жилье! – воскликнула Эмма, – можно я рассмотрю эту комнату?

– Конечно, мне так отрадно, что вам по вкусу мое интерьерное решение.

– Прям как в кино, где-нибудь на Манхеттене… А вы здесь обитаете!

Акцентом в комнате был самый настоящий камин. Его портал с лепными элементами тоже был в том же индиго. У его основания замерла плетеная из ротанга корзина, полная поленьев, готовых выполнить свою миссию.

На каминной столешнице стоял куб из малахита, в котором уютно прикорнула японская микрососна, с другой стороны – очень красивая пузатая ваза из стекла цвета лайма с пупырышками, облитыми золотой глазурью. По центру стены над камином – круглое зеркало в простой сине-зеленой раме.

Все кресла в комнате были разных моделей и обивок, но удивительным образом не конфликтовали. Кожаное темно-зеленое кресло, оббитое по всем важным линиям медными гвоздями со шляпками, низкое и глубокое кресло, обтянутое шерстью в шотландскую клетку нежно-бирюзового с бежевым, с широкими деревянными подлокотниками и бархатное кресло без боковин с круглой спинкой цвета медовой горчицы, на котором лежала барашковая шкура, выкрашенная в точно такой же солнечный оттенок. Эмме показалось, что кресло позвало ее: «Не робей, заходи, осваивайся!»

Она даже от неожиданности слегка тряхнула головой, прикрыв глаза.

– У вас болит голова?

– Нет. Звуки слышатся странные…

– Это от усталости…

Маленький кофейный столик из ржавых металлических прутьев, причудливо скрещенных под стеклянной столешницей, уже ждал появления чашек с блюдцами на своей поверхности и посиделок у камина. По центру комнаты растянулся тонкий домотканый коврик из светлой неокрашенной верблюжьей шерсти без узоров.

У противоположной от камина стены стоял оббитый желтым бархатом диванчик с лаймовыми и зелеными подушками в синюю крапинку.

Тяжелые портьеры разбавленного лаймового цвета плотно смыкались и лежали волнами по полу.

Данила Викторович дотронулся до включателя, и центральная люстра с подвесками из ярко-желтого хрусталя засверкала и отзеркалила лучики по стенам. Молодая женщина не могла оторвать взгляда от плафонов в виде цветов желтого мака, у которых из сердцевины вздымаются свечки-лампочки, окруженные стеклянными тычинками.

– Живут же люди в такой журнальной красоте! – подумала Эмма и поймала во рту привкус зависти.

Еще она зафиксировала, что рассматривание этого изысканного интерьера полностью выключило в ней дрожание от холода и стресса. Она забыла, как и почему оказалась здесь. Сын тоже рассматривал интерьер почти с открытым ртом.

– Что, сильно большая разница между тем, что снаружи дома, в подъезде и внутри моей квартиры?

– И сильно большая разница с тем, где живем мы, – честно призналась Эмма.

– Ну вы мажор, Данила Викторович! – с детской непосредственностью выдал Влад.

– У вас даже камин есть! Я как будто во Францию попала! Ну, если не во Францию, то точно на другую планету! Где нет запойного мужа, слез, черепков и только красота… – медленно проговорила Эмма.

– Ну вот и отлично! Сейчас уже поздно заниматься растопкой камина. Вы не против, если мы мажорно на кухне посидим, почаевничаем?

– Нет, не против, – тихо согласилась Эмма и погладила сына по макушке головы.

Женщине казалось, что увиденная красота будто произвела какую-то инъекцию, от которой ее кровь стала течь замедленно и сонно. И теперь казалось, что все случившееся с ней несколько часов назад – всего лишь сон. Тяжелый, мучительный, в щепках фанеры, но сон.

И что еще более удивительно, она чувствовала себя очень естественно в этой красоте, уже будто проросла в красоту этого удивительного зала.

– Но сначала я вам покажу гостевую спальню. Как вам спокойнее: спать в гостевой спальне, а сына разместить в гостиной или будете спать вместе на одной кровати в спальне?

– Вместе, – решительно ответила женщина, отрезая всякие варианты сближения с хозяином квартиры, если вдруг ему вздумается его осуществить.

– Однозначно правильное решение! – поддержал ее хозяин квартиры.

– Почему?

– И сыну будет спокойнее, и вам. Вас не затруднит застелить постельное белье? Я терпеть не могу застилать кровати и вдевать подушки в наволочки.

– Конечно, не затруднит.

Ей очень нравилось, что их спаситель говорит красивым языком, далеким от уличного.

Гостевая спальня казалась просто-таки аскетичной по сравнению с залом. Однако это был такой себе пастельный минималистический шик, который читался во всех предметах, наполнявших пространство.

Кровать с простым металлическим изголовьем, окрашенным белым, и удивительно высоким матрасом не скрипела, как ожидала Эмма. По бокам кровати вместо тумбочек – круглые столики, покрытые салфетками с мережками и вышивкой белым по белому. Для локальной подсветки установлены бра на стене в виде глиняных кувшинчиков, повешенных вниз горлышками.

Белые оштукатуренные стены. Украшения на них – три старинные «фиранки» с вышивкой тоже белым по белому, обрамленные белыми рамами под стеклом.

Шкаф был деревянный, с множеством ящичков по центру, выкрашен в цвет мяты, а два деревянных стула радовали глаз осветленным васильковым цветом. «Мы вас ждали!» – беззвучно сообщили стулья…

В общем, не комната, а портал для разгрузки.

Хозяин достал из неокрашенного сундука, который служил прикроватной тумбой уже не одно столетие в разных домах, тонкие подушки из латекса в батистовых чехлах и расположил у изголовья. Потом достал еще одну и разъяснил: «Эту рекомендую для ног, если точнее – для колен».

Увидев изумление на лице Эммы, продолжил пояснение:

– Моя мама – ортопед и с детства приучила меня спать с тонкой подушкой между коленями. Так суставы – тазобедренные тоже, – получают правильное расположение и предохраняются от нарушения кровообращения и изнашивания.

– Спасибо, попробую, – постаралась быть вежливой Эмма, хотя ей не очень хотелось проводить эксперимент с подушкой именно сегодня ночью.

Но она решила, что следовать рекомендации хозяина – это в какой-то мере уважить его и доставить ему толику радости. Тем более, подушка между коленями может оказаться вполне комфортной штукой.

– Надеюсь, вы хорошо отдохнете за ночь!

– Я тоже надеюсь.

– Но прежде и сыну, и вам нужно принять ванну. Однозначно, у вас есть один час, чтобы избежать простуды, если вы сейчас попаритесь, насколько это возможно.

Он включил воду в ванной и принес туда комплект полотенец и халаты.

– Я приготовлю пока липовый чай и мед. А может, вы голодны?

– О нет, уже совсем поздно, чтобы ужинать, и рано, чтобы завтракать.

– А я не против подкрепиться, – деликатно сообщил Влад.

– Здорово! – оживился Данила Викторович. – Хоть порадую гостя!

– Если есть йогурт и печенье, этого будет достаточно.

– У меня есть блины, красная икра, хумус и конфитюры из груш, крыжовника и слив.

– Да, я такое люблю, – откликнулся ребенок.

– Ты знаешь, Влад, что такое хумус?

– Знаю! Это нутовая паста! Папа привозил из командировок из стран Персидского залива!

– А чем отличается конфитюр от варенья? – осмелилась спросить Эмма.

– В конфитюре фрукты и ягоды не развариваются, а сохраняются плотными.

– А как этого достичь?

– За чаем расскажу, если не возражаете!

– Да-да, простите…

– Не извиняйтесь. Просто важно побыстрее попариться.

Пока хозяин хлопотал на кухне, Эмма была с сыном в ванной. Пятнадцати минут хватило, чтобы он прогрелся. Данила Викторович дал мальчику свой хлопковый халат, который, конечно же, был гигантским и сделал Влада похожим на Карлсона, который пугал бандитов на крыше, надев халат не по размеру.

Ребенок отказался от блинов с икрой, но с аппетитом съел нутовые и конфитюрные варианты.

Эмма напоила сына липовым чаем вприкуску с липовым же медом и уложила спать. Отправилась в ванну и тщательно закрыла защелку изнутри.

Она лежала в горячей воде, которая прогревала ее до сердцевин косточек, и плакала…

Ей было жалко себя, ребенка, мужа… Она понимала, что ее любовь ничего не может изменить… Но признать фиаско, за которое она заплатила одиннадцатью годами замужества, – все равно что облить себя ведром помоев первого сентября при учениках с родителями. И, тем не менее, она признала, что не всесильна.

Потихоньку горячая вода расслабила мышцы и ум. Эмма почти заснула в воде, но усилием воли встрепенулась: неловко хозяина заставлять так долго не укладываться спать.

Женщина оделась в свою пижаму, поверх пижамы – тонкий вафельный халат, явно гостевой, завернула густые русые волосы в полотенце чалмой и, раскрасневшаяся, как красавица с картины Кустодиева, вышла на кухню. Заботливо укутанный чайник и мед в керамической плошечке под стать чайнику – явно от мастера с Андреевского спуска – ждали ее на столе.

Данила Викторович, наливая чай в прозрачные стеклянные чашки, поинтересовался: «Вы почувствовали себя лучше?»

– Однозначно! – ответила Эмма словом, которое числилось любимым в лексиконе хозяина.

Она полагала, что выпьет чаю и свалится спать. Но, оказалось, что прилив сил лишил ее сна.

Похоже, и Даниле Викторовичу не нужно было делать усилий, чтобы держать глаза открытыми.

– Что вы планируете делать с утра?

– Сына – в школу. А я не могу в таком виде… Надо будет позвонить директору, что у меня ЧП… Чтобы сделал замену.

– Вам нужна помощь?

– Спасибо. Вы уже ее оказали.

– Это не опасно: возвращаться к вам домой?

– Не знаю. Я вернусь с нарядом полиции…

– Эмма, могу я спросить вас о личном?

– Да, можете.

– Благодарю. Вы себя видите со стороны?

– О, предполагаю, что я сейчас очень смешная.

– Я не про сию минуту.

– Не понимаю…

– Эмма, скажите, как женщина с таким именем выбрала такую жизнь?

– А на каком основании вы меня спрашиваете об этом? И при чем тут имя?

Данила Викторович, не отводя глаз, ответил:

– Во-первых, об имени. Имя Эмма – это не Нюра, не Маня, не Фрося… Имя аристократичное и предполагает, что его носительница будет жить красивой жизнью. Скорее, добротной немецкой, нежели жертвенной славянской…

– Вот и моя мама то же самое говорила, когда рассказывала, почему выбрала необычное в наших краях имя.

– Необычное имя – необычные способности и необычная судьба.

– Правда?

– Правда. Только что вы сделали с собой, разрешив случаться таким ужасным событиям и обращению с вами…

– Именно об этом я думала, стоя на мосту…

– Эмма означает цельная. Вам нужно вспомнить, что вы цельная красавица и умница…

– Откуда вы знаете, что означает мое имя?

– Это имя моей бабушки по материнской линии…

– Спасибо вам, Данила Викторович.

Ее глаза увлажнились.

– Вот что я вам скажу, Эмма, вам было бы полезно пожить некоторое время у меня, независимо от того, как пойдет жизнь в той квартире, откуда вы убежали.

– Почему?

– Знаете, что происходит с фабричными курочками, когда их впервые выпускают на лужайку в деревне и там вокруг пощипывают травку сельские курочки?

– Не знаю. А что происходит?

– Фабричная курочка всю свою жизнь жила в клетушке, в которой на один квадратный метр с ней соседствовали еще пятнадцать таких же. Она привыкла к тому, что пространства нет. Ну как в тюрьме – бок о бок с товарками. И когда ее выпускают на волю, на зеленую траву, где она одна на десятки квадратных метров, если не на сотни, она несколько дней стоит на месте! Она просто не знает другой жизни! Она не знает, что можно наслаждаться свободой.

Эмма разрыдалась.

– Простите меня, ради Бога, – Данила сгреб ее ладошки и зажал между своих ладоней, – я совсем не хотел вас расстраивать!

– Да, я знаю. Я верю вам! Просто вы очень точно показали мою проблему через эту несчастную курочку. С той разницей, что она сама из фабрики выбраться не может… А я ведь человек. Я могу.

– Эмма, к сожалению, люди тоже иногда нуждаются в ком-то, кто их выпустит из их же клетки. Это как поломанная система сама себе помочь не может. Нужен мастер извне. Согласны?

– Да, именно так, – вздохнула Эмма и развернула чалму, вернув первозданный вид полотенцу.

Роскошные русые волосы по пояс, еще мокрые, рассыпались по плечам. Она знала, что ее густые волосы – редкостное богатство и самый сильный пункт в ее внешности, но сейчас она не собиралась демонстрировать свою красоту – только подсушить.

– Вам нужен фен?

– Спасибо, что спросили, но я не люблю фенов…

Кухня оказалась совершенно новаторской – никаких открытых и застекленных полочек-ящичков и сложных фасадных поверхностей. Гладкие фасады из каленого стекла цвета бетона с фисташковым фартуком из стеклянной плитки в мелкие кубики. Рабочая поверхность – тоже фисташковая из композитного материала, который на ощупь – как камень, но «перетекает» и составляет углубление мойки. Пол из белоснежного мрамора, положенного без швов, и вместо обычного стола – кухонный остров с основанием из шкафов и огромной столешницей, на которой можно было бы делать выкройки. Стулья – барные с мягкими сиденьями из белой кожи и спинкой-подхватом на талию тоже из кожи.

Абсолютно мужской интерьер с явным отсутствием женского духа.

– А кто поддерживает у вас такой исключительный порядок? – не удержалась Эмма и задала вопрос на грани приличия.

– Я сам. Плюс раз в неделю приходит домработница. Она и готовит немного. Но я, знаете ли, балованный гурман, предпочитаю сам.

– А кто вас разбаловал? Мама?

– Нет, экс-жена. У нее сейчас ресторан в предместье Парижа и личные мишленовские звезды. Она как задала тон дома, так я и не смог снизить планку. Вы конфитюр с грушами попробуйте! Лично делал!

– А что это за вкрапления в конфитюре?

– Корочки лайма мелко нарезанные…

– И… бадьян?

– Да! Признаюсь, перепробовал и корицу, и гвоздику, и даже душистый перец, а вот бадьян оказался самым подходящим…

– Мне к вам надо на мастер-класс, – прикрывая глаза от наслаждения, молвила Эмма.

– С удовольствием проведу! Пробуйте сливы! Я их неделю присыпанными сахарной пудрой томил в духовке!

– Боже, какие тонкости! Сахарная пудра вместо сиропа!

– Да, может быть еще тростниковый сахар.

– Да, непременно. Начинаю смаковать ваши сливы… – молвила Эмма и отправила в рот половинку упругой сливки мармеладного вида. – Так мы отвлеклись от темы. Что будет «во-вторых?»

– А во-вторых, вы даже не представляете, Эмма, со сколькими женщинами меня знакомили родные, друзья и даже бывшая жена, которая сейчас в Париже.

– С француженками?

– И с француженками тоже. Но вот что любопытно: шел я себе по Русановскому мосту и почему-то меня таким магнитом к вам притянуло. Сейчас вот гляжу на вас и знаю одно: хочу, чтобы именно вы были хозяйкой в моем доме.

Эмма резко поставила чашку на блюдце.

– Позвольте мне договорить. Это вне всякой логики. Я вас не знаю. И в то же время мое сердце сейчас прыгает от радости, как будто знает вас. Как будто мне семнадцать лет и все невозможное возможно! И вот сидел бы и кормил бы вас конфитюрами всю оставшуюся жизнь… Образно говоря…

– Я глубоко замужем.

– По документам да. А в реальности – за бесом.

– Это как?

– Ну, вы же не станете отрицать, что тот человек, с которым вы шли под вальс Мендельсона, и тот человек, который заставил вас убежать в ночь, – это два разных человека.

– Да.

– Тот, кому вы давали обещания верности, уже не существует. Есть только его критически поврежденная оболочка и новое содержимое, которое внушает вам вину.

– Да, именно так. А вы сильны не только как архитектор!

Эмма задним числом сообразила, что сказала двусмысленность, которую можно истолковать в сексуальном контексте, и сразу вдогонку добавила:

– Я имею в виду, что вы сильны как психолог!

– Послушайте, Эмма, мы сейчас допьем чай и разойдемся по разным спальням. На этот счет можете быть совершенно спокойны. Быть может, у вас еще все наладится. Но знайте, что я вас подожду. То есть с утра мне надо будет в шесть тридцать уехать, вот вам ключ от квартиры. Занесете мне завтра или послезавтра вечером, ладно?

– И вы не опасаетесь, что я тут полквартиры вынесу?

– Нет, отнюдь. Вы не из таких.

– Это вы так ищете повод еще раз встретиться?

– И это тоже, не скрою.

– Ключи, конечно, занесу. Но я не буду с вами встречаться, потому что я замужем.

– Да, сегодня. А завтра посмотрим. Разное может произойти. Замужество может закончиться. И вы передумаете.

– Не исключено. Но мне трудно сейчас даже представить какую-то новую историю…

– Я вам неприятен?

– Что вы! Приятны. Но пока… не более того.

– Значит, надежда есть. Желаю вам крепкого сна. Знайте, что завтра, то есть уже давно сегодня, вы можете не только ключи принести, но и остаться еще на ночлег, если в вашем доме вам будет оставаться опасно.

– Спасибо, вы так вовремя прошли по мосту!

– Кто знает, может, это я должен сказать спасибо вашему нынешнему супругу, что он заставил вас оказаться ночью на мосту…