Читать книгу Ищешь одно, а находишь другое. Стихи - Геннадий Болтунов - Страница 4

Наконец-то. В крысу вживили что-то

и командуют поведением.

Только, что ей с того, это мы – идиоты:

ни достойной работы, ни денег.

Эксперимент продолжат.

Вживят человеку новый чип безопасно.

Заживёт, забывая про чувство долга,

поелику команды ясные.

Согласится трудиться за любую зарплату,

отчего-то,

и, однажды, пойдёт он на нашего брата,

доброхота

и, похоже, на сестёр тоже.

Покупать станет то, что выгодно будет,

приоденется,

и хозяев своих, как собака полюбит.

Да куда же он денется!

Собачья жизнь. – А чем она плоха та?

Подкармливают, со двора не гонят.

Те, что бездетны, любят и блохастых,

ведь каждый хочет кем-нибудь быть понят.

Те, что с детьми, понятно, насторожены,

но и они способны к угощению

уроненным нечаянно мороженным

пса, если тот с примерным поведением.

А небо вовсе не монотонно.

Я вижу ангелов, на высоте

летят, и в кипельных все хитонах.

Не помышляют о суете.

Разводить перестали бодягу и

«хайп» разводят теперь, как блажь,

те, которым «до фени» все тяготы,

чьё призвание – ажиотаж.

Словом русский язык похабя,

уж такие теперь «понты»,

поясняют, – объекты «хайпа»

те, что в моде, сиречь —

круты.

Остальные, пусть и достойны

уважения на миру,

величаются просто – «отстоем», —

не вписались знать в их игру.

Народ смолчал вновь, как при Годунове,

чего-то ждал, хотя не знал, чего,

надеясь в большинстве, в своей основе,

на справедливость. Только от кого?

Ведь всплыла шваль, из грязи в князи будто,

рванулась, вместе с бывшими, во власть,

двуликими, но не переобутыми,

чтобы успеть попользоваться всласть.

Пословице: «В семье не без урода»,

был веком предоставлен свой черёд.

Так что ж случилось с «партией народа»,

народа, вовлечённого в разброд?…

Вот и живу теперь ни здесь, ни там,

не понимая, сколько жить осталось

моей стране, разъятой по частям,

я – часть страны, которая распалась…

Давно нет Ленинграда, нет Союза,

растерянно на веси смотрит Муза,

не изменяя, впрочем, мне пока,

но болью преисполнена строка.

Набрал век 21-й обороты,

казалось бы, и жизни стать новей,

но на местах пасутся обормоты,

неведомых Отечеству кровей…

«Печально я гляжу на наше поколенье», —

вслед классику поддакнуть был готов,

но помешало внутреннее зрение,

и вид раскрыто онемевших ртов.

На пир их звали, зреть, как развалилась

империя былая, без войны. —

Такое и сомнамбулам не снилось,

у них хотя бы адекватны сны.

Вынашивал идейку Ален Даллес,

но не дождался, а ведь крепок был,

зато мы промычали и дождались

видения: Держава – на распыл.

А что жалеть, – была тюрьмой народов,

поэтому распалась. – Боже мой!

Забыли вмиг, почуяв дух свободы:

она и при царях была тюрьмой.

Нашли для нас, кто поманил колодой

крапленых карт, любитель пофорсить,

в игру вступили сразу те, поодаль,

науськивать власть старую сносить.

Все в ступор впали, слыша обещанья,

мол, каждому кусок от пирогов,

и прозевали точный миг прощанья

с империей, громившей всех врагов.

Всё склюнули, не различив, где мухи,

поверив, что и мяса будет всем,

нырнули в омут длящейся разрухи

и сами не поймём, теперь: зачем?

На одной рябине капли алые,

на другой – с оранжевым оттенком.

В споре мы с тобой, как дети малые,

бьёмся яро, стенкою на стенку.

Уточнять, какой цвет у рябины,

не нужны, по-моему, дубины?

Правда начиналась с полу-лжи.

До сих пор царапины свежи.

С полуправды начиналась ложь,

исподволь точила острый нож.

Восхищаясь, млела клевета,

занимая общие места.

Что случается – случится,

если это суждено.

Нам бы только научится

погружению на дно.

Но,

не тем всплываем местом,

и встреваем не в тот грай,

занимаемся протестом так,

что тесто через край

выползает,

попытавшись

мир собою удивить.

Наблюдают, кто постарше,

соль пытаясь уловить.

Разволнованы горожане, —

диктор, золотце, златоуст,

обнадёжил: «Подорожание

будет доллара, а не чувств».

И, чем дальше, тем звонче ржание, —

ожидается подорожание…

Биржа мечется,

люди лечатся,

ставя свечи

за Человечество.

Вполне нормальная привычка

проснуться бодрым и здоровым.

Владеют ею электричка

и конь педальный, и корова,

и человек, везущий тачку,

что просвистел свою заначку, —

про чёрный день не бережёт.

Сражаться может – на кулачках,

идти вперёд, пусть на карачках,

и ржать над жизнью.

Он и ржёт.

Да, ржёт, но он не сумасшедший, —

Ржёт ведь над жизнью лишь прошедшей,

а не над той, что предстоит,

и над которой сам стоит.

Тяжелы сентября облака

потому, что на них тоска,

в тёмно-сером вчера разлеглась

слёзы лить. —

Эй, злодейка, слазь!

Облегчи облака до тучек,

дай поймать ясный солнца лучик,

листьев золото осветлить!

Рано, глупая, слёзы лить!

Ведь листва, полетав слегка,

опадёт. – Вот тогда – тоска,

но не долог её аппетит:

снег на голову прилетит.

Век накопил добра златые горы.

Недобрый взгляд, исполненный укора,

взирает дико, глядя на добро.

А бес, балбес, уже залез в ребро.

Простёрся взгляд от края и до края,

горы добра почти не разбирая,

и не пытаясь влезть к нему в нутро. —

Ведь пропасть не означена краями,

поскольку так устроена хитро,

что всё добро покоится на хламе.

Гора добра, за ним и реки в горы,

повсюду раздаются разговоры,

мол, рынок тем хорош, что все вольны.

Своим добром торгуют пацаны,

не веря в то, что были времена,

когда к Добру не клеилась цена.

Два ящика, да три доски,

да сверху ворох из тряпья. —

Шалаш готов, почти что скит.

Над ним круженье воронья.

Есть крыша – мысли причесать,

найти, что на сердце болит,

светло поплакать, поплясать,

забыв, что ближними забыт.

Предновогодье.

До встречи в Новом!

Мы ждём сегодня

совсем иного:

чтоб слёзы только

когда смеяться,

притом до колик

(мы все – паяцы).

До края света

смешить друг друга,

как могут это

жара, да вьюга.

– Любви, хорошеньких,

тех, кто приглянется…

Уходит прошлое

и не оглянется.

Сначала шагом,

но ускоряется….

Что было благом нам,

пусть повторяется,

не возвращаясь,

а – по орбите!

Зло – не прощается,

уж, извините.

Мы – люди добрые,

но в том и дело. —

Нельзя, чтоб гоблины

глядели смело.

Мы, ждём сегодня совсем иного.

Ведь есть в природе своя основа:

Подъём спиралью на пик хорошего,

н не стирая границы прошлого.

Живёт – провинция.

Здесь все – провидцы. —

Да и приписаны

к одной больнице.

Сколько человечество живёт,

столько человечество гадает,

веруя порою, или зная,

кто явил его, кто призовёт.

И лишь тем, кто перестал гадать,

приоткрыта мира благодать.

Думаю, с вами такое бывало. —

Ищешь местечко в лесу для привала,

дабы обзор был, но тень прикрывала,

и, чтоб не видеть лесоповала.

Вроде, нашлось оно, это местечко:

с горки видны и дорога и речка,

тень не угрюма, в ней солнца оспинки. —

Вот бы прилечь, поваляться на спинке

на удалении от бурелома.

Рядом, на страже, ёлки в шеломах.

Да, на беду, и маслят там, без счёта.

Отдых не ждут! Вновь работа до пота.

Выступит пот, комарих привлекая:

туча не туча, стая не стая,

но надвигается, стелется низко,

можно оглохнуть от звонкого писка.

Машешь руками, лупишь по коже

собственной, бросив корзину и ножик,

лишь бы быстрее с пригорка скатиться,

там, где водица, речная водица.

Над собой чтоб приподняться,

встретив дружеские лица,

отправляюсь я слоняться

и найти, и прислониться,

что к знакомой, что к подружке,

что губами к пене в кружке…

Главное – чтоб постепенно

начинала таять пена.