Читать книгу Жизнь как она есть - Геннадий Демарев - Страница 8

После того, как высокопоставленный ловелас уехал, Феликс кое-как поднялся с обочины и, не стряхивая снег с пальто, пошёл, куда глаза глядят. Под калиткой остался измятый букет хризантем – таких же белых и пушистых, как снег.

…Мороз крепчал, но он не замечал этого. Ему было жарко. Чувство смертельной обиды, смешанное с жаждой мести, распирало его существо изнутри, разрывая на тысячи частей. Обидчивость и мстительность – это не врождённые черты характера; они формируются со временем. Когда в юности Феликс занимался боксом, он никогда не испытывал ни злости к соперникам, ни жажды мести. «Откуда во мне это стремление?» – спрашивал он себя, но, не находя на этот вопрос ответа, продолжал ходить вокруг своего двора.

Как отомстить наглой и подлой твари, которой он отдал всё? Она убила не только всё то, что таилось в нём чистого и прекрасного; она хладнокровно уничтожила также и веру в людей, в женщин. Она убила Мечту…

Как отомстить тому, который прикрывается охраной и высоким положением?

Возможно, он сам как-то виновен в отношении Амалии? Задумавшись над этим, Феликс невольно остановился. Разве он плохо относился к этой женщине, разве обижал? Да ну, быть того не может!

Это она, она виновата! Прийти сюда совсем пацанкой, на всё готовое, ничего не делать по дому, вести беззаботную жизнь, выучиться за его счёт, купаться в лучах его славы, пользоваться всеми привилегиями от его имени, использовать его в каких-то своих тёмных интересах…

Нет, она не любила его изначально. Но как же можно жить с человеком, которого не любишь – есть с ним за одним столом, целоваться, спать в одной постели?

Амалия запятнала не только себя, его, но и само понятие «семья». Она растоптала не только его достоинство, но и душу. С каким сердцем, с какими мыслями он теперь будет исполнять роли Ромео или севильского цирюльника?

Эту обиду никогда не забыть, это пятно ничем не отмыть, и в свои 32 года Феликс хорошо это понимал.

Ей всё безразлично, как ветреной бабочке, а ему предстоит с этим жить и страдать.

И смех, смех…

От этих мыслей сердце снова сжалось чьей-то безжалостной, грязной рукой. В голове помутилось, так что он был вынужден остановиться снова и охватить её руками. Когда приступ несколько угомонился и руки отпустили виски, Феликс вздрогнул от неожиданности: в каких-то двух шагах перед ним стоял человек, одетый в чёрный фрак, пальто нараспашку и шляпу, – столь же чёрную, как ночь, как обида, как само зло. Он молчаливо взирал на Феликса, не реагируя ни на его удивление, ни на едва различимый возглас, означающий шок. Казалось, будто его глубоко запавшие чёрные глаза устремлены в саму душу артиста, всё в ней бесцеремонно перековыривают и переворачивают, обнажая наиболее потаённые уголки. Наконец, человек произнёс:

– Ну и досталось же тебе сегодня!

В ответ пострадавший пробормотал что-то невнятное.

– Теперь твоя жизнь круто изменится, я знаю, – продолжал человек в чёрном.

– Что тебе известно? – робко спросил Феликс, обращая взор к глазам этого странного существа.

Увы, глаз как таковых он не увидел; ему показалось, будто сквозь глазные отверстия незнакомца зияла бездна…

– Эта женщина тебя унизила так, как не способен унизить даже лютый враг. Она никогда не любила тебя. И даже знакомым об этом рассказывала. Над тобой станут потешаться, а вскоре сплетни о сегодняшнем вечере просочатся в прессу.

– Да… – прошептал Феликс, опуская голову.

На миг ему представилось, как вокруг его имени сгущаются чёрные тучи человеческого злопыхательства, зависти, грязи. Папарацци начнут ковыряться в его личной жизни, публиковать на страницах газет сплетни, высосанные из пальца. От последствий скрыться не удастся, они достанут даже далеко за океаном. И ожидает его судьба многих представителей искусства, которые из-за этого потеряли добрую славу, контракты, самих себя. Многие из них вынуждены были уйти со сцены, некоторые спились или даже свели счёты с жизнью. Подобный исход выглядел страшнее смерти.

– Что же делать, что делать?! – воскликнул он, умоляюще взглянув на незнакомца. – Ты же понимаешь, что я не всесилен, не в моей власти пресечь разговоры!

– Зато это вполне в моей власти, – ответил тот.

– В твоей? – недоверчиво спросил Феликс, невольно отступая на шаг. – Да кто ты вообще такой?

В эту минуту он стал ощущать холод, и только сейчас осознал, насколько продрог.

– Я? Называй меня… Впрочем, тебе незачем знать моё имя. Но будь уверен: я всегда готов помочь людям, попавшим в беду. И также готов мстить за них. Скажи, Феликс, ты ведь хочешь совершить месть, но не знаешь, как это сделать? Особенно мужчине, потому что он для тебя недосягаем.

– Да, да!

– Я сделаю это. Поверь, сама земля содрогнётся, дабы другим неповадно было. И ты ещё обретёшь возможность увидеть мучения людей, грубо поправших самое святое для тебя.

От этих слов Феликс ощутил в себе новый прилив обиды.

– Да, сделай это, кем бы ты ни был! – воскликнул он, пытаясь схватить этого человека за отвороты пальто. К его удивлению, пальцы прошли сквозь пустоту, но в тот момент он не придал этому значения.

– Сделай это, я хорошо заплачу…

Чёрный человек улыбнулся, отступая на шаг.

– Если ты имеешь в виду деньги, они мне ни к чему. Это ещё я могу дать их тебе, сколько пожелаешь. Мне нужна плата иного рода.

С этими словами он взглянул на Феликса так, что тот заметил в его глазницах сквозняк сомнения.

– Скажи, чего ты требуешь?

– Нет смысла, потому что ты все равно откажешься, – покачал головой собеседник.

– Нет, ты скажи! – настаивал Феликс, подступая к нему.

– Ладно, будь по-твоему. Мне нужен твой голос.

– Что? Голос? – опешил артист. – Голос?!

Он не верил своим ушам.

– Но как?..

– Ты не понял. Сам голос мне, конечно, не нужен. Мне вполне нравится и тот, которым меня наградила природа. Я исполню всё, что обещал, но ты должен прекратить петь для публики. Можешь тихонько петь для себя, закрывшись в комнате; можешь разговаривать сам с собой, но чтобы твоего пения отныне не слышали посторонние.

Ничего подобного Феликс не ожидал услышать. Ему, обладателю удивительного тенора в пять октав, который известен всему миру, – и уйти со сцены, кануть в безвестность?!

– Нет, со сцены уходить совсем не обязательно, – ответил на его мысли незнакомец. – Мне известно, сколько сил ты вложил в искусство. Нет, без сцены ты не сможешь жить. Но петь тебе ни в коем случае нельзя.

– Что же мне делать на сцене, если не петь? – удивился Феликс. – Как я смогу сыграть Гамлета, Ромео, Отелло, Дон-Жуана, если не буду петь?!

– Ты наивен, – улыбнулся неизвестный. – Означенных персонажей можно не менее красноречиво сыграть без пения да и вообще без слов.

– Но… как? – подавленно промямлил он.

– Посредством пантомимы, друг мой, – ответил голос, в котором сквозили мрачные нотки.

– Пантомимы? Но ведь это… Это же шутовство! Неужели ты велишь мне превратиться в паяца?

– Ну, здесь ты не прав. Шутами можно считать артистов, которые плохо играют. Или политиков, например… Но ты будешь играть великолепно, и я уже сейчас вижу, как тобою восхищается публика, как она поднимается с мест при твоём появлении на сцене.

– Но я никогда не занимался пантомимой! Для того, чтобы достичь мастерства в чём-либо, нужны годы тренировок…

– Ну и что? Тебе будет дано умение.

– Ну и чудеса! – растерянно улыбнулся Феликс.

– Ну как, по рукам?

– Даже не знаю…

В нерешительности он понурил голову.

– Подумай о мести…

От этих слов Феликс, который уже собирался отказаться, застыл на месте.

– Подумай о позоре…

Феликс побледнел.

– Подумай ещё раз. Пройдут месяцы, ты женишься на порядочной женщине, у тебя родятся дети. Каково им будет узнать от чужих людей о позоре, постигшем отца, и осознавать, что тот не отомстил должным образом?..

Сжав кулаки, Феликс сделал решительный шаг вперёд.

– Я согласен! Поистине, ты не человек, а какой-то злой дух!

– Вот и хорошо, – снова улыбнулся незнакомец.

– А что делать мне?

– Ничего. Завтра ты начнёшь замечать в себе проблески нового таланта. Удачи тебе! Только не забывай о договоре: никто не должен слышать твоего пения, иначе умрёшь!

– Умру? – с сомнением переспросил Феликс.

Он оглянулся в поисках странного существа, но того и след простыл.

– Умру?… Гм…

Ему хотелось бы возразить, но не оставалось ничего другого, кроме как возвращаться домой и отогреваться.