Читать книгу Актуальные поэмы - Геннадий Деринг - Страница 6

Петро Русак,

Он от природы не дурак.

Что было, то, конечно, было,

Но с некоторых пор,

Как медик и как друг, могу сказать:

Не ест он мыла.

До дней недавних

Корефана моего и пациента

Наследная вдосыть кормила рента.

Леса, поля, болота, степи

(Насколько глаз хватало во все стороны) —

Всё было вотчиной его, простором лонным,

Всему хозяином являлся он законным.

А чтобы мой латифундист не возгордился,

Не задавался и не почёл себя тузом,

Чтобы от изобилия не закружилась голова,

Ему компанию составили такие же хозяева —

Петровы, Сидоровы, Ивановы,

Короче, весь бонтон,

Которым имя было – легион.

От Брестских неприступных стен

До сопок огненных Камчатска

Его владенья застолбила

Нога свободного казака

И подневольного зека.

Его великий суверенный дом,

Равнинный, горный и морской

Держали под охраной неусыпной,

Не допуская ни снаружи ни внутри

Базара и бесчинного дебоша,

Заботливые лары в штатском

И ангелы в армейских галифе и клёшах.

Они вели Петра надёжным курсом,

Приходуя на общий счёт (и в том числе его!)

Неисчислимые и тоже общие ресурсы.

– Живём мы от победы до победы,

Так трудолюбы нас настроили, отцы,

А их вострили боевые деды.

Страна обильна, бёныть, и крепка,

Наследства хватит на века! —

Говаривал Русак, гордясь,

Поглядывая недовольно

На хередающую старушку-власть.

Ворчал: «Отстали от Европы!

Толкует верно диссидент Щаранский

Насчёт свобод-то сволочных гражданских.

Свободы нам добавить не мешало бы,

Про то людишки в «ПРАВДУ» пишут жалобы,

В газету «EDIOT».

Понятно, жалуется сброд.

Но всё же это – не фигня,

Нет дыма без огня!»

(Насчёт Щаранского и «EDIOTа»

Он слышал где-то от кого-то что-то.

Не то в милиции, когда его по пьяни

Чуть у ларька не замочили

(Он драку разнимал.)

Не то в цеху на партсобрании,

Когда «инакомыслящих»

За их паскудство жучили.)

И так ни шатко и ни валко,

Без президентов, без элит и олигархов,

Без гринго, штатников и гансов,

Как бы во сне в своей норе байбак,

Жил-поживал мой друг Петро Русак,

Любитель проголосных песен и романсов,

У шарика земного на краю,

Как выяснилось позже, по балансам,

Фактически в раю.

х

Известно: спишь – беду и выспишь!

В недобрый час, в год 91-й

Приспел в Москву Хохлайс —

Масти игреневой прохвост,

Монетарист без аусвайса.

Морковно-красный – человек опасный.

Я обхожу таких.

Недаром рыжих нету во святых!

Он, полюбившись президенту масти сивой,

Прочёл: «Благословен ты, Господи…»

И зачал врачевать

Перемогавшуюся демократией Россию.

(Уже такое на Руси случалось,

Когда спасение в столицу

Невесть откуда объявлялось,

Когда какой-нибудь там старец,

Целитель, прозорливец, божий человек,

А заодно христопродавец,

Забрав большую силу речами и коварством,

Ворочал государством).

х

Целитель рыжий объявил,

Что разобраться первым делом следует,

Кто в этой безалаберной стране

Действительно владеет чем

И кто кому наследует?

Идеи химеричные похерить,

Клёши и галифе по фэшну перешить,

Цеховикам, фарцовщикам и прочим шкодам

Дать самые широкие права,

Обязанности – прочему народу.

Гибкость ума, распил и передёр

Считать процессом созидания,

А не канальством.

Судить же право предоставить

Законно избранному

На дутых выборах начальству.

Он президента-пересидента,

Любителя с утра наехать на бутылочку,

В обед послать вдогон,

За ужином за галстук заложить, за воротник и за ухо

(Ночами он рыгал),

Проинформировал,

Как демократ и либерал,

Что коммуняками страна

Загажена, запущена,

И был посажен за охальные слова…

На Комитет российского имущества.

х

Он для начала весь народ

Перекрестил в «совков»,

Короче, в быдло и в холопов.

Он нацию хотел набрать всю заново.

Но этот план ввиду его огромности,

Подумав, отложил на перспективу

И временную предложил альтернативу.

Призвал из-за бугра пиндосов-мастаков,

Набрал экспертами явившихся тотчас на зов

Хожалых мамзеров,

Сработал Конституцию кагалом,

И – загудел аврал!

Стоял великий над Россией звон

От Балтики и до Курил…

Петро в ту пору пересчитывал ворон,

Чесался и курил.

С улыбкой благодушной

Со сна ворчал Петро:

– Ишь, какой ушлый!

Ловкач… Занятно…

В самое влез мужик нутро!

Как из мешка горохом тарантит…

Приятно,

Только уж оченно мудро…

Русак ломил по простоте,

Как бы сказать вам, на арапа.

(А времена, я говорил ему, не те!)

Здесь надо мне представить кратко

Русачью биографию

И окружающую друга географию.

Родился он, во-первых,

Ни в тех, ни в сех,

Ни в городе и ни в селе,

А в пригороде, на засеке,

Где его предки пашенку орали

Когда-то, в позапрошлом веке.

Работал в городе, на авиазаводе.

Москва ему была мила своей шумихой,

А пригород, напротив, тишиной.

Здесь, по земле, гуляло его босое детство —

Мощёные булыгой улицы,

Река, куда ходили по воду,

И где купалась пацанва,

Луга, поля и рощи,

Осокори в посёлке —

Всё это был его родимый дом.

И, среди тополей, – роддом,

Где он на божий свет явился в 41-ом.

Мой друг – войны прямой продукт,

Грозной и горестной эпохи.

Он выкормлен был сразу десятком рожениц,

Поскольку у мамаши (ему был месяц),

Как только объявили про войну,

Присохло молоко (перегорело трохи).

Телёнок ласковый сосёт двух маток.

Петро кормилицами был богат.

А был ли он, младенец, ласков или нет,

О том история умалчивает.

Сосал и морщился, наверно:

Горчило, говорят, то молоко военное…

При всей суровой заводской муштровке

И всесторонней городской рихтовке —

Логичной и рациональной,

Мой Петя вырос простодырным,

Что называется, ветошным,

Короче, вахлаком сентиментальным.

х

Дело шло к пенсии, мужик он могутной,

На авиазаводе был на усиленном довольстве,

А на земле, он рассуждал,

Он бы ещё «поробил в удовольствие».

Он с жаром подступил

К новациям Хохлайсовым.

Я, чуя шельмовство,

Сразу сказал Петру,

Что это всё – туфта и краснобайство,

Советовал здоровье поберечь под старость.

А он: я-ста да мы-ста!

«На ферме на своей я проживу годов до ста!

Час пробил, баста!»

Он предкам порешил наследовать

И возродить крестьянский дом.

Шагал, как путный, в ходе крестном,

Молил о ниспослании щедрот небесных,

Разжился Александра манифестом,

До дыр затёртым прадедом,

Добыл соху, серп, косу, цеп,

Прадедовы порты, онучи, лапти,

В которых Спиридон, который прадед,

Пахал родного выселка окрест.

Жбан из-под кваса раскопал,

Горшок неглазированный кубово-синий

И коромысло бабушки Аксиньи.

Все эти артефакты, не соблюдая этикета,

Сгрузил Хохлайсу в Комитет,

Свидетельствуя о нешуточных намереньях,

Как коренной потомственный феллах.

Доставили мы с Русаком Хохлайсу

Семейную икону Святителя,

Как доказательство

Когда-то взятых властью обязательств.

Обет народу послужить

Был перед Богом взят царём-радетелем.

Угодник был тому свидетелем.

Мы образ выклянчили напрокат

У престарелой тётки Русака.

Он неокладный был,

Обшарпанный,

На тёмной липе писанный,

В раме, рублёной топором

В каком-нибудь лесу глухом.

Иконой прадед регулировал

Метеусловия на пашне

И ею был благословлён

С соседскою Аксюткою

На сладостные шашни,

Которые он ложкою, представленной,

Как прочие вещдоки, всю жизнь хлебал

И той же ложкою

По белобрысым головам наследников стучал.

(Хохлайс на образ не перекрестился,

А как-то кисло передёрнулся.)

По большей части экспонаты

Добыли мы на время в запаснике музейном,

Распотрошив с имуществом большой рундук.

(У Русака был школьный антик-друг.)

– Да это всё – имущество семейное! —

Рассказывал Русак в милиции, —

Соха, порты, для порки вицы…)

(Едва не заработал мой дружок

За раритеты срок!).

– Хотел меня реликтами пугнуть,

Надел загнуть,

Приватизации отведать манны

Путём обманным! —

Корил Петра Хохлайс. —

Посовестился бы.

Хотя, креста-то на тебе, наверно, нет…

– На месте дедов крест, – обиделся Русак.

И медный свой нательный крыж

Под самый нос подсунул Рыжему.

– Я ставрограф, – вздохнув, сказал Хохлайс,

От символа не отрывая глаз, —

Такое, знаете ли, с детства увлечение.

Ассемблирую херики и крыжики —

И оловянные простые и золотые рыжики.

Ты бы мне херик-то отдал на сохранение,

Ведь всё равно не веруешь.

Ей-богу, сдал бы.

А я бы его школьникам показывал.

Тем более он у тебя с усопшего,

Послушай, братец, мя.

С усопших херики не носят: чужое бремя…

– В ту пору дед ещё усопшим не был

Он крестик снял тогда на срок,

Когда надел у него отняли на мах

Которые ходили в пыльных шлемах.

Располагал, что повернёт обратно дышло,

Да вот не вышло.

– Мне православные, – молвил Хохлайс, —

На сохранение сдают кресты

В обмен на смачные наследия куски.

А иудеи и магометане —

В поруку собственные свои несут обрезки…

– И много насобировал, хранитель?

– Раздать угодия – не самоцель.

Тут миллионы бродят шельм.

Беру не всё и не у всех.

Мешочек накопилось тельников

И плоти вяленной – кошель.

Русак гнул, не вникая:

– Нам всё и без заклада хериков

Принадлежит теперь,

Отсель досель, от края и до края!

Каких ещё тебе порук?

Он – прадед, стало быть, я – правнук!

Дело, конечно, давнее,

Но выти было десять десятин.

В низинке был нарезан клин.

Мне дед его показывал.

И ёлка посередь, ёж твою медь.

Хохлайс пригладил рыжую зализу:

– О! Как бы я тебя понял

И разрешительную положил бы тотчас визу,

Когда бы не было меж нами, друг,

Кое-каких докук…

Они как будто бы не ссорились, не бились.

Но друг за друга зацепились…

х

Для полноты картины я вам, господа,

Сказать готов

О православии Петра Ивановича

Парочку откровенных слов.

О нём не скажешь, что он верующий,

Но и неверующим не назовёшь его вполне.

Он в этом смысле нечто среднее.

Икон не целовал,

На церковь шапки не ломал,

Не каялся,

Не причащался, не молился,

Не хвастал о своём

Через Адама с божеством родстве,

Хотя нередко бога поминал

При разрешении проблем на производстве.

Он уважение к Творцу питал за Его стойкость:

Быть истребляемым мечом

И сожигаемым огнём

И тем не менее…

Один не верит – другой верит,

Но помнят все о Нём!

…Все перестраивались, все поверили.

И мой Петро поверил вместе со всем «авиа».

А как крестьянствовать без православия?

…Я лично рылся в поземельных книгах.

И в первой же открылась фига.

А именно: Миколу Спиридоновича, деда,

Как пахаря и ухаря,

Известного в деревне мироеда,

Кулачили, по кляузе,

Сознательные шинкари-хохлайсы,