Читать книгу Собачьи дни - Геннадий Каплун - Страница 3

(4 карта старшего Аркана Таро – Император)

Легче держать вожжи, чем бразды

правления.

Козьма Прутков

Если часто стегать вожжами, можно

съехать с наезженной колеи.

Некозьма Прутков

Среди огромного количества вывесок в Каинске внимание прохожих привлекала огромная надпись на одном из ресторанов – «Воланд». Красный кирпич, вишнёвый балдахин перед входом, мрачный камин, картины с мистическими сюжетами, пепельницы в виде черепов на кроваво-красных скатертях и прочие косвенные доказательства соответствия формы и содержания способствовали популярности данного заведения.

В этом ресторане официанты вместо: «Здравствуйте!» говорят: «Желаю почить с миром!», а вместо: «До свидания!» скажут: «Пусть земля Вам будет пухом!».

Удивительно удачным было месторасположение ресторана. Слева от него разместилось похоронное бюро, выдержанное в более оптимистических тонах, чем здание ресторана. Однако оставалось загадкой, кому было выгодно данное соседство – посетителям «Воланда» или клиентам похоронного бюро – покойникам, которым вдруг приходило на ум перед последней дорогой пропустить стаканчик-другой красного винца для бодрости духа накануне определения своей загробной судьбы.

В ресторане постоянно проводились тематические вечера с характерными названиями: «Пир во время чумы», «Ужин у Дракулы», «Варфоломеевская ночь»…

Отдельное слово надо сказать об официантах. Каждый из них, воплощая, мягко говоря, нездоровую идею администратора заведения, обладал каким-то дефектом речи. Один шепелявил, другой заикался, третий картавил… Официантов частенько меняли, но на место шепелявого обязательно принимали шепелявого, а на место заики – такого же заику. Причиной увольнения было не собственное желание «человеков», а, исключительно, решение хозяина заведения, которому очередной официант чем-то не угодил.

Со временем всех картавых с лёгкой руки местных остряков стали называть Лыба, заик – Меменю, а шепелявых – Стокало. Постоянным посетителям это пришлось по вкусу, как и довольно приличная кухня заведения.

Представьте, подходит к вам официант.

– Ме-ме-ню, – предлагает он и сразу ясно как к нему обращаться.

Подходит другой.

– Сто угодно?

Понятно, что это Стокало.

Ехидно задаёте вопрос третьему о качестве рыбы.

– Лыба свежайшая, – улыбаясь, отвечает тот.

Вот те и Лыба…

Но, в любом случае, моральные издержки официантов с лихвой компенсировались приличной зарплатой и неплохими «чаевыми».

Несколько слов о меню, представлявшим собой сочетание наименований французских блюд с тематическим названием на русском языке. Приведу буквально несколько выдержек на первую букву алфавита с пояснениями:

– антрекот «Завтрак каннибала» представлял собой жареное говяжье мясо, вырезанное между рёбрами, подаваемое на дубовом спиле с вонзённым в него миниатюрным туземным копьём;

– алюмет «Живодёр» – картофель, нарезанный палочками, хаотично политыми кроваво-красным соусом;

– асперж мусселин «Коррида» – спаржа в соусе из яичных желтков, лимонного сока и сбитых сливок с миниатюрной шпажкой на тарелке…

И дальше в том же духе.

Справа от ресторанчика разместилось неказистое, мрачное здание местной адвокатуры, на которое пал выбор, наверное, потому, что, если «расчленить» это слово, получится нечто зловещее: Ад – Во! Кат – Ура! Как бы то ни было, даже если всё это покажется надуманным и нелепым, адвокаты из соседнего здания частенько посещали ресторанчик. Вознаграждение, умеренное по мнению крапивного семени, занимавшегося в основном разрешением споров между наследниками, без труда перекочёвывало в карман владельца заведения – личности в городе известной, но от того не менее таинственной.

Хозяином заведения, города и окрестностей был чистокровный еврей, что само по себе и не ново.

Представители этой национальности успевали всё: побывать в египетском плену, предпринять исход из Египта, побродить 40 лет по пустыне, обрести Землю Обетованную, потрепать нервы римлянам, сделать кое-где и кое-как революцию, занять ключевые позиции в мафиозно-финансовых и финансово-мафиозных структурах и к тому же быть бельмом на глазу всего мусульманского мира.

Звали хозяина «Воланда» Армиллий Штерн. На вид ему было лет тридцать. Огромного роста, рыжеволосый, с чётко обозначившейся плешью, с миндалевидными, по-рыбьи навыкате, жутко-карими глазами, серым лицом и загнуто-мясистым носом, Армиллий напоминал гигантского, облезло-неуклюжего попугая. Его голова крепилась к дебелому торсу мускулистой колонной шеи. С такими данными, да ещё и с учётом косой сажени в плечах, будь Армиллий вышибалой, ему бы цены не было. Но он был хозяином.

Штерн был зачат в одной из лачуг пригорода, а родился в старом роддоме, который, видимо, с философским подтекстом революционного атеизма был построен на месте старого кладбища, награждая младенцев, через одного, стафилококковыми палочками.

Через неделю после тяжелых родов его мать, Зоя Израилевна, умерла. Но не столько из-за этого…

Урождённая Куриэль, Зоя была седьмым, последним и хилым, ребёнком в бедной, но дружной еврейской семье, в которой все, кроме неё, вопреки классической нищете, стали банкирами. Зоя же, будучи по-еврейски талантливым ребёнком, пошла другим путём, блестяще окончив художественную и, в придачу, музыкальную школу по классу фортепиано, в совершенстве выучила английский и немецкий языки. При этом язык Гёте, Шиллера… Маркса, Энгельса и… Адольфа Гитлера дался ей особенно легко, видимо, из любви к великим поэтам, династической преданности коммунизму и ненависти к первому человеконенавистнику всемирного масштаба.

Её предки уцелели от произвола испанской короны в средние века, скрываясь в Андалусии, горах Сьерра-Невада. Эта развесёлая область южной Испании не унывала даже во времена лихолетий. Дедушки Зои дружили с детства и женились на юных прелестницах в один день.

Еврейские сеньориты покорили мужские сердца зажигательным исполнением… Нет, не семь сорок, а… фламенко. Страсти и выразительной порывистости обольстительниц позавидовали бы даже испанки, чьи па и платья могли соперничать с оперением и движениями фламинго.

Вскоре у одного из дедушек Зои родился очаровательный мальчик, немного погодя у другого – миловидная девочка. Затем мужчины месте с жёнами вступили в коммунистическую партию и в ходе гражданской войны были расстреляны солдатами Франсиско Паулино Эрменехильдо Теодуло Франко Баамонде, или просто Франко, и тоже в один день. Да, как говорится, дедушки и бабушки Зои были счастливы и умерли…

Итак, первая кровавая стычка националистов и коммунистов закончилась победой мятежников, которых поддержали нацисты и фашисты. Стало быть, Сталин получил первую, но не последнюю пощёчину от Гитлера. Цена этой – сотни тысяч, цена последующих – миллионы. Но завершающее слово в виде убийственного апперкота осталось не за Адольфом, а за Иосифом с его победой… любой, такой дорогой, ценой.

Детей расстрелянных коммунистов вывезли в СССР, где они прошли суровую школу интерната, голодную общежития, тесную коммуналки и в итоге получили компактную, размером с голубятню, «хрущёвку» на окраине Каинска.

Самостоятельно выученному ивриту в семье сефардов тоже нашлось место. В шаббат в ходу был исключительно язык предков, еженедельно предававший однодневному забвению даже «великий, могучий, правдивый и свободный русский язык». Исключение составляли только дни проведения субботников, на которых, хош не хош, приходилось трудиться.

Что касается недюжинных и многочисленных талантов Зои, то она не посчитала нужным выходить с ними на публичный уровень, если не считать благодарных карапузов детского сада «Антошка», в который молодая женщина устроилась музработником, по ходу расписывая стены и двери дошкольного учреждения сценками из добрых советских мультфильмов. В её шедеврах преобладали коты, зайчики и мышки. На одной из картинок, улыбаясь в роскошные усы, пили чай Кот в сапогах, кот Матроскин и Леопольд… кот.

Но дома Зоя регулярно организовывала выставки. По непонятной женской прихоти единственным кто видел её небезынтересные картины с замысловатыми сюжетами был её муж, следователь прокуратуры Борис Самуилович, из, не по-еврейски, простой семьи, которого в близком кругу называли не иначе как Борюсик. Он же был единственным слушателем музыкальных произведений Бетховена, Моцарта, Шуберта… и отрывков из поэм Гёте и Байрона на языке оригиналов. Зато аплодировал любимой жене любимый муж за десятерых, а за его «браво» в прозрачной на звук «хрущёвке» Зое частенько, но осторожно, выказывали неудовольствие соседи с первого по пятые этажи.

– Борюсик, твоё «браво» делает соседям головную боль, – проговорила жена, привычно иронизируя над манерой разговора закадычного друга мужа, Менделя Каца. – Они таки немного портят мне нервы.

По причине, покрытой беспросветным мраком, неисправимый бабник и холостяк Мендель спешно выехал из Одессы в Каинск и вскоре возле опрятного подъезда дома, расположенного на одной из центральных улиц города, стала заметна мышиная возня с криминальным душком. Мелкие воры сбывали Менделю антиквариат, крупные приобретали его у Каца. Одессит стал незаменимым звеном в криминальной цепи города, а гешефт позволял новоиспечённому подпольному антиквару жить на широкую ногу.

– Зося, направляй их нервы ко мне, и я вырву их с корнем, – подыграл Борюсик жене.

– Вот поэтому ко мне, Борюсик, как к доктору, а к тебе только на пушечный выстрел.

– Ладно, твой единственный зритель, как Адам, осознал всю глубину своего грехопадения. Он больше не будет сотрясать пятиэтажную «голубятню» возгласами восхищения в адрес своей искусительницы-Евы, – патетично заверил Борюсик Зосю.

Именно эта красивая еврейская женщина подарила жизнь маленькому чудовищу, которое ни разу так и не взяла на руки. Не то, чтобы ребёнок был безобразен, хотя выглядел он, и в правду, предельно жутковато. Огромная голова и туловище, длинные руки и ноги, немигающий гипнотический взгляд, не по-детски большое «хозяйство» и редкие, длинные рыжие волосы по всему телу в совокупности делали его больше похожим на маленького примата, чем на человеческого детёныша. Но главное, новорождённый был чудовищно-спокоен и ужасно-сообразителен.

За всё время нахождения в роддоме младенец заплакал только один раз и то после того как непонятно откуда в палату ворвался разъярённый огромный пёс с торчащим в холке шприцом. За ним вбежал, мягко говоря, испуганный врач. Животное рухнуло в метре от кроватки ребёнка. Вот тогда и раздался оглушительный, нечеловеческий плач, больше похожий на крик.

Когда мальчика намеревались поднести к Зое Израилевне, она начинала вопить до изнеможения, а затем бормотать бессвязные слова на иврите. Но перед самой смертью мать неожиданно загробно-спокойно попросила принести ей ребёнка.

– Армиллий, – печально прохрипела женщина и испустила дух со словами на «великом и могучем». – Будь ты проклят!

В ответ младенец по-взрослому, рассмеялся. Итак, у ребёнка появилось имя и путь. Путь в никуда… Но ведь и никуда куда-то ведёт.

Врачи, не обратив внимания на реакцию новорождённого, а, скорее, не поверив услышанному, в очередной раз развели руками и состроили скорбную мину, нескрываемо нервничая из-за того, что опаздывают на футбольный матч с участием местного клуба – «Чугун».

Городская команда была перспективным середняком первой лиги, являясь самым молодым футбольным коллективом в чемпионате. После того как её легко и непринуждённо прибрал к рукам всеядный Штерн, «Чугун» стала многообещающей командой уже лиги высшей. Её по-настоящему любили местные футбольные фаны, каждый из которых без стеснения критиковал любого игрока за плохую игру даже во время матча, а не пытался искать причину хренового футбола в погоде, бутсах, мировом кризисе или бессоннице. Когда футболист команды не попадал в ворота соперника, фанаты истошно орали: «Чушка!».

Что предельно хорошо умели делать игроки команды, так это стоять в «стенке», как чугунные слитки, намертво вкопанные в футбольный газон. При этом, кудесники мяча героически прикрывали свои скромные достоинства, гипнотизируя бычьими взглядами игрока соперника, намеревающегося пробить штрафной.

Учитывая сказанное, нулевая ничья была закономерным, а потому традиционным счётом. Если же команде удавалось превратить нулевую ничью в голевую, в городе начиналось некое подобие праздника. В случае победы, подобие праздника превращалось в бесподобный праздник. Впрочем, разгул каинской души начинался и при поражении. Но и радость, и огорчение заканчивались одинаково – массовым мордобоем.

Да, праздновать в городе умели. Ещё как! Выездная торговля, с разбавленным пивом на столах и «палёной» водкой под ними, удавкой лотков сдавливала местный красавец-стадион, в реконструкцию которого Армиллий вбухал такие деньги, что только от одного упоминания потраченных им денежных средств не слишком светлая зависть заставила бы многих олигархов потерять покой и сон.

Трезвым после футбола домой не возвращался ни один настоящий фанат. Некоторые же и вовсе не приходили до самого утра по причине алкогольного пресыщения. Кое-кому и вовсе не везло в связи с употреблением продуктов неизвестного происхождения, в основном насаженными на шампуры, немытые с начала футбольного чемпионата. Эти болельщики могли не появляться дома неделями и даже месяцами.

– Дерьмовая игра, – после поражения «Чугуна» возмущался в инфекционной палате плосколицый больной, мучаясь от боли в области живота. – Команда не играла, а ползала по полю как безмозглые черви после дождя.

– Это точно… – кряхтел на больничной койке маленький старичок с огромной бородавкой на лбу в районе «третьего глаза». – Такое чувство, что к ногам бездельников привязали чугунные гири.

– Полностью с Вами согласен, господа больные болельщики, – перебил на корню намечающийся жаркий диспут слегка небритый и нетрезвый лечащий врач Казимир Северинович, вошедший в палату в сопровождении накрашено-смазливой медсестры в накрахмаленном халатике, непонятным образом, прикрывающим трусики. – Голова и ноги далеко не всё. А в случае с нашими игроками ещё и ничего!

Медсестра улыбнулась немного кривовато, что, однако, её ничуть не портило. Она бы могла даже с такой неидеальной мимикой соблазнить кого угодно, но предпочла вечно небритого и нетрезвого врача.

Полный тёзка основоположника одного из наиболее ранних проявлений абстрактного искусства новейшего времени никакого отношения к искусству не имел… Разве что к искусству «разводить» родственников больных на деньги. Своими неблаговидными поступками Казимир Северинович Беленький жирными масками на полотне своей душонки писал свой «Чёрный квадрат» Малевича. По замыслу известного художника эта картина являлась частью триптиха наряду с «Чёрным кругом» и «Чёрным крестом». Вот и выходит, что у каинского Казимира всё ещё было впереди.

Розовощёкий Беленький в лучших традициях чёрного юмора любил ставить пациентам смертельные диагнозы, в ярких красках описывая течение вымышленных болезней и финал. Белокурая медсестра давилась от смеха, восхищаясь юмором женатого избранника. Она ещё верила, что он разведётся и их служебный роман превратится в крепкую семью с крикливой ребятнёй и милыми семейными перебранками.

В перерывах между разглагольствованиями доктор разминал челюсти, безжалостно издеваясь над мятной жевательной резинкой, безуспешно пытавшейся заглушить неистребимый перегар. Учитывая, что «смертельные» диагнозы Казимир Северинович ставил при каждом обходе, переполнение «уток» больными после услышанного превратилось в норму, а один пациент, роняя слёзы на тетрадку в клеточку, даже сочинил завещание.

На этот раз под раздачу попал старичок с бородавкой.

– А с Вами всё… – обращаясь к нему, сделал театральную паузу Беленький.

– Что значит всё? – дрогнувшим голосом промямлил старичок.

– Indicia vocatus et cibum veneficii, – произнёс с каменно-печальным лицом, словно зачитал приговор, Казимир Северинович.

В переводе с латыни фраза всего лишь означала: симптомы алкогольного и пищевого отравления. Но болельщик со стажем этого не знал, а тон врача не предвещал ничего хорошего.

– Значит, приплыл Афанасий?! – выдавил из себя повествовательно-вопросительно-восклицательную, но в любом случае обреченную, фразу старичок.

– Пожалуй, Афанасий, пожалуй, – легко согласился Беленький.

– Есть ли хоть какое-то средство? – с надеждой в голосе, притаившейся как мышь в норе, поинтересовался несчастный фанат футбола.

– Не знаю… Разве что castorea oleum. Да, пожалуй, только castorea oleum, —утвердительно покачивая головой, проговорил слово «касторка» на латыни Казимир Северинович, которое прозвучало для «обречённого» как панацея.

– А это не больно? – с мольбой в дрогнувшем голосе, сморщив физиономию, спросил старичок, не скрывая нескупой мужской слезы.

– Это как пойдёт, – не слишком обнадёжил Беленький.

Медсестра, глядя на выражение лица пациента, не удержалась и хихикнула.

– У меня такая болезнь, а ты смеёшься! – возмутился, покраснев от негодования, болельщик. – Как тебе только не стыдно?!

– Не обращайте внимание, уважаемый Афанасий. Это у неё нервное, но, как и Ваша болезнь, её расстройство тоже лечится только при помощи castorea oleum, – успокоил старичка врач и еле слышно только медсестре добавил: – Подобное подобным…

И всё-таки с приобретением команды «Чугун» Штерном болельщики имели все основания рассчитывать на успешное выступление команды в будущем.

– Что, чушки, надоело получать приличные деньги?! – в начале каждой разборки полётов после приобретения клуба Армиллием, со старта, орал новоиспечённый главный тренер Олег Ефимович Дрянькин, заканчивая безжалостную словесную экзекуцию фразой, ставшей крылатой: – Я вас, чугунные отливки, превращу в стальные болванки и отолью футбольные звёзды или сдам на металлолом.

Дрянькин знал о намерении Штерна переименовать клуб…

– … Вот тогда «Чугун» и станет «Сталью», – металлическим тоном продолжил вместо тренера Армиллий, однажды, после очередной бесцветной ничьи зайдя в раздевалку команды. – Да, Дрянькин, не тяни кота за хвост иначе Баст обидится и будет дело дрянь… Ребятки, мне нужен результат, но я переживу и другие провальные матчи, а вот вы… Вы – вряд ли. Я сказал – вы не глухие. И баста!

Штерн ушёл, хлопнув дверью. Каждый завиток пышной кучерявой шевелюры главного тренера зашевелился словно змеи на голове Медузы Горгоны.

«Баст? Что за Баст? – параллельно с шевелюрой спонтанно зашевелились извилины Олега Ефимовича. – Тьфу! О чём это я! И так дело дрянь…».

Коротко стриженные игроки, будь они ещё немного моложе, сконфузились бы по мокрому, а так их души просто ушли в пятки и долго не возвращались. К тому времени все в городе знали, что Армиллий Борисович не изволят шутить…

Но вернёмся к облачному детству Армиллия Штерна, которого отец называл Миля. Вскоре после рождения мальчика Борис Самуилович вместе с сыном, с трудом и ни с чем, выехал на постоянное место жительства на свою историческую родину, где сумел залечить душевные раны. Там отец и сын увлеклись изучением Каббалы и, естественно, Таро, связь между которыми ещё в девятнадцатом веке установил знаменитый Элифас Леви – французский оккультист и таролог, ставший на некоторое время для Мили непререкаемым авторитетом. Но вскоре Штерн посчитал, что именно он постиг оккультный смысл соответствия 22 Старших арканов Таро 22 буквам иврита, которые, согласно Каббале, представляют собой слова, которыми неведомый Господь творил Вселенную, точнее проявлялся в ней.

Насколько Миля преуспел в постижении премудрости никто не знал, но одни поговаривали, что после гибели его отца от руки палестинского фанатика Штерн получил какое-то откровение и вернулся из Земли Обетованной с тайной миссией. Другие конкретизировали, утверждая, что он вернулся с целью организации масонской ложи в рамках заговора сионских мудрецов и узурпации власти, и не только в городе.

В любом случае, вскоре все узнали, что Армиллий Борисович непомерно амбициозен и кровожаден, пылко любит кошек, яростно ненавидит собак и беспощаден к тем, кто оскверняет Таро, гадая или играя обычными картами – ущербным вариантом Младших арканов.

Небезынтересным является то, что Борис Самуилович был хасидом и прекрасно танцевал под песню «хава нагила», которая на языке многострадального народа буквально означает: «Давайте радоваться». Да, евреи, пожалуй, единственные представители человечества, которые умеют с достоинством быть несчастными и счастливыми почти одновременно.

Отец Армиллия являлся истым носителем неподражаемого даже для еврея юмором. Особенно Борис Самуилович преуспел на ниве самоиронии. Его соплеменники лишили другие народы возможности смеяться над собой, потому что лучше самих израильтян никто не умеет этого делать. В итоге евреи заслужили право смеяться над кем и чем угодно. И это стало ещё одним безосновательным поводом их ненавидеть.

Так вот, некоторые почитатели таланта Бориса Самуиловича приписывают ему авторство нескольких десятков известных анекдотов, особенно, о евреях.

Да, вот первый, который сразу пришёл на ум.

– Кто самые большие оптимисты в мире?

– Конечно, евреи.

– Это ещё почему?

– Как почему?! Они ещё не знают, какой у этого будет размер, а уже обрезают…

Утверждают также, что последними словами Бориса Самуиловича были слова: «Давайте радоваться» … И тоже, как в случае с женой, на русском языке…

– Я вернулся, – первое, что первому встречному в Каинске заявил Штерн после возвращения.

Случайно или не случайно, но первым встречным оказался бледный, сутулый, с улыбкой, напоминающей оскал, парень – не самый яркий представитель вампирской субкультуры. Возможно, это было вызвано тем, что молодой человек так и не определился: является ли он приверженцем «вампирского стиля» или относится к «реальным вампирам».

Иногда ему казалось, что он испытывает нечеловеческую потребность в человеческой крови или энергии, иногда, что его испепеляет солнечный свет или у него аллергия на чеснок. Более того, «вампирёныш» начинал верить, что у него имеются все основания считать себя ясновидящим.

Юноша носил дешёвые накладные клыки, занимался «кровавым» сексом, почти наизусть знал свод правил «Чёрная вуаль» и при этом был завсегдатаем практически всех костюмированных вечеринок с участием себе подобных. Видимо, таким образом «вампирёныш» на подсознательном уровне намеревался гармонизировать в себе и пристрастие к «стиливым», и тягу к «реальным» вампирам.

Первые считали неуравновешенными придурками вторых, а вторые о первых отзывались не менее презрительно, называя их упрощенцами.

– Поздравляю, – на ходу буркнул парень, обнажив клыки, и уже хотел идти дальше.

– Стой! – приказал Армиллий. – Ты мне нужен.

– А? Я? Конечно! – как на сеансе гипноза ответил юноша, в будущем постоянный посетитель ресторана «Воланд», потеряв всякие пространственно-временные ориентиры.

Со временем «вампирёныш» выступит проводником воли Штерна среди всех направлений субкультуры в регионе. А их немало разместилось в алфавитном списке между альтернативщиками и эмо. Очень скоро юнец станет эдаким местным комсоргом неформалов.

Что касается вновь прибывшего то, действительно, в течение двух лет после возвращения в город Армиллий превратился в видного, а со временем, и ведущего бизнесмена целого края. Ему удавалось всё и даже более. Самые невероятные и заведомо убыточные проекты приносили прибыль. Казалось, что деньги делались из воздуха или, во всяком случае, печатались на станке, причем двадцать пять часов в сутки.

Его империя подчинила весь бизнес в районе. Должностные лица государственных структур, ненавидя и завидуя, заискивали перед ним, рассчитывая на объедки с барского стола, предприниматели заверяли в своей безграничной преданности в надежде на кусочек пирога из рук «императора», который, впрочем, раздаче хлебобулочных изделий предпочитал устройство зрелищ в контролируемом им, постоянно расширяющемся, крае. Раз в год, на Новый год, Армиллий устаивал в городе такой салют, которому позавидовали бы искушённые Дубаи, Гонконг, Сингапур, Сидней или Токио. Армиллий Борисович радовался как ребёнок и жутко хохотал, когда очередная серия выстрелов разрывала небеса салютом. Три раза в год Штерн организовывал не менее захватывающие фейерверки, один из которых в честь своего четвероногого любимца.

Но средств у Армиллия хватало не только на развлечения. Политическую амнезию народных избранников всех уровней также считали делом рук Штерна, хотя и без него политики были продажны, а честный вызывал если не открытое подозрение, то подозрительное сочувствие, в общих чертах напоминая ситуацию с лейтенантом милиции.

Не удивительно, что на следующих выборах те, кто имел право голоса, но страшился или не имел собственного мнения, с треском прокатывали «белую ворону», птицу чрезвычайно редкую, на грани исчезновения. Наивные добрые избиратели шушукались, что её место в кле… палате №6, той самой «Тихой гавани», вместе с местными Бэтменом, Эйнштейном, естественно, Наполеоном, и прочими.

Правосудие в лице шумного, низкорослого, подслеповатого, сутулого, немолодого председателя Каинского городского суда с шевелюрой по плечи и бородкой в стиле «Линкольн» напоминало Барабашку и было куплено Штерном на корню, превратив его в очередной корешок зла.

Дмитрий Даздраворович Жульников, его отец, Даздравор (Да здравствует Великая Октябрьская революция!) Даздралисович, и дед, Даздралис (Да здравствуют Ленин и Сталин!) Мефодиевич были продуктами советской эпохи с её новым бытом, праздниками, традициями и именами. Но перестройка заставила Дмитрия Жульникова пересмотреть своё отношение к аббревиатурному отчеству, которое, как ни крути, сочеталось с фамилией. С этого времени Жульников величал себя Дмитрием Даниловичем.

Возможно благодаря абсурдной замене вековых имён постреволюционной глупостью на примере деда и отца, сын с какой-то неугомонной одержимостью стал собирать предметы, относящиеся ко времени великих потрясений и перемен. Подпольный антиквар Мендель зарабатывал хорошие деньги на прихоти Дмитрия Даниловича. А деньги у Жульникова, олицетворявшего городскую Фемиду, водились – не переводились.

– Мне бы орден «Красное Знамя» не старше 1926 года, – не здороваясь, озвучил очередной заказ мужчина в летних штанах и сомбреро, поправив на пузе под футболкой пистолет Макарова, с которым он почти никогда не расставался.

– И Вам доброго времени суток, господин Жульников. Старый антиквар дядя Йося частенько говаривал, – сладко улыбнулся Мендель, – что за неимением своей славы, можно недорого купить чужую.

– Насколько недорого? – деловито поинтересовался Дмитрий Данилович, милостиво пропустив мимо ушей явную издёвку.

– Конечно, с деньгами не так хорошо, как без них плохо, – изрёк еврейскую мудрость антиквар. – В Вашем случае, молодой человек, Вашему кошельку будет ещё достаточно хорошо и не слишком плохо.

– Ладно! Недели хватит определиться с ценой? – раздражённо произнёс нескромный слуга Фемиды.

– Как говорила Сара на «Привозе»: будет товар – будет цена, будет цена – будет торг. А торг всегда уместен, если гешефт будет не в накладе. Надеюсь, через неделю я не буду огорчён, а Вы довольны и не в накладе…

Свои грязные судебные делишки Жульников проворачивал с пожилым и не неглупым щербатым адвокатом Антоном Альбертовичем Щербетовым. Правда, со временем, его профессионализм улетучился, так как в нём отпала необходимость. Для посредника в даче взяток вполне хватило прежних заслуг и подвешенного языка. К грузному, рыхлому, толстомордозадому, с глазками крота и неприятным запахом изо рта адвокату народ шёл, зная, что Щербетов и Жульников вась-вась, хотя злые языки намекали на шуры-муры…

Городским головой было не то чтобы БЕЗголовое, но довольно БЕЗобразное мужеподобное существо – Петрова Надежда Ахилесовна. О, она была не просто некрасива, она была восхитительно нехороша!

Такая женщина не могла не глянуться Штерну. Ему были БЕСконечно близки грязные, продажные душонки… по духу. Но эта крашеная бабище, пользующаяся бледной, как поганка, губной помадой, была ближе других ещё и по… носу. Многие в городе, судя по её загнуто-мясистой части лица, точной копии армиллиевской, судачили, что Надежда Ахилесовна не может не быть его родственницей.

В целом образ Петровой с выстиранными васильками непоседливо-суетливых глазок напоминал прожжённую моль, за свой век уничтожившую не одно меховое изделие. По иронии это мощное насекомое в юбке было одним из самых известных лепидоптерофилистов Восточной Европы. Замечательная коллекция бабочек занимала три комнаты аляповато-помпезного загородного особняка Каинского головы. Её непривлекательная внешность резко контрастировала с великолепными творениями с полным циклом превращения: от яйца до имаго. За любовь к крылатым насекомым Надежду Ахилесовну величали Бабочкой.

– Не всякая бабочка краше гусеницы, – посвятил градоначальнику афоризм юродивый Фрол, задев Петрову за живое.

Ничего удивительного, что Надежда Ахилесовна не побрезговала держать в городе сеть ломбардов, конечно же оформленных на подставное лицо, занимаясь такой же древней, как и проституция, и такой же презираемой, деятельностью.

Она не была знакома с мнением Иоанна Златоуста, признанного авторитета Церкви, считавшего, что «ничего нет постыднее и жестокосерднее, как брать рост здесь на земле». Богослов утверждал, что «ростовщик обогащается за счёт чужих бедствий, несчастие другого обращает себе в прибыль, требует платы за своё человеколюбие, и как бы боясь показаться немилосердным, под видом человеколюбия роет яму глубже».

И только иудаизм подошёл к этому вопросу чисто творчески. Запретив выдачу денег под проценты единоверцам: «если дашь деньги взаймы бедному из народа Моего, то не притесняй его и не налагай на него роста», для гоев иудеи любезно сделали исключение: «с иноземца взыскивай, а что будет твое у брата твоего, прости», «ты будешь давать взаймы многим народам, а сам не будешь брать взаймы; и господствовать будешь над многими народами, а они над тобою не будут господствовать».

В общем, Надежда Ахилесовна за счёт авторитетно-порицаемого бизнеса добросовестно вносила посильную лепту в дело укрепления финансового могущества империи Штерна.

Да, во всём мало-мальски значимом в жизни города ощущалась железная воля Армиллия.

Хозяин поддерживал не только политиков, но и представительниц ещё более древней профессии, торгующих не совестью, но телом. Во всех частях города, учитывая количество «храмов» плотских наслаждений, можно было повесить несколько десятков красных фонарей. Видимо, Каинск стремился превзойти славу Помпей, в которых на двадцать тысяч населения приходилось 35 публичных дома. Ничего удивительного не было бы в том, если бы вскоре в Каинске появились фаллические указатели к домам терпимости, как в городе, уничтоженном вулканическим… семяизвержением.

Количество же неучтенных жриц любви оставалось неизвестным. Известным было только одно – мужская половина города не испытывала нехватки в любви и ласке, иногда позволяя даже грубости в отношении особо навязчивых представительниц слабого пола, избравших путь порока вместо уюта домашнего очага, пьяного супруга, сопливого одного или парочки детишек, стирки, уборки и прочих радостей семейной жизни. Супружескую повинность усталого тела женщины свободного полета смело и, самое главное, охотно, меняли на полёт фантазии клиента или группы клиентов, забывая о возможных последствиях буйного разгула.

Штерн без зазрения совести посадил ментов на процент от «крышевания» домашних притонов. Конечно, не обошлось без жертвы, принесённой на алтарь порока. Очень уж не хотелось уступать доходный бизнес «выскочке», как опрометчиво высказался об Армиллии, тот самый, ныне покойный начальник Каинского городского отдела милиции Кубышкин Игорь Вальдемарович.

Сумасшедший Фрол предсказал ему печальный конец, озвучив катрен, над которым Кубышкин только поржал:

Запомни, голова – не колобок:

Убежит и не вернется никогда.

Положат деньги тебе на зубок

И бумагу, но это ведь не еда.

Защищая своё, Игорь Вальдемарович, в прямом смысле, положил голову на пьедестал памятника Карлу Марксу в городском скверике. Её то рано утром и обнаружила дворник Бояновна. У бедного каинского Йорика изо рта торчала солидно-соблазнительная сумма денег и записка с текстом из одного слова: «Подавился».

– Бедный Йорик! Я знал его, Горацио. Это был человек бесконечного остроумия, неистощимый на выдумки. Он тысячу раз таскал меня на спине. А теперь это само отвращение и тошнотой подступает к горлу. Здесь должны были двигаться губы, которые я целовал не знаю сколько раз…1 – процитировала дворник Шекспира.

К моменту прибытия милиции к месту обнаружения не самой нужной части тела начальника горотдела денег и записки во рту Кубышкина обнаружено не было, как, впрочем, и всего остального, отягощённого деликатесами и алкоголем. Зато Бояновна, не побрезговав, прибарахлилась, сходила в салон красоты «Нефертити» и почти месяц поглощала морские гребешки, жирную гусиную печень, нарезку из телятины, грибы, суши, сыры: эдам и гауду, фрукты, ягоды, орехи, миндаль и даже «вульгарную» пиццу, которая не слишком сочеталась с благородным шампанским. Бояновна в нём прямо-таки купалась и не одна, а с давними, как родинки на ягодице, подружками: Тонькой и Нинкой.

В отличие от филолога Бояновной подруга детства Тонька всю сознательную жизнь просидела в конторе одного из цехов градостроительного предприятия, а на пенсии осталась работать банщицей. Из обмылков, вес которых шёл на тонны, Тонька наладила

1Шекспир Уильям, Гамлет, принц датский (пер. М. Лозинский). Издательский дом: Азбука. Год издания: 2000.

производство мыла на дому почти в промышленных масштабах. За это соседки, да и подруги называли её Мыльницей. Что касается Нинки, то она работала в Каинской исправительной колонии общего режима и изъяснялась по фене, немного разбавленной русским языком. Многое из её лексикона переняли и подруги, и частенько в узком кругу ботали на уголовном жаргоне.

– И откуда привалил такой фарт (счастье, удача), подруга? – поинтересовалась Нинка, давясь нарезкой из телятины.

– Так масть легла (так вышло, такая судьба), – уклончиво ответила Бояновна, позволив себе rutto da champagne – отрыжку от шампанского.

– Не колоти понты (притворство, показуха, лицемерие), – встряла в разговор Мыльница.

– Западло (претит, лень, неохота) шобле (компания, сообщество, группа подельников) про башли (деньги) кольнуться (признаться в содеянном преступлении) по-свойски? – давила на подругу Нинка.

– Промолчу – поберегу макитру (голова). И всё, ша – закрыли тему. Давайте лучше о погоде и о туманном, но светлом завтра…

О расчленении Кубышкина одни поговаривали, что к его смерти причастен честный лейтенант, натерпевшийся от начальника, о котором теперь только хорошо или, как мы, почти ничего. Другие, что в убийстве Кубышкина виноват вор в законе Румын. Разглагольствовали, что оборотни со звёздами на мундирах и криминал со звёздами на ключицах чего-то там не поделили. Но узкий круг приближённых Штерна знал правду. Знал, но помалкивал.

Численность путан в избранном городе была таковой, что это не могло не породить конкуренцию в их куртизанской среде обитания. Чего они только не делали, чтобы привлечь и удержать клиента! У девиц лёгкого поведения стало модным наносить татуировки на различные участки тела. Так, одна из представительниц самой древней профессии имела по художественному отпечатку ладони на каждой ягодице. И привлекательно, и удобно. Во всяком случае, шалун-клиент если и отшлёпает, то почек не отобьёт. Другая путана на спине сделала татуировку в виде простенького ребуса, но большинство клиентов разгадывало его всю ночь. Третья проститутка, в прошлом преподаватель латыни, заказала две крылатые фразы – по одной на каждой половинке попки: periculum in mora – «опасность в промедлении» и repetitio est mater studiorum – «повторение – мать учения». Грамотные клиенты смеялись, шутили или иронизировали по поводу надписей. Реакция прочих, узнававших содержание латинских изречений от проститутки, ничем не отличалась от поведения грамотеев.

Благодаря фантазии путан, и клиенты, и сутенёры, и куртизанки были не в накладе. Сутенёры вначале просто поощряли эти «изюминки» до тех пор, пока «маркетинговые» исследования не подтвердили растущую популярность проституток с тату на пикантных участках тела по сравнению с нерасписными «жрицами любви». Учитывая это обстоятельство, сводники, или на дореволюционном воровском жаргоне «коты», начали обязывать своих «подопечных» наносить татуировки и наколки, изгаляясь в зависимости от наличия или отсутствия тюремного прошлого, художественного вкуса и, естественно, интеллекта.

Штерн не возражал против увеличения своего дохода… тем более такой мечено-пикантной ценой.

– Не буду я делать эту наколку. Мне ещё замуж выходить! – не в шутку заартачилась смазливая путана по прозвищу Марафет, когда смешливый тонкогубый сутенёр показал ей откровенно пошлый эскиз наколки с надписью: «Секс-мастерица».

Ответ не заставил себя ждать.

– Заглохни, шмара, а то твой жених не дождётся тебя, – последовавшая сочная оплеуха заставила звенеть оба, просвечивающихся на свет, уха проститутки. – Стой, кобыла, в стойле и не брыкайся!

Дальше было не то чтобы хуже, но слишком уж унизительно даже для шлюхи.

Отнесение сутенёрства к категории «западло» заставляло сводников держаться вместе в радости и помогать в горе тем, кто из их среды попадал в места лишения свободы, в том числе, чтобы избежать прогнозированного изнасилования или даже убийства со стороны осуждённых, отбывающих наказание по… по-настоящему уважаемым в криминальном мире статьям.

Так вот, на ближайшую вечеринку сутенёров тонкогубый сводник привёл Марафет и пустил её «по кругу» в промежутке между навязанным проститутке аперитивом и дорожкой кокаина.

– Ну что, будешь меня слушать, тварь?! – злобствовал сутенёр.

Марафет уже не ненавидела «кота», пребывая в состоянии искусственной нирваны.

– Да, босс, – из прекрасного далёко отозвалась проститутка, побывавшая более чем во всех позах «Камасутры» вперемешку с фантазиями маркиза де Сада…

Она даже попыталась покрутиться на шесте, но закончилось всё это вывихом лодыжки и конским ржанием обдолбанных «котов».

Будучи внушительного телосложения, мало походя на своих сородичей, Штерн оказывал благотворительную помощь на развитие в городе бокса. Да, именно того вида спорта, который только в этой стране считали таким, что способствует развитию умственных способностей спортсменов. И это в то время как на другом полушарии один голодный спортсмен-каннибал, с явно выраженными признаками слабоумия, на ринге откусил ушную раковину у соперника. Армиллий даже учредил динамично развивающуюся промоутерскую компанию «Нью Каин» и выступил организатором ежегодного боксёрского турнира «Золотой кулак» с призовым фондом… С солидным призовым фондом.

Звёздами компании стали высоченные братья Дятловы с ломаными-переломанными ещё во времена разгула рэкета «клювами» и неподдельно-туповатым выражением рябых физиономий. На этих коротко-стриженных ряхах улыбка смотрелась как на корове сарафан. Мало того, что братья с детства отличались от сверстников косноязычием, так ещё и после неоднократных переломов гальских носов, Дятловы стали изъясняться с французским прононсом. Но главное рябые братья не хуже курицы рябы несли золотые яйца в лукошко, предназначенное для Штерна. Об этих двоих из ларца – одинаковых с лица, в принципе, сказать особо нечего, если только… Если только то, что старший из Дятловых, Егор «собирал» календари, за всю жизнь не прочитал ни одной книги, любил полных брюнеток и вкладывал деньги в свой бренд нижнего мужского белья «Дятлофф». Младший Ефим в детстве мечтал стать Суперменом, обожал себя, любил комиксы и коллекционировал пивные крышки.

– Для Каинска слишком даже одного дятла, а два – это явный перебор в угоду дьявола, – именно так высказался юродивый Фрол, встретив братьев возле главного храма города.

Егор был вне себя от негодования, но выдавил подобие улыбки, не слишком разбавив тупое выражение лица. Ефим оказался менее сдержанным и замахнулся на сумасшедшего пудовым кулаком, но вынужден был пересилить себя под осуждающими взглядами горожан.

Только недавно я где-то вычитал, дятел в христианстве является символом дьявола и ереси, которые разрушают человеческую натуру и ведут к проклятию…

Армиллий любил посещать свой ресторан, всякий раз заказывая фирменный напиток с ласкающим слух корейца названием – «собачья кровь». В это время местные коты сотнями кружились вокруг ресторана, разрывая воздух победными криками. Их никто не трогал, поскольку хозяин заведения, как мы уже знаем, питал особенную, поистине мистическую привязанность к этим четвероногим.

Среди кошачьей братии особенно выделялся гладкий сиамский кот – любимец Штерна и соплеменницы кошки Нюрки с огромными печальными глазищами. Наглый и злющий толстяк своими повадками напоминал пушкинского учёного кота из Лукоморья. Он тоже любил сходить направо, рассказывая затем своей подруге сказки, и налево, напевая очередной зазнобе любовные арии.

Кот откликался на кличку Князь и то лишь тогда, когда его звал Армиллий и угощал из собственных, по-мужски лапистых и по-женски холеных, рук живой форелью. На других двуногих кот вообще не обращал никакого внимания.

Нюрка жила в квартире у пьяницы, Гулькина Сергея Мефодиевича, имевшего солидный стаж общения с «зелёным змием», недавно познакомившим его с «белочкой». Разумеется, долгое время никто об этом, кроме Нюрки, не знал, так как пьяница никогда не выходил из дома в состоянии полной невменяемости.

«Валерианы, б…, валерианы!» – наверное, непрестанно орал бы этот пьяница, если бы переродился котом.

Верил ли Гулькин в переселение душ неизвестно, но в этой жизни он просто сошёл с ума.

Конечно, опухший от менделеевского изобретения и традиционного самогона в исполнении известной в узком кругу, но во всех частях города, бабы Насти, с «изрытым» оспой лицом и трясущимися в такт африканского барабана ручонками, Гулькин не всегда был пьяницей. Почти отличник, почти спортсмен, почти студент, почти музыкант… Вся жизнь его прошла под этим усечённым девизом. Так он почти и жил, и по-своему почти не тужил.

Однажды один беспокойный и обеспеченный родственник, в очередной раз навестив запойного Гулькина, стал свидетелем настоящего представления. Лицезрея как пьяница бегает по квартире в семейных трусах со шторой на плечах и размахивает хваталками как крыльями, родственник решительно забрал Нюрку с собой, благополучно за дорого определив Сергея Мефодиевича в «Тихую гавань». Там тот оказался в компании изменённого сознания профессора Колышкина и прочих умалишённых.

Но любовная история Нюрки и Князя на этом не закончилась, так как она имела свободный доступ на улицу и частенько пользовалась этим, чтобы уличить любимого в очередной измене. Всё заканчивалось звериной сценой ревности, а затем кошачьей «Камасутрой».

И всё же Князь продолжал вести свободный образ жизни, который не мог не сказаться на его импозантной внешности. Бесчисленное количество шрамов украшало его мужественную наружность, давно уже оценённую по достоинству котами-рогоносцами. Этот «кошачий Распутин» успевал везде и всюду, доставляя удовольствие кошкам, но вызывая зависть и гнев котов. Если бы можно было невооружённым взглядом видеть стрелы кошачьего Амура, то Князь был бы похож на дикобраза.

К гордости Князя, его аМУРррные похождения стали притчей во языцех всего мирового кошачьего сообщества. Вот и выходит, что «цыганское радио» кошачьему не годится даже в подмётки…

Уже довольно давно, когда кот вместе с братьями-крысоедами передушил почти всех грызунов на городской свалке, почти чистокровная дворняга с большими белыми пятнами вокруг глаз по кличке Босс надругалась над незаурядной внешностью сиамского самца, откусив на две трети его гордость – хвост.

Этот кобель уверял собратьев, что имеет родословную мастиффа, уходящую собачьими корнями во времена рюриковичей. Ему никто не верил, но и не спорил, так как это могло дорого обойтись сомневающемуся в знатном происхождении пса.

Стало быть, хотя внешне Князь и пострадал, его авторитет ещё более вырос. И, вправду, он стал жертвой не какого-то облезлого, разобидевшегося собрата, а здоровенного пса благородных, как тот утверждал, кровей.

Не слишком разбираясь, а, скорее, не вдаваясь в тонкости вольной жизни Князя, Штерн не находил себе места. После этого события его ненависть к собакам достигла критической массы и послужила основанием к открытию в городе коммунального предприятия по утилизации животных со странным, но титаническим названием – «Прометей» под патронатом самого Армиллия Борисовича.

Прометей… Подарив людям огонь, этот титан был наказан за ослушание Зевсом, пока Геракл не убил орла, выклёвывающего печень отступника, которая на зависть алкоголиков отрастала снова и снова, и не освободил благодетеля человечества.

Какое отношение мифологический персонаж имел к отлову и утилизации собак ответить уже никто не мог, так как на предприятии за короткий срок сменилось четыре руководителя, первый из которых, и не без основания, посчитал целесообразным исчезнуть из города. Этот делец умудрился израсходовать бюджетные и немалые спонсорские средства, вооружив ловцов всего лишь одним, да и то неисправным, духовым ружьём и десятью упаковками ампул дитилина. Чего греха таить, по весне бывший руководитель обнаружил себя… всплыв в близлежащем водоёме со следами удушения.

Не удивительно, что ни одна бездомная собака так и не была усыплена, несмотря на многочисленные заявки жителей города, которые, иногда, таким образом, сводили счёты с соседями, указывая на домашних животных, как на беспризорных. Со временем коммунальное предприятие «Прометей» жители города стали называть «собачья крыша» к явному неудовольствию хозяина города. Его негодование граничило с дикой, необузданной яростью, заставившей трепетать офисных работников.

Знатоки оккультизма с лицензиями народных целителей и без разрешительных документов шептались, что причиной создания городскими властями по указанию Штерна предприятия «Прометей» явилось то, что собаки представляют опасность для самого Армиллия, хотя какую и почему обсуждать категорически отказывались.

Экстрасенсы и, тем более, якобы экстрасенсы, работающие в каком-нибудь Международном центре восстановления личности и коррекции судьбы и вешающие китайскую лапшу на уши наивным гражданам, которые её с радостью переваривают, принципиально избегали каких-либо разговоров о Штерне.

Цыганки, уставшие воровать и торговать, сконцентрировавшие свои врождённые способности на гадании и исцелении, дипломатично помалкивали, предпочитая не раздражать сильного… Очень сильного мира сего.

Пропагандисты здорового образа жизни, видевшие панацею от всех болезней в «злоупотреблении» пищевыми добавками с убийственным содержанием кальция и цинка, с измождёнными, наигранно-одухотворёнными лицами бороздившие улицы города, считали, что всё хорошее в жизни происходит благодаря Кальцию и Цинку, а всё плохое объясняется отсутствием того же Кальция и Цинка. Количественные показатели этих жизненно-важных компонентов в организме Штерна оставались загадкой, а потому давать оценку его действиям энтузиасты этих двух элементов таблицы Менделеева всех степеней и достатка не спешили.

Что касалось взаимоотношений Армиллия Борисовича с местной братвой, выросшей из коротких штанишек рэкета, и, как она считала, ставшей респектабельной, то они строились отнюдь не на принципах равенства. Если Румын, его братва и бригады прочих авторитетов безоговорочно считались с мнением Штерна и открыто побаивались его, то Армиллий плевать хотел на блатных, но при этом считал возможным использовать их в своих и только своих интересах.

Кое-кто из условных авторитетов это понимал, злился и на какой-нибудь попойке демонстративно, видимо желая что-то доказать Штерну, бил морду своему «респектабельному» собрату, проявившему, якобы, излишнее рвение, исполняя волю хозяина. Наутро протрезвевший «авторитет» искренне раскаивался и извинялся перед Армиллием.

«Армиллий Борисович, прости, век воли не видать…», – не прокатывало.

Было уже поздно… Штерн, хотя и любил котов, не был Леопольдом с его слащавым: «Ребята, давайте, жить дружно!».

Разумеется, до войны кланов не доходило, так как Армиллий оперативно примерял враждующие стороны: неизвестно куда вдруг исчезал вышедший из-под контроля «авторитет». Но мы-то с вами уже знаем куда – седьмой ров восьмого круга Ада. Туда, куда ни одна «малява» не доходит. В свою очередь преемник заглаживал вину перед пострадавшим от последней выходки предшественника, и все были счастливы… до поры, до времени или, правильнее сказать, до очередной искры неповиновения, чаще всего вспыхивающей в момент алкогольного или наркотического опьянения.

И всё-таки метод Штерна начал приносить свои плоды. Места непредсказуемых главарей постепенно заполняли недальновидные, но исполнительные криминальные личности. После очередного «умиротворения» в бандитской среде Армиллий частенько в узком кругу говаривал: «Лучше иметь дело с идиотами – профессионалами, чем с профессиональными идиотами»…

О его личной жизни знали только то, что она есть. К тому же она чрезвычайно активна, учитывая количество посетительниц шикарного замка, который назвать загородным домом не поворачивался язык. Армиллий Борисович знал, что молчание стоит дорого и щедро за него платил. А скрывать девицам, видимо, было что. И его пассии молчали обо всём, что с ними происходило, но не столько потому что получали щедрое вознаграждение или боялись того, кто платил… Хотя боялись… Конечно же, панически боялись… Как все.

С любой из девушек, посетивших Штерна, опасались не то что флиртовать, а даже подходить на расстояние пушечного выстрела. Но, видимо, это их нисколько не огорчало. Создавалось впечатление, что им уже никто не нужен, и они с вожделением ждут очередного свидания только с Армиллием.

Но очередной встречи удостоилась только одна из них, а все остальные получали ежемесячное содержание, которое скрашивало их одиночество. Уставшая ждать ласки Штерна была вынуждена покидать не город, а, разраставшийся как грибница, регион, где правил Армиллий, вне всякого сомнения, уже без пенсиона за разовый секс.

Касательно единственной девушки, удостоившейся чести посетить Штерна во второй и не последний раз, то это была высокая, стройная, с пышными вьющимися волосами красотка. Её мягкий и сочный, как стейк из телятины, голос завораживал, а её кукольные черты лица притягивали взгляд представителей мужского пола с гетеросексуальной ориентацией в диапазоне от подростка до старика.

Девушку с вкусной фамилией Пряник звали Ларисой. После второго свидания она с радостью осталась жить в замке Штерна. К слову, это никоим образом не сказалось на количестве «однодневок». Хотя, нет, на самом деле их стало ещё больше.

Армиллия и Ларису частенько видели вместе. С ней было не стыдно показаться ни на приёмах, ни на других публичных мероприятиях. То, что Штерн ничего такого особенного к ней не испытывает было заметно окружающим. Да Армиллий этого и не скрывал. Лариса была просто визитной картой в его колоде Таро, хотя относился он к ней всё-таки с некоторой… звериной теплотой.

В ней же, напротив, везувилось чувство. Любовь? Ненависть? Как знать, как знать… В любом случае Лариса страдала, а женские страдания – это страшное оружие в руках оскорблённого, растоптанного чувства.

Девушке с детства не везло с мужчинами. Первый горький опыт подарил ей отец. Неудачник по жизни, он «наградил» её такой фамилией, которую с детского сада обыгрывали на все лады, а затем ушёл из семьи, когда Ларисе исполнился годик.

Как её только не называли! Крендель, Коврижка, Жамка, Сусленик… Хотя Пряник и в Африке Пряник. Первый мужчина – насильник наградил её гонореей, а в награду за первую любовь она получила первый аборт. И вот теперь Штерн… который не только причинял ей боль, мучительную боль своим равнодушием, но и любил покаламбурить над фамилией девушки, вызывая горестные воспоминания.

– Учитывая, что Пряник принадлежит мне, для всех остаётся только кнут, – любил в узком кругу повторять затёртую шутку Армиллий…

– Я не десерт, а основное блюдо! – однажды, застав в очередной раз очередную куклу на ночь, с обидой в голосе крикнула Штерну Лариса.

– Не советую прянику становиться чёрствым, – плюнул в душу Армиллий и повторил плевок: – Неужели тебе так понравилась «Тихая гавань»?

Лариса промолчала. Она не забывала ничего. Теперь запомнила и это… Эту пытку. Безумная любовь неизбежно рождает безумные мысли, слова и милые сумасшедшинки. Но если её ранить неразделённостью, она становится заложником мести.

Девушка окончательно съехала с катушек, твёрдо решив расстаться с иллюзией наезженной колеи.

Постепенно любовь к хозяину города, который становился Императором, мутировала в ненависть.