Читать книгу Короткие романы - Геннадий Логинов - Страница 16

Домик на дереве. И ещё один. И ещё. Их так много, что они составляют целый город. Даже больше. Целую страну! Впрочем, а что в ней делать? Да то же, что и везде.

Человек в цилиндре остановился и огляделся. Быть может, ему не стоит блуждать в поисках подходящей истории, встревая не в своё дело то здесь то там? Может быть, нужно остановиться здесь, или где-то ещё, и творить свою историю самому? Ни на кого нельзя в этой жизни надеяться! Ну, или можно, но не на всех и каждого. Может быть, тут и есть история, где кто-то страдает один, в беде, без друга и понимания. Но где отыскать такую историю? Может быть, кто-то ищет настоящую любовь. Может быть, другие беспризорные персонажи, обделённые именами и историями, точно так же слоняются в поисках лучшей доли и им стоит объединиться, придумав что-нибудь вместе?

Да где их только искать? Ау! Ау! Нет, никто не отзывается. Впрочем, подобное притягивается к подобному. Но как быть, если ты – бесподобен? Да, задачка..

Прежде всего нужно определиться с тем, каким должно быть искусство, которое будет приемлемо. А то история истории рознь, знаете ли. Лучше не существовать вообще, чем исполнять главную роль в какой-то невообразимой гадости.

Искусство не должно быть бездуховным или, тем паче, антидуховным. Нет никакой смелости самовыражения в том, чтобы быть скотом и потакать любым своим низменным прихотям напоказ. Свобода выражается ещё и в праве добровольно возложить на себя обязательства, работать над собой, отстаивать попранные идеалы.

– Если абсент, дурманящий дым и разврат – это три кита, на которых стоит кичливое антиискусство, цилиндра моего там не будет, – решил для себя скиталец. – А если даже того там и нет, но есть иные скатологические непотребства, пусть это всё плывёт мимо меня. Конечно, компост тоже необходим, но не в таком количестве, чтоб похоронить под ним растения. Сюрреалисты? А что сюрреалисты? Провозгласив свободу ото всяких ограничений в творческом порыве: эстетических, психологических, морально-нравственных, религиозных и политических, – они на практике расходились с теорией; просто вместо одних ограничений они на деле сотворили для себя другие. Дали, конечно же, сам хорош, но всё-таки возмущался, что о Боге там разрешалось говорить только богохульства, о политике – не задевая Ленина, коммунизм и пролетариат, в психоанализе – внимать каждому слову Фрейда, как истине в последней инстанции, и далее в том же духе. Нет, нет и ещё раз нет. Мой неосюрреализм таким не будет. В гробу я видел ваш психологический автоматизм и симультанность. И не надо мне тут цитировать Фейербаха и Бергсона! Ваша десакрализация сводится к простому: «Обещают и свободу, будучи сами рабы тления; ибо кто кем побеждён, тот тому и раб». Вот психологический полуавтоматизм – другое дело. Не скотская разнузданность, «простейший акт сюрреализма», по Бретону – выйти с револьвером на улицу и стрелять в толпу наугад. Нет. Такие, если увидят на трансформаторной будке надпись «Не влезай, убьёт!», уже орут о несвободе и ограничении. Да у них же мечта всей жизни залезть в трансформаторную будку! Быть скотом и агрессивно навязывать свою блевотную лужу окружающим – это их «право свободного индивидуума, отсутствие навязанного контроля и ограничений для личности». Что ж, ничего, кроме деструктивности и эпатажа, они предложить не могут. Мы пойдём другим путём.

Выйдя на полянку среди древодомиков, человек в цилиндре присел на пенёк.

– Ладно, это идеологический момент. А что до формы? А формальный аспект достаточно простой: история должна иметь необычное название, начинаться неожиданным образом с первой же фразы, получать неожиданное развитие и столь же неожиданный финал. Необычный персонаж в необычных обстоятельствах. И персонажем может быть кто угодно, что угодно, хоть пробка от бутылки. Всё смещается, переставляется, переворачивается с ног на голову, но это не самоцель, а лишь средство выразительности, позволяющее встряхнуть закостеневшее мышление и посмотреть на многие вещи трезвым и незамыленным взглядом, – подытожил странник, покручивая трость.

– Вот то-то же! – проворчал пень. – Многие так увлекаются процессом, что обдумывают тактику, стратегию, проходные задачи, но при этом не осознают, ту ли цель они выбрали в принципе. К чему тебе вообще становиться персонажем истории? Почему бы не оставаться, как я, в бессознательном? К чему всё это вообще? Во имя чего? Странствуешь, размышляешь, споришь.

– Ой, вот только не надо! С меня хватит! Ещё буду я что-то объяснять и доказывать какому-то пню, – проворчал странник, поправив монокль.

– Да ну? А думаешь, здесь есть какая-то разница, какую зыбкую форму ты принял в бессознательном? Любой образ – это что-то преходящее и несущественное, – огрызнулся тот. – Не важно, пень я, скала, облако или Никколо Макиавелли. Важнее то, что я говорю и думаю. А кем или чем я стану в дальнейшем, никак не связано с тем, что я сейчас. Ну, почти.

– По мне хоть пень, хоть Макиавелли. Какие б ни были причины, а гуси ходят босиком, – процитировав нидерландскую пословицу, ответил на это человек в цилиндре. – Достаточно того, что я считаю это необходимым, значит так для чего-то нужно. Существование есть благо. Но вопрос ещё заключается в том, в каком виде и качестве это будет выражаться…

– Конечно. И с этой целью ты будешь эгоистично соваться в чужие истории, где ты просто необходим, как пятое колесо, путая все карты и круша чужие судьбы, – продолжил гнуть свою линию пень.

– Не драматизируй. Во-первых, все мы обитаем в общем информационном пространстве. Во-вторых, быть может, для какого-то одинокого страдальца я буду тем самым знаком судьбы, который явится к нему на помощь.

– Да, но ведь это будут уже совершенно другие истории. Ты зачастую будешь просто выбиваться из контекста, не вписываясь в те картины, куда нагло вклинился, – не унималось деревянное недоразумение.

– Почему же? В рамках нашей метаистории всё это как раз-таки имеет вполне обоснованный и оправданный контекст. История живёт. Она развивается. И если справедливость требует показаться нелепым, – пусть уж лучше я буду нелепым. Вообще я понимаю, что существую недавно, – очередной автономный образ, который обрёл временное самосознание в рамках сознания. Я понимаю, что это не моя память, а информация из авторского сознания. Но всё-таки. Ведь я помню, как он помнит, как в детстве свет и тени играли ночью на занавесках, по ним «показывали» истории, рассказывались сказки, слагались легенды. Там были и персонажи, и сюжеты. Почему с возрастом многие прекращают подмечать такие вещи, удивляться, радоваться новому? Можно каждый день проходить то же самое место, не замечая его красоты… – человек в цилиндре задумчиво забарабанил пальцами по набалдашнику трости. – Так, только не будем скатываться в банальность. Ладно, пень, приятно было поговорить… Хотя, на самом деле, нет… В любом случае, мне пора…

Поднявшись, странник продолжил свои поиски, а пень лишь пожал корнями: он сказал всё, что хотел, и не имел желания вразумлять кого-то и далее.