Читать книгу Не очевидное, но вероятное. Сказки двадцать первого века - Геннадий Мурзин - Страница 4

Многие-премногие века, еще с древнейших-предревнейших времен известна на Земле необыкновенно чудная страна, обитатели коей, овеянные сонмищем мифов и легенд, сами по себе, кстати говоря, не менее сказочны.

В бесчисленных летописях и народных сказаниях упоминается, можно даже сказать, делается прямо-таки жёсткий упор на то, что страна эта уникально огромна: на самом резвом коне скакать – не перескакать; на быстроходном авто мчаться – не перемчаться; на стремительном и беспрестанно дудящем и пыхтящем поезде неделями надобно ехать – не переехать; лётом лететь на ковре-самолёте – одним днем не перелететь; месяцами плыть бесчисленными морями-океанами – не переплыть. Как справедливо воспевают народные певцы, её, то бишь, сию страну, «глазом не обмеришь, не упомнишь ейных городов». С севера на юг и с юга на север мчат свои воды тысячи бурных рек и речушек, а в них, если верить на все сто процентов обитателям, всякой живности видимо-невидимо, стало быть, закинешь невод и выволочешь на берег столько серебристо подпрыгивающей рыбёхи, что жрать и не пережрать. А дубравы ее? На тыщи вёрст тянутся дремучие леса: их лихие люди пилят-рубят, а все перепилить и перерубить никак не могут. А земли ее? В недрах, сказывают сведущие в сём люди, прячутся несметные сокровища, и не только злато-серебро иль там всякие бриллианты, а и моря нефти и океаны газа.

Живи, короче, самобытная страна да богатей уникально – на счастье и радость ее уникальных обитателей.

Кстати, об обитателях. О них – особое слово, потому как того стоят.

Радетели и благодетели, рядящиеся в патриотическую тогу, мудро подмечают, что оным обитателям весь мир страшенным образом завидует. Всяк злобой полыхает, аки Змей-Горыныч на хитрющего Ванюху-солдатика: испепелил бы, да и он не в силах.

Есть, да-да, есть повод для зависти, ибо никому более на Земле так не повезло. Ну, скажите, кто еще-то может лежать себе на печи да полёживать, а мимо сокровища, не пресекаясь, все плывут да плывут? И ведь, зараза, обитатель сей страны мнёт бока, не зная горюшка, да весело покряхтывает, попивает медовуху крепчайшую да разудало попевает. Иноземец, у коего с нервишками не все в порядке, глядучи на лежебоку, начинает дергаться: чего, дескать, лежмя-то лежать; слезь с печи-то да в лес хоть сходи, дровец наруби.

– Ха! – ответствует обитатель, почёсывая кудлатую и давненько немытую головёнку да громко и протяжно позёвывая, то есть, раздирая хайло во всю ширь, оной страны-чудесницы, страны-кудесницы. – Дурак, что ли, чтобы без нужды потеть? Стоит, – говорит, – мне гаркнуть во весь роток и те самые дровишки, – говорит, – сами примчатся, сами в печь загрузятся, сами возгорятся.

Иноземец очумело вращает шарами.

– А ежели, – спрашивает, – жрать сильно захочется?..

– Хе! А страна моя на что?

– Страна? А при чем тут страна?

– Ну и тупые вы, иноземцы, такие тупые! – выкрикивает в сердцах лежебока. Почесав еще усерднее в затылке, снисходительно поясняет. – У моей страны все самобытно и уникально: мне, к примеру, стоит трижды хлопнуть в ладоши и на моем столе раскинется скатерть-самобранка, так что ешь-пей, сколько душеньке моей захочется.

– Ага! – потирая в удовольствии ладони, восклицает иноземец. – Твои хлопки, да к тому же троекратные, – это уже труд!

– Кто бы спорил, – лежебока хмыкает с печки, – но этот труд, совершаемый мною не потея и в удовольствие.

– Не понимаю, – произносит иноземец и пытается еще что-то произнесть, но ему абориген не дает.

– Где нас понять! Это вы такие простые, такие простые, что взглянешь раз – и все яснее ясного. Нас же надобно подолгу (например, через мелкоскоп) рассматривать, чтобы хоть что-то в нас углядеть. Тем мы и чудесны.

В самом деле, чудное прет из всех щелей. Скажем, в отличие от немца, обитатель-оригинал этой страны на перекрестке не станет тупо стоять и по-бараньи тупо глядеть на светофор, предостерегающе мигающий красным, а ринется, ловко ускользая от колес автомашин и горделиво ухмыляясь, вперед: знай, дескать, наших: мы – увёртливые.

Или тот же француз: ему, тупорылому, даже в голову не придет, чтобы помочиться в лифте, или справить большую нужду на лестничной площадке собственного дома, а обитатель страны, о коей идет речь, сделает всё это, не раздумывая, хотя в нескольких метрах его собственная квартира и с собственным унитазом. Прелесть для него вся в том, чтобы нагадить, чтобы гадость видели и чувствовали другие, чтобы ею соседи дышали полной грудью.

А чопорные англичане, извиняющиеся перед всеми и даже за то, чего они никогда не сделают? От такого занудства, считает наш обитатель, сдохнуть можно; сей абориген считает за честь нахамить любому, обложить по-крупному каждого и опять же обожает все это делать публично.

Иноземец, узрев этакое, только покачает головой. Иногда, правда, после обретения дара речи, все-таки спросит:

– Не стыдно?

В ответ – услышит лишь зычный хохот и вековую мудрость: стыд, дескать, – не дым, глаза не выест.

И японец тоже хорош: снимет взяточку на грош, а после долго-долго кланяется, виновато кается и до конца своей жизни у всех просит прощения. Ну, как тут соседу японца не взъерепениться и не начать плеваться, а? Ведь наш-то брал, берет и будет брать всегда (если не «зеленью», то борзыми щенками непременно) и при этом никаких там угрызений или еще чего-нибудь этакого, диковинно-заморского чуда. Вон, днями молва облетела края-веси: некий полковничек-полицейский заныкал на пыльных антресолях пяток миллиардов. А теперь, только представьте себе, господа буржуи с Запада, каким баблом ворочают тутошние генералы? А министры? А сенаторы? А?.. Стоп! Выше – это святое!

При всем при том обитатель сказочно богатой страны непритязателен в быту: готов десятилетиями жить в какой-нибудь халупе, одеваться во что попало, носить на вечно немытых ногах лапти или, в самом крайнем случае, пластиковые «шлёпки», завезенные одним из юговосточных соседей. И это не по бедности или скупости, а, как сам обитатель заявляет, единственно из-за пользительности для тех же его ног: не преют, говорит, и не потеют, так что тратиться на благовония уже не надо. Стало быть, выгода!

И, наконец, в этой стране отношения между властью и подданными весьма и весьма специфичны. А все дело в том, что народ с необыкновенной страстностью влюбляется в любого, кто над ним восседает, то есть в мудрейших правителей. И дня прожить без вождей – больших или совсем-совсем крохотных – не может. Нет вождя, считает этот народ, значит, жизнь пуста, пресна и, по большому счету, даже омерзительно препротивна. При этом, слушая вождя, тот народец счастливо улыбается, точь-в-точь как младенец, три дня назад покинувший утробу матери и не разумеющий ничего из того, что предстает пред его глазёнками.

Тут надобно оговориться. Летописцы свидетельствуют: редко, крайне редко, но случается, что вспыхнувшая нечаянно любовь к своему Верховному Правителю скорёхонько угасает и перерастает в свою противоположность – в столь же яростную всёпожирающую ненависть. Тут и до смертоубийства рукой подать. Так случилось два с половиной десятка лет назад, когда неожиданно на верх взлетел Он. Поданные, не смекнув сразу-то ничего, его сильно и нежно залюбили, но вскоре очухались, поняв, что Этот и не вождь вовсе, а какое-то его подобие, короче, недоразумение.

И вскрикнул народ во все глотки:

– Гляньте, братки: так это ж сволочь-либерал!

Поняв, взъелись и начали кусать. Поданные окончательно взбесились после того, как увидели, что не следует никакой ответной реакции от Него. Феномен? Да еще какой!

Исследователи сего феномена, живущие за тремя морями, долго грузили мозги, пытаясь понять, в чем тут закавыка и что сей Верховный Правитель делает не так? Корпели-корпели ученые головы и все-таки пришли к определенным заключениям.

Во-первых, он слишком прост, чего поданные не любят, и любить в вождях не могут. Во-вторых, вместо рявканья, «выканье» всем подряд (говорят, что за все годы нахождения наверху, Он никого даже матом хорошенько не обложил), вместо угроз, миротворчество, вместо диктатуры, стал демократничать.

По мнению все тех же иноземцев, выше перечисленные его слабости (даже легкий либерализм) поданные могли бы понять и простить, но они не могли и не хотели Ему простить его вечное неспокойствие, сотрясение основ, его попытки стащить с печей всех лежебок, заставить их крутиться-вертеться, то есть начал загружать по полной программе проблемами. А это для коренного лежебоки – ножом (я извиняюсь) по… одному замечательному месту.

И иноземцы заключили: поданные той гигантской северной страны готовы молиться лишь тому вождю, который сам любит хорошо, то есть спокойно и сытно, пожить и не мешает так же жить ближайшим подданным своим.

Вот, как подтверждение, ушел на отдых всеми ненавистный, пришел другой, потом и третий. И обоих подданные любили и любят. Потому что они не мешали и до чрезвычайности удобны и, что особенно по нраву, не мешают корыстолюбствовать. Конечно, иногда сотрясают воздух некими угрозами, но все этим и кончается. Лежебоки, вздрогнув, продолжают мять свои отяжелевшие бока на теплой печи и слазить с нее не собираются. Впрочем, нынешние Верховные Правители сделали все, чтобы оный лежебока вообще не утруждался; даже на выборы сильно не уговаривают сползти с печи, ибо это никому не нужно: его друг, любовница и теща придут, проголосуют и этого будет вполне достаточно, чтобы выборы признать, как они выражаются, легитимными. Все остальные пусть себе полёживают да посапывают. В самом деле, зачем попусту подданных тревожить?

Доморощенные патриоты ситуацией очень довольны и дудят во всю мощь о том, что в стране тишь, гладь да Божья благодать. Находятся отдельные ворчуны, но в дружном и многомиллионном оре здравиц их слабенькие голосочки не слышны. И, слава Богу, что не слышны. На кой леший чёлн раскачивать?!

В сем прологе обрисованы страна и ее народ, обрисованы так, как они видятся со стороны и в общем ракурсе цивилизационного развития мира. Мелкие же детали будут наброшены и уточнены в основных сказочках, кои последуют далее. Не всё сразу, милые вы мои, не всё… Надо кое-что хотя бы и на десертик еще припасти.