Читать книгу Навязанный ритм - Геннадий Шептунов - Страница 3

У ночи были плечи и ключицы.

Черты лица, готовые напиться

Очередной одышливой весны.

Вселенная носилась в плоской раме,

И только неба не было над нами,

Чтоб уличить в наличии спины,

И были тени синими на стенах;

И в острых снежных волнах

цвета пены

У губ хрипящего уже вотще

Рождался день пробежкой в бледной

хляби

Змеящейся и предрассветной ряби,

Скользящей по поверхности вещей.

И хлопнуло окно, как сычье око,

Когда схлестнулись, будто два потока,

И с хрустом расцепились две руки —

И всё плескалась щукой в складках

платья

И шторы ночь обычного зачатья —

Случайного, как отмель у реки.

Здесь жили – больше не живут.

По белизне за край бумаги

Поплыли лебеди, и крут

Изгиб их горла; словно флаги,

Их головы: ещё не взлёт,

Уже – скольжение вперёд.

И острый почерк быстрых строк,

В которых в брызги раскололись

Высоколобый чей-то слог,

Высоконогий чей-то голос,

Шагнувшие до верхних нот —

За голубое. Вверх-вперёд —

Оттуда, где прохладный кров,

Где выживали – в ус не дули,

Где плеск продолговатых слов

Во влажной полночи июля,

Где устаревшие листы

Под стыком стен ещё синеют

Пронзительнее и яснее

Прямоугольной пустоты.

В дорогу – дождь, слизавший плоский город.

Сонливый полдень сталью рельса вспорот;

Ворвётся в пустоту плацкартных споров

То степь, то лес —

И станешь называть,

как в прошлом, далью

Пейзаж, линованный диагональю

Воды с небес.

Два дня безделья по дороге в лето.

Воспоминаний, путевых заметок

И непутёвостей кордебалет,

Да дождь в дорогу – добрый знак.

    Hо это —

Из области несбыточных примет.

Курящий в тамбуре – из “тех-которых”,

Что десять лет назад в кухонных спорах

Сшибались, не щадя ни горл, ни сил,

До срыва вверх, где в каменисто-чистом

Бродили, в сущности, из любопытства;

И я бродил.

И, явно чем-то с человеком схожий,

Намного выше и чуть-чуть положе,

Стократ плавней,

С клыкастым горизонтом в жёлтом взоре,

Из пышнотелой поросли предгорий,

Прочь от теней

Скользил пернатый – некто соколиный.

Под ним – отрава зелени долины,

Цветущий склон,

Движенье живности в траве – и то-то

Весь мир вершил подъём переворотом,

Покуда он

Стремился вниз, как бес во плоти птичьей,

И – много медленней – назад, с добычей.

Утраты тем безропотней, чем чаще —

Закономерно. Сонмы уходящих,

Ушедших и других, кто будет жить,

Уже бредут по высохшему руслу.

Июль и зной. В преддверьи Рая – пусто.

Подъём тяжёл, но всё же легче спуска.

Подвижный камень словом обложив,

Вес переносишь на другую ногу.

Движенье длится поперёк отрога

Сквозь млечность облака и тела Бога

Туда, где нет

Опоры ничему, помимо зренья.

И, ослеплён гордыней и смиреньем

Одновременно, вышагнешь из тени

Наверх и в свет

И, вероятно, осознавши то же,

Что прежние, мельчайшей клеткой кожи,

Нутра и глаз

Замрёшь в благоговении, поскольку

Здесь губы разлепляют, чтобы только

Сказать: “Кавказ”.

Ты здесь затем, что бывшее любовью

Сменилось пляской голых в изголовье—

Возможно, истин. Это послесловье,

Как страсть и смерть,

Страшит не столь возможностью отказа,

Сколь отрицанием другого раза —

Основы детских и не очень сказок.

И не судьба отнюдь и Неба твердь,

Но хлябь и зыбь мозгов в тупой болтанке

Навяжут ритм и музыку гулянки

На всю Европу – и катись на танке

До Азии – чего не знамо для,

И не понять тому, кто вечно молод,

Как нежны дождь, и снег, и лунный холод,

И жёлто-домовитый гул шмеля.

На этом фоне пышные сравненья

Не к месту – как и чувствовыделенья,

Неточность мысли, упоенье ленью,

Незрячесть, вялость —

    в чём с теченьем дней

Я крупно преуспел. И, между нами,

Всё называть своими именами

Стократ трудней,

Страшнее. Так и с нынешней поездкой:

Я – рыбарь, кинувший в минувшем леску;

Тянуть легко —

И, стало быть, крючок иль пуст, иль срезан.

Мой колокольный звон резов и резок —

И ни о ком.

Не слышно наших стансов и романсов

Живущим там, где мерой постоянству

Лишь скорость. Свет – не ветер, и в пространствах

У музыки и слов иной закон,

И за труды – ни платы, ни ответа,

Зане переступивший эту мету

С того момента – только сгусток света,

Не дух – фотон:

Волна, движенье – более, чем тело.

Когда-нибудь до этого предела

Былая прыть

Метнёт, минуя сферы и барьеры,

Твой мозг, уже привычный к высшим мерам —

Всё обрести.

И только прежней веры

Не возвратить —

Закономерно! Возраст, знанье, опыт,

 Оседлость мысли.

    В слух вбивают топот

Не кони – дети.

   Любишь тишину,

Жену, собаку, дом. Увы, у царства

Покоя есть особое коварство —

Непревышенье дозы счастья.

Сну

Присущи беспричинные тревоги;

Виденья ночи смутно-многоноги.

“Куда идёшь?” —

Не знаю. —

Как-то утром у порога

Змеёй подстережёт тебя дорога.

В дорогу – дождь.

Хор шорохов коротко смолкнет – и прорван

Рубеж, и с порога по комнатам в горло

Бросается холод.

Звук взвинчен до свиста. Всё бледно

   и чисто,

И слепнешь, взглянув на встающий

   иглистый,

Исколотый город.

И немо под небом, как в неводе

   рыбам.

И будто ты не был – безмолвная

   глыба

Отчаянья, знанья

И прочего, что вышивают на этой,

Прозрачной в лучах отражённого

   света,

Немнущейся ткани,

Скрывающей дней и часов очертанья.

И холодно вороху мыслей на грани

Отлития – будто впервые! —

В слова. (Чуть точнее! Чуть выше! —

   Услышан.)

Они уже тёплые, нежные, дышат —

Ещё неживые.

Не спуская хвоста рыбьих стоп с кровати,

Отожмись на ладонях от ледяного пола,

Оглянись на латунный отсвет на скулах в палате.

Одевайся и медленно двигай из царства голых.

Надевай спортивный костюм в палатном сортире,

Чтобы молнией – вжиком застёжки – не потревожить

Ни ушедших с миром, ни в этом (и лучшем) мире

Преходящих. И вечно живущих, возможно, тоже.

Покури у окна на втором этаже. А дальше —

Млечный свет, козырёк и больничный двор.

    Наасф альте—

Тень стволов и узорных крон, и твоя – как мальчик —

Пятиклассник в толпе толстых тёток и дядек. В альте

Ветра в ветках услышь прежний голос – похоже, твой же.

Лунолико сито небес; освещенье из не —

Былого, и час до дома пешком – дороже

Пары туфель, плаща и лишнего года жизни.

Как писалось – взаправду в Судный

Этот день на Земле, воде,

Выше, ниже – кончились будни

Смерти. Больше – никто нигде.

Тех, кто в койках, в поле, в кельях,

Тех, кто влип в известняк —

Всех шарашит звёздной шрапнелью

Неба продранного сквозняк.

Репортажи со всех континентов:

«Пульсы играют туш».—

«Реанимаций конвейер. На ленту —

Тел потоки. Для душ

Заселенья». – «Ремонт аорты!»

«Блеск зрачку!» «Язык в рот!»

«Есть убитые». – Нет мёртвых.

Бойня наоборот. —

«Киноплёнку – назад.»

«Все – в Сад!»

…И, когда прошагали кони

Восстающим по головам,

И на темя медной короной

Рухнул свет – тогда на балконе

Первый в белом второго тронул

За рукав. Врач недопонял.

Ангел вымолвил: «Это – Вам».

Как только резкий и сырой сквозняк

Протащит коридором, переходом

И, шарф срывая, вышвырнет меня

В родную городскую непогоду,

В московский дым предокончанья зим

К бульварам, тротуарам, мостовым —

Мне радостно, сутулясь, как фонарь,

Легко скользить от Пушкина к Арбату

И далее – к Кольцу. Туман и гарь

Рассеивают свет окон и стен,

И в сумерках не видно перемен,

Налепленных повсюду, как заплаты.

Сегодня я – один из тех гостей

У Времени, которым явно в пору

Костюмчик для разрозненных костей.

Не море мне, но лужи по колено,

И, счёт открыв прозреньям и изменам,

Брак пережил оттенки всех страстей;

Настал черёд пространных разговоров,

Дурных вестей, умнеющих детей;

И в остальном – клинки не зазвенят.

Всё сделанное делает меня

Столетию и Вечности по росту.

Я связан с каждым бывшим из людей,

И это – не зависимость, а просто

Подобье вида с Бруклинского моста —

Подвешенность, полёт меж двух твердей,

И взгляду с этой новой колокольни

Предстанет так же ясно прежний —

дольний —

Как этот – горний – мир; и в них —

я сам,

В той середине, где ничто не стыдно,

А только видно, как бывает видно

Лишь детским либо старческим глазам.

В дом или в храм мы вхожи,

В норку ли, в путь-дорогу —

Мы на людей похожи,

Бывши – подобьем Бога.

В занятых нишах – мыши,

Круче, чем раньше – крыши;

Кажется, жизнь – всё лучше;

Слышится – всё же дышим.

Видимо, так нас учат.

Мало нам драли уши…

То-то и рвутся души

Мимо Эдема. Выше.

– Иди ты!.. – Не по миру. Градом – из виду.

Наверно, так надо. Судьба Атлантиды,

Увы, дело рук утопающих, мозга

Существ сухопутных, для коих угроза

Потопа – пусть страшный, но всё-таки вымысел…

Вот крысы бегут. Кто-то белое вывесил.

В глазах, в голосах – волны. Море. Тревога.

И воды. И Дух – над… И воздух.—

…Как много!