Читать книгу Письмо ни от кого - Геннадий Сорокин - Страница 4

На втором этаже, из-за дверей напротив директорского кабинета, гнусавый голос переводчика предупредил неведомого врага: «Когда мы встретимся еще раз, я убью тебя, мерзавец!»

– Видеосалон, – прокомментировал Ковалик. – Последний фильм досматривают.

– Внизу взрыв, а здесь, как ни в чем не бывало, иностранные боевики крутят? – подивился я.

– Вход в видеосалон отдельный, звукоизоляция между этажами хорошая, так почему народ должен страдать? Зрители приобрели билеты заранее, они имеют полное право воспользоваться услугами, которые оплатили.

Я пожал плечам: «Цинично, конечно, смотреть киношные убийства, когда у тебя под ногами пять настоящих трупов. С другой стороны: пришел я с девушкой фильм посмотреть, и что, мне из-за чужих разборок пять рублей терять?»

Кабинет Ковалика был небольшой, обставленный в аскетичном стиле – ничего лишнего. Единственным предметом, выбивавшимся из общего канцелярского интерьера, был массивный сейф в углу комнаты. Над верхней дверцей сейфа поблескивала табличка завода-изготовителя «Красный металлист». Такого добротного хранилища для документов я в милиции не встречал даже у руководителей областного УВД.

«От прежних хозяев остался, – решил я. – Интересно, что в нем заготовители зерна хранили? Договоры с крестьянами?»

– С чего начнем? – спросил Евгений Викторович, усаживаясь в директорское кресло.

Я сел напротив, достал сигареты, пододвинул к себе массивную стеклянную пепельницу, закурил. Ковалик последовал моему примеру.

На вид хозяину «Встречи» я бы дал лет пятьдесят. Внешне он был похож на отца американской психоделической музыки Ли Хезлвуда, автора популярнейшего шлягера «Летнее вино». Как и Хезлвуд, Ковалик носил усы, опускающиеся за уголки губ, и так же хитро прищуривался. Но у американца в глазах навечно застыла вселенская тоска по ушедшей молодости, а Евгений Викторович был на позитиве. Даже погром, устроенный в кафе после взрыва, не поверг его в уныние. Приятно иметь дело с оптимистом. Но к оптимистам нужен особый подход.

– Выложите на стол все предметы, которые у вас есть в карманах, – приказал я.

– Вы это серьезно? – от удивления густые брови хозяина выгнулись дугой, сомкнулись над переносицей, образовав силуэт летящей над морем чайки.

– Вполне. Я расследую особо опасное преступление и должен знать, с кем имею дело.

– Неужели вы думаете, что я настолько тупой человек, что не успел бы за целый вечер избавиться от кнопки управления бомбой?

Продолжая возмущаться, Ковалик выложил передо мной блокнот, металлическую авторучку, носовой платок, портмоне и сигареты «Космос» в твердой пачке. Кошелек у преуспевающего кооператора был тощим. Больших сумм с собой Евгений Викторович не носил.

– Авторучку разобрать? – ехидно спросил он.

– Почему вы решили, что я буду искать пульт от бомбы?

– Я же не в лесу живу: детективы читаю, фильмы американские смотрю. Бомба, которая взорвалась у пацана в руках, была радиоуправляемой. Я даже теоретически не могу представить, что в ней был часовой механизм. С точностью до секунды рассчитать момент взрыва просто нереально.

– Согласен. Бомбу привел в действие человек, который находился в обеденном зале или в фойе. Скажу больше: этот человек должен был видеть, что пацан подошел к жертвам, а не остановился на полдороге. В момент взрыва вы были в баре, и я хотел убедиться, что это не вы привели в действие взрывное устройство.

– Спасибо за доверие, – Ковалик разложил предметы со стола по карманам. – Вы не пробовали поискать пульт от бомбы на полу в зале?

– Пускай его следователь прокуратуры ищет.

– Странная у вас методика расследования преступлений. Я всегда думал, что расследование уголовного дела начинается с осмотра места происшествия, а вы мне личный обыск учиняете. Скажите, это законно – проводить личный обыск без понятых?

– Какой личный обыск, вы о чем? – делано изумился я. – Я не прикасался к вашей одежде. История с участковым Зверевым всех научила, что можно делать, а что – нет.

– Не интригуйте меня, – попросил Ковалик, – рассказывайте про Зверева. Люблю послушать поучительные истории.

– Участковый Зверев занимался розыском алиментщика. Он пришел на квартиру, где предположительно скрывался преступник, услышал шорох в одежном шкафу и раскрыл дверцу. Шкаф был пустой, никто в нем не прятался. Хозяева квартиры написали на Зверева заявление, прокурор возбудил уголовное дело. Полгода назад Звереву за производство незаконного обыска дали три года лишения свободы. Три года зоны строгого режима только за то, что он выполнял свой служебный долг.

– Неужели за это могут осудить? – смутился кооператор. По моему тону он понял, что я целиком и полностью на стороне участкового, а вот он, Ковалик, не к месту заикнулся о законности моих действий.

– По нынешним временам все могут. Еще пару лет назад с хозяевами квартиры никто бы разговаривать не стал, а сейчас их на пороге прокуратуры с хлебом-солью встречали.

– Вы никак не отомстили за своего товарища?

Вопрос был явно провокационный. В другой обстановке я бы уловил в нем намек на «Белую стрелу», но сейчас Ковалик задал его автоматически, не подумав.

– Хозяева квартиры – конченые алкаши, сопьются – сами сдохнут. Алиментщик к этой истории отношения не имеет, он прятался совсем в другом месте, заявления никого писать не подбивал. Если кому-то мстить за Зверева, то прокурору. Он, кстати, сегодня был в вашем кафе, указания мне давал. Вы с ним не знакомы?

– С Окоповым? Знаком. Я с кем только не знаком, – усмехнулся в усы Ковалик. – Как только мы открыли кафе, так число моих знакомых тут же увеличилось в геометрической прогрессии. Халява! Каждый норовит прийти, выпить-закусить за мой счет. Если пообедать задарма не удастся, так рюмку коньяка или чашку кофе обязательно выклянчат.

– Поговорим о друзьях. Кто сегодня вечером ужинал в вашей кабинке?

– Мой старинный приятель. Он к взрыву никакого отношения не имеет.

– Откуда у вас такая уверенность? Нажать на кнопку мог любой из гостей.

– Так уж и любой, – поморщился хозяин.

– Отчего бы нет? Сегодня вечером вы очень внимательно наблюдали, как я беседую с долговязой девицей по имени Маша. Как вам она на роль убийцы?

Обдумывая ответ, Ковалик достал из кармана пиджака сигареты, закурил. Я внимательно наблюдал за его действиями.

«Чего он медлит? Не хочет вдаваться в сущность своих отношений с девушкой-богомолом или прикидывает, как ему отвести подозрения от своих гостей в правой кабинке?»

– Для убийства надо иметь мотив, – как бы раздумывая над моим вопросом, ответил Ковалик.

– Мотив? Нет ничего проще. Предположим, девушку по имени Маша в детстве изнасиловал Демушкин. Она выросла, нашла на улице бомбу и решила поквитаться с обидчиком. Логично? Или вас не устраивает личность насильника?

– Каких размеров должен быть пульт от бомбы? – Судя по изменившемуся тону, Евгений Викторович решил, что лучший способ обороны – это нападение.

– Я думаю, что радиоустройство с кнопкой от бомбы должно быть с пачку сигарет.

– Ивлева Маша, которую вы записали в мои знакомые, сегодня была одета в джинсы и облегающий свитер. Ей негде спрятать пульт от бомбы.

– А дамская сумочка? – контратаковал я.

– Один-один! – засмеялся директор кафе. – Про сумочку я не подумал.

– Поговорим о ваших друзьях в правой кабинке, – вновь предложил я.

– Сегодня у меня в гостях был Штанов Александр, директор пятой овощной базы. Я знаком с ним с институтских времен. Штанов отмечал удачное окончание года: его овощная база перевыполнила план по поставкам плодоовощной продукции населению. С ним за одним столом сидели его жена, подруга жены и несовершеннолетняя дочь Штанова.

– Компания с виду безобидная, – согласился я. – Штанов по роду своей деятельности не пересекался с Шафиковым?

– Шафиков – частник, а мой приятель – работник государственной организации. Но не это главное. Шафиков занимается выпуском металлопродукции, а Александр – пищевик. У них разные сферы хозяйственной деятельности.

– Если не секрет, а чем вы занимались в райкоме партии?

Евгений Викторович широко, по-дружески улыбнулся.

– В райкоме КПСС я курировал вопросы общественного питания.

Негромко постучавшись, в кабинет вошел длинноволосый парень лет двадцати пяти. Осторожно и нежно, как любимое дитя, он прижимал к груди японский видеомагнитофон «Сони».

– Мы закончили, Евгений Викторович, – извиняющимся тоном доложил он.

Ковалик встал с места, прошел к сейфу.

– Я оставлю себе двадцатку до завтра? – тихо попросил парень.

– Оставляй, – недовольно прошипел Ковалик.

Спрятав видеомагнитофон в сейф, директор кафе вернулся на место. Длинноволосый администратор видеосалона, не попрощавшись, вышел из кабинета, неслышно прикрыв за собой дверь.

– Самое ценное оборудование в моем заведении – этот видеомагнитофон, – пояснил Ковалик. – Каждый вечер приходится его в сейф запирать, на ночь в видеозале оставлять боимся. Если воры полезут в кафе, то только за ним.

– Время позднее, – сказал я, посмотрев на часы. – Давайте больше не будем отвлекаться на гостей в обеденном зале и от правой кабинки перейдем к левой.

– Левый шестиместный стол еще в понедельник заказал Шафиков. Я спросил его: «Ты как, с бабами приедешь или с друзьями?» Он ответил, что планирует провести деловую встречу. У меня частенько встречаются серьезные люди. В отличие от любого ресторана, публика в нашем кафе на порядок спокойнее и воспитаннее, случайные люди у нас редкость, персонал не любопытный. Первым сегодня приехал Шафиков. На мой взгляд, он был чем-то встревожен, но я не стал расспрашивать его, что к чему, усадил за стол, велел официантке принять заказ. Минут через десять после него появился Тихон с охранниками, за ними следом – Демушкин и Яковлев.

– Афганцы кого из них охраняли? – сразу же уточнил я.

– Демушкина, конечно. Кто будет Яковлева охранять? Кому он нужен? Я его еще по работе в райкоме знаю: так себе человечишка, сам по себе ничего не представляет.

– Как гости сидели за столом?

– Шафиков справа, напротив него – Демушкин и Яковлев. Тихон сел у торцевой стенки, как бы отдельно от них. Еду и напитки на всех заказывал Шафиков. О чем они говорили, я не слышал. Как только я приближался к их столику, они переводили разговор на общие темы, но по Шафикову было понятно, что он вынужден оправдываться перед Демушкиным и Яковлевым. Тихон сидел с отрешенным лицом, словно его разговор за столом вообще не касался. Как в зал вошел пацан с бомбой, я не заметил. Я обратил на него внимание уже возле бара, когда до кабинки ему оставался один шаг.

– Как парень мог войти в кафе? – задал я самый главный вопрос.

Ковалик тяжело вздохнул:

– Не знаю. Швейцару категорически запрещено без моего личного разрешения открывать двери после девяти вечера. Ни за деньги, ни по блату, ни пописать, ни позвонить – никому и никак. Я весь вечер голову ломаю, что могло такого произойти, что Самошкин впустил пацана, и не могу найти никакого объяснения. Как бы ни сложились обстоятельства, завтра я его уволю. Мне такие работники не нужны.

– Я видел вашего швейцара только мельком. Кто он, откуда?

– Самошкин Сергей, тридцать лет, кандидат в мастера спорта по боксу, бывший десантник, служил прапорщиком в Афганистане. До меня работал тренером в спортобществе «Локомотив», детишек тренировал. Холост, живет с матерью. Больше я о нем ничего не знаю.

– Если он служил в Афганистане, то должен был знать Демушкина.

– Ничего подобного! «Союз ветеранов Афганистана» – это не комсомол, членство в нем не обязательно: хочешь – регистрируйся, хочешь – нет. Вы моих официанток видели? Красавицы-спортсменки-комсомолки, но это же не значит, что они должны лично знать Яковлева или любого из секретарей райкомов ВЛКСМ. И Яковлев всех комсомольцев в городе знать не обязан. Активистов, кто возле него крутится, он знает, остальных – нет.

– Кстати, забавный вопрос, – повеселел я. – Ваши официантки кому комсомольские взносы платят?

– Никому. Они же не дурочки – деньгами разбрасываться. Это раньше в каждой забегаловке своя комсомольская ячейка была, а сейчас бардак наступил. Если называть вещи своими именами, то комсомол за последний год так опустился, что проще новую организацию создать, чем пытаться его реанимировать.

От директора кафе я вернулся в обеденный зал, а Ковалик остался подсчитывать полученные с видеосалона барыши. Учет и контроль! Еще дедушка Ленин говорил: «В деньгах братьев нет! Никому не доверяй. Получил выручку – не поленись, пересчитай, проверь, не прикарманил ли твой кровный рублик администратор видеосалона».

За время моей отлучки народу на первом этаже убавилось на порядок – милицейское начальство, прокуроры и судебные медики уехали, оставив трудиться на месте происшествия дежурных следователей и оперативных работников.

Я поискал Малышева, но не нашел. Он уехал, бросив меня на произвол судьбы! Так всегда бывает: заработаешься, углубишься в расследование дела – глядь по сторонам, а все уже умчались, справки о проделанной работе писать.

«Оно, наверное, к лучшему, – подумал я. – Займусь-ка я проверкой одной интересной версии».

У входа в обеденный зал, за столиком, за которым до взрыва сидели уголовники, сейчас расположились трое мужчин с красными повязками на рукавах. Дружинники. Их специально привезли в кафе поучаствовать в осмотре места происшествия в качестве понятых. Дружинники – люди подневольные. Прикажут – будут до утра сидеть, ждать своей очереди, чтобы поставить подпись под протоколом осмотра.

– Товарищи дружинники, – громко, на весь зал сказал я, – подойдите ко мне!

Следователь прокуратуры отвлекся от писанины, с недоумением посмотрел на меня, но возражать не стал.

– Товарищи, ставим елку на место! – распорядился я.

– Новый год справлять будем? – хохотнул один из мужиков.

Я отошел к бару, по осколкам стекла на полу прикинул, встала елка на прежнее место или нет.

– Может быть, под елочку по сто грамм пропустим? – предложил один из понятых.

– Я тебе выпью! – пресек на корню дурные намерения следователь. – Андрей Николаевич, ты с елкой закончил? Товарищи понятые, идите на место и ждите, когда вы мне понадобитесь.

Довольный проделанной работой, я обошел вокруг елки, остановился напротив бара и, привлекая к себе внимание, громко хлопнул в ладоши:

– Так-с! Кто у нас есть живой из работников кафе?

Из-за барной стойки поднялся дремавший на стуле бармен, из кухни выглянула официантка, подававшая нам кофе.

– Андрей Анатольевич, мы немного поработаем? – спросил я у следователя.

Он махнул рукой: «Делай, что хочешь, только не мешай мне».

Я подозвал официантку:

– Постарайся вспомнить, как пацан с бомбой шел по залу?

– Я не видела его, – устало ответила официантка. – Я у компании девушек стояла, когда за спиной грохнуло. Показать, где я была?

Она отошла в угол зала, встала у перевернутого стола.

– А где Маша Ивлева сидела?

Официантка, не сходя с места, показала на столик рядом. Я шагнул к нему, осмотрел зал с новой точки. Вход в левую кабинку девушке-богомолу был не виден, его загораживала елка.

Я вернулся к официантке:

– Что-то ты бледно выглядишь, красавица. Выпей рюмку коньяка, расслабься, а то тебя весь вечер потряхивает, как будто нового взрыва ждешь.

– Знаете, как страшно было, – срывающимся голосом ответила она. – Особенно когда все в зале завизжали и стали метаться. Паника, ничего не понять, из левой кабинки дым пошел. Потом за тем столиком, на который голова упала, стала истошно вопить женщина. Она кричала, не переставая, словно ее живую на куски резали. Жуть! Вы не знаете, когда нас отпустят?

– К утру, не раньше.

Я вновь обошел елку и вернулся к бару.

– Как шел пацан? – спросил я у бармена.

– Клянусь, – он приложил руку к груди, – я его увидел уже вот тут, в двух метрах от меня. Я был вот здесь, с левой стороны, а Евгений Викторович сидел справа. На пацана я обратил внимание, когда он уже подошел к кабинке. Секунда-другая – и взрыв!

Я встал на место, которое указал бармен. С его позиции просматривался весь зал, кроме пары столиков, скрытых елкой.

– Если бы стена между баром и кабинкой была декоративной, тебя бы насмерть посекло осколками. Стена приняла на себя удар. Тебя не оглушило?

– До сих пор в ушах звенит, – признался бармен.

– Как официантку зовут? – спросил я у бармена. – Таня? Таня, иди сюда! Дружище, налей-ка нам с Таней по рюмочке коньяка! Ей надо стресс снять, а мне взбодриться.

– Оплачивать кто будет? – вежливо осведомился бармен.

– Евгений Викторович, кто же еще. Ты наливай, об оплате не беспокойся, я с ним уже обо всем договорился.

Заметив суету у бара, в дело вмешался следователь.

– Андрей Николаевич, не вздумай спаивать свидетелей! – предостерег он.

Как специально, в момент разлива коньяка в зал спустился Ковалик. Он подошел к нам, жестом велел налить и ему. Следователь против рюмки коньяка для директора кафе возражать не стал.

– Я думал, вы уже ушли, – выпив коньяк, сказал Ковалик.

– Коллеги бросили меня, теперь придется до управления на своих двоих добираться.

Директор не поверил ни единому моему слову. Он понял, что я остался для реконструкции событий. Иначе для чего елку ставить назад?

Оставив директора возле бара, я вышел в гардеробную. Входные двери в кафе были заперты на швабру, просунутую сквозь дверные ручки. Просто и надежно, не надо с замком возиться и никакой пьяный с улицы двери не взломает.

В гардеробной над зеркалами напротив стойки с вешалками, словно издевательство над испорченным вечером, висел плакат: «Счастья и удачи в новом, 1989 году!». Хорошенький Новый год у кого-то получился. Мне-то что, я на работе, а вот тем, кто пришел в кафе выпить и повеселиться, вот им не позавидуешь.

Я осмотрел в гардеробной стойки с вешалками, закуток у стены, где в свободные минуты отдыхал швейцар, перевернул на пол корзину с мусором, но никаких признаков того, что пацан весь вечер просидел, спрятавшись за пальто и шубами, не нашел.

«Не мог мальчишка несколько часов неподвижно просидеть в этом закутке, – решил я. – Он бы к вечеру в туалет захотел, а единственный выход, чтобы не вести его через весь зал, – дать ему помочиться в бутылочку. Ни бутылочки, ни баночки в гардеробной нет. Верхней одежды пацана тоже нет. Наверное, швейцар действительно впустил его с улицы».

– Я домой поехал, – заглянул в гардеробную Ковалик. – Вас подвезти?

– Конечно! – обрадовался я. – Вам мимо городского управления будет удобно проехать?