Читать книгу Алексей Балабанов. Встать за брата… Предать брата… - Геннадий Старостенко - Страница 7

Толкуется, что «афганский синдром» как бы главным фоном проходит в балабановском триллере «Груз 200». И что само это кино режиссер сделал антивоенным памфлетом. Возвысил голос, понизив ракурс. Но увы – памфлета не получилось. Из негодного материала ничего хорошего и не могло выйти.

Безумно тягучие кадры психотипии мента-маньяка… изнасилование девчонки, прикованной к койке, на которой лежит труп ее жениха, убитого в Афганистане и присланного «грузом 200»… А потом и другой персонаж в исполнении актера Серебрякова пытается насиловать бутылкой из-под шампанского…

Сочинено как бы и с аллюзией в сторону фолкнеровского «Святилища». Очень многие детали и ходы Леша «импортировал» оттуда – вот разве что там, кажется, насилуют кукурузным початком… Если что, всегда можно сказать: да – слямзил из-за океана, так американский классик описывал поганую действительность… теперь уже и не американскую… Но тем и «отмазаться» можно: Заметьте, не сам я это выдумал! Не Балабанов породил этих монстров – было до меня…

Мой вердикт совпадет с мнением большинства «непродвинутых» кинозрителей в нашей многострадальной ойкумене: такие «вершины» в кинематографе могли покориться только Балабанову. Не стоит исключать, что это был и явный парафраз-алаверды с темы его учителя Германа в жестко антисоветском и антирусском кино «Хрусталев, в машину». Там мастер черно-белого кино с упоением обрывает все реплики персонажей до полного безумия и воспроизводит такое же действо, как и у Балабанова, – только другим предметом… Балабанов словно бы даже предлагает повторно свои творчески удвоенные извинения мэтру, поначалу усмотревшему в его «Брате» признаки антисемитизма и обидевшемуся на ученика.

Балабанов говорил потом, что в «Грузе» он имел в виду не политику, но ощущение времени, в котором жил. Что ему очень важно было сделать кино о конце Советского Союза. Отступлю на шажок от темы – она большая и мутная, пусть отстоится пока, никуда не денется, еще вернусь…

Те, кто сегодня монтирует образ Алексея Балабанова с образом борца за правду, за интересы трудового класса и за социальное равенство, если не лжет сознательно, то ошибается. Он был далек и от тоски по исторической России (которую мы потеряли), тем более от царебожия, i.e. ни минуты не тосковал по России дореволюционной (свидетельством чему как минимум «Морфий»). Но уж антисоветчиком стал и по убеждению, и по надобности высокой цензуры. Цену позе он знал и умел подстроиться под нужды времени, а под соцзаказ сформировалась подспудно еще и нравственная позиция. Известно, что где-то за год до смерти, побывав в Тбилиси, загорелся даже идеей снять кино о молодом Сталине – налетчике и экспроприаторе. Можно не сомневаться, что вышли бы вторые «Жмурки», искусства бы не случилось – но кураторов постсоветской культмысли это бы нимало не огорчило. Ему бы и с Прилепиным, многажды разоблаченным как писатель, подсказали что-нибудь замутить – только уже по Донбассу.

Когда мы прощались в тот жаркий день во вгиковской общаге, Леша то ли в простоте, то ли снисходительно этак заметил – с тогдашним фирменным своим кивком или откидом головы: «Пиджачок у тебя хороший». На мне был ничем не примечательный пиджачишко в клетку, чуть коротковатый в рукавах. Уже постфактум я подумал, что это была легкая подначка – по поводу того, что я почти не участвовал в их с Андреем беседе и отделывался малозначительными репликами. Или, может, это учителя кино ставили ему творческие задания – исследовать фактуру предметов для кадра. Вот он и упражнялся на том, что придется.

Думаю, к этому времени уже случилось его знакомство на курсах с Сергеем Сельяновым, определившее ту часть его творчества, не считая которую созидательной и ценностно важной, я все же нахожу ее не столь чудовищно энтропийной и депрессивной, чем та, что была исполнена в полном погружении в себя, в метафизическую самость ущербного духа, и вполне заслуживает названия «плохое кино режиссера Балабанова».

Сельянов (кажется, по версии критика Трофименкова – «кержак с внешностью медведя-красавца») стоял за всеми его фильмами (как за фильмами его, за их успехом на фестивалях, стояла тень его влиятельной любящей матери), но почему-то упорно хочется погрузиться в иллюзию, что «созидательная» часть его творчества была продюсеру его и другу Сельянову ближе, чем «энтропийная». Кажется, у режиссера документального кино Завильгельского был такой перифраз: Важнейшим из искусств для нас является искусство добыть деньги для кино. Смешно – но, видимо, верно, и Сельянов стал неплохим искусником в своем деле, а потом и маркет-мейкером нового русского кино. И, думается, будущий продюсер не мог не сознавать, что родительское гнездо Балабановых в столице Урала осенил своим крылом гений общения. Об этом, впрочем, можно еще сказать…

Или даже назвать – «очень плохое кино режиссера Балабанова»… Мудрено закручено? Возможно. Только бывает, когда о внешне как бы и не очень замысловатом, но все же претенциозно «тонком», просто не напишешь. В его киномире простота и лубковость часто не самоценна и выглядит магическим инструментом, эстетическим методом, а опрощенный балабановский формализм становится уже «вещью в себе», больше целью, чем средством.

Вот и все. В то время, когда Алексей (усилиями папы дважды катапультированный во ВГИК: в первый раз сразу после службы, тогда его быстро выставили за какие-то непонятки с «преподом», тот раскритиковал его опус в форме рассказа, а второй раз – уже на высшие курсы) начинал свое творческое становление, наша с ним дружба скисла то ли в уксус, то ли в плесень, как старое самодельное вино. Дальше она окончательно поросла сорняком, а со временем (с выбросом на экраны «плохого кино режиссера Балабанова», иначе – его «эксгибиций в танатологии») и вообще превратилась в заброшенный и сильно замусоренный пустырь, куда и наведываться-то не хотелось.

Это не значит, что я на нем не появлялся, на этом пустыре. Заходил. И даже подумывал восстановить все до приемлемого природой состояния. Но уж слишком много усилий нужно было приложить для его расчистки. Да и расчистишь – а его снова завалят мусором. Какой смысл?

И все же случается иной раз пошататься по нему этаким «сталкером». Но вовсе не для того чтобы познать сущности гуманизма и сверхразума, как у Тарковского, а просто чтобы подсказать потом окружающим – где там ямы, где битое стекло, ржавые железки теперь торчат… следы испражнений или трупы псов беспризорных… Ведь есть немалое число желающих истолковать пространство его творений как истинно прорывное и недосягаемо нравственное. Ну, а мне представляется, что в этом деле без поправок не обойтись.