Читать книгу Копи царя Соломона - Генри Хаггард - Страница 5

Мы выехали из Дурбана в конце января и только к середине мая добрались до Ситанды и расположились лагерем около нее. По дороге с нами случилось много разнообразных приключений, но все такого рода, какие постоянно случаются со всяким африканским охотником, и потому, не желая удлинять свой рассказ, я не стану их здесь описывать, кроме только одного особенного случая.

В Ипиати, самой отдаленной торговой станции Матабельской земли (где, к слову сказать, царствует отъявленный негодяй, король Лобенгула), мы с превеликим сожалением расстались с нашей благоустроенной фурой. Из двадцати чудесных быков, купленных мной в Натале, у нас оставалось только двенадцать. Один погиб от укуса кобры (ядовитой змеи), трое околели от недостатка воды, один просто пропал, и трое остальных издохли, наевшись ядовитой травы, которая здесь зовется тюльпанной. От этой травы у нас заболели еще пять быков, но нам удалось их вылечить. Мы оставили фуру и быков на попечение Госы и Тома, оказавшихся очень надежными малыми, и, кроме того, попросили приглядеть за ними одного почтенного шотландца, поселившегося в этой глуши.

Затем мы отправились пешком в свое далекое странствие в сопровождении Омбопы, Хивы, Вентфогеля и полудюжины носильщиков, которых наняли тут же, на месте. Помнится, все мы были довольно молчаливы, когда тронулись в путь, и, вероятно, каждый размышлял о том, приведется ли ему когда-нибудь снова увидеть нашу фуру. Некоторое время мы шли молча, как вдруг Омбопа, открывавший наше шествие, затянул звучную зулусскую песнь о том, как несколько храбрых воинов, которым наскучила однообразная домашняя жизнь без приключений и подвигов, снарядились и пошли в великую пустыню, чтобы найти новую жизнь или умереть. И вдруг – о счастье! о радость! – когда они зашли далеко, далеко в пустыню, она оказалась совсем не пустыней, а напротив, то был чудный, невиданный край, где паслись тучные стада и плясали юные женщины, где было много диких зверей, на добычу охотникам, и много сильных врагов, на славу воинам.

Тут мы расхохотались и приняли это за добрый знак. Наш Омбопа был превеселый дикарь, хотя, конечно, по-своему, – как-то величаво-веселый. По временам на него находили припадки задумчивости, но вообще у него была удивительная способность поддерживать в нас хорошее расположение духа. Мы все очень его полюбили.

А теперь я доставлю себе удовольствие и расскажу вам одно наше охотничье приключение; это моя страсть: рассказывать об охоте.

Через две недели после того, как мы выступили из Иниати, пришли мы в необыкновенно красивую лесистую местность, обильно снабженную водой. Тут росли во множестве прекрасные махабеловые деревья, увешанные освежительными желтыми плодами с огромными косточками. Дерево это составляет любимую пищу слонов, и по всему было видно, что эти гиганты должны здесь водиться: нам часто попадались их свежие следы; во многих местах деревья были поломаны, а иногда и совсем выворочены с корнем. Слон питается очень разрушительным манером.

Выйдя на тропинку, извивавшуюся по высохшему руслу, мы неожиданно спугнули целое стадо высоких жирафов, которые ускакали своей странной иноходью, высоко задрав хвосты и звеня копытами, точно кастаньетами. Они были уже довольно далеко от нас, и по-настоящему – вне выстрела; но Гуд, который шел впереди всех и держал в руках скорострелку, заряженную пулей большого калибра, не утерпел, прицелился и выстрелил по молодой самке, бежавшей сзади всех. По какой-то совершенно необъяснимой случайности пуля угодила ей прямо в затылок и перешибла позвонки, так что она кувыркнулась вниз головой, вверх ногами, точно кролик. В жизнь свою не видывал ничего подобного.

– Черт побери! – воскликнул Гуд. (К сожалению, в минуты волнения он имел привычку очень сильно выражаться; по всей вероятности, он привык к этому во время своих морских странствий.) – Черт возьми! Убил!

– У, Богван! – завопили кафры. – У! у!

Они прозвали Гуда Богван (стеклянный глаз) за его монокль.

– Ай да Богван! – подхватили мы с сэром Генри, и с этого дня репутация Гуда как отличного стрелка установилась раз навсегда, по крайней мере между кафрами. В сущности, он был плохой стрелок; но всякий раз, как ему случалось дать промах, мы смотрели на это сквозь пальцы, памятуя знаменитого жирафа.

Мы сейчас же отрядили несколько человек, чтобы снять с костей лучшее мясо убитого животного, а сами принялись устраивать себе шерм неподалеку от воды. Для этого обыкновенно нарубают как можно больше терновника и складывают его наподобие круглой изгороди; пространство, заключенное внутри, сглаживают и утаптывают и посредине устраивают настилку из сухой травы для спанья, разумеется, если можно ее достать. Кругом зажигают костры. К тому времени, как мы кончили свой шерм, взошла луна и поспел наш обед, состоявший из жареного мяса и мозговых костей жирафа. Грызть эти кости было делом не легким, но с каким удовольствием мы их смаковали! По-моему, только слоновое сердце вкуснее мозгов жирафа; это сердце нам посчастливилось есть на другой же день. Мы с аппетитом уничтожили свою несложную трапезу при свете полной луны и несколько раз принимались благодарить Гуда за его удивительный выстрел. Потом принялись курить и болтать друг с другом. Должно быть, мы представляли собой довольно-таки странное зрелище, сидя вокруг нашего костра. Я с короткими седеющими волосами, вечно стоявшими дыбом на голове, конечно, составлял разительный контраст с сэром Генри, у которого уже порядочно отросли его золотистые кудри, тем более что я человек худощавый, невысокий и смуглый, а сэр Генри высок, плотен и очень белокур. Но если принять во внимание все обстоятельства дела, то, разумеется, самое удивительное зрелище из всех нас представлял собой капитан флота ее величества Джон Гуд. Он восседал на кожаном чемодане и имел такой вид, как будто только что успел вернуться с благоустроенной охоты в цивилизованной стране, – такой чистенький, прибранный и прекрасно одетый. На нем были коричневый охотничий костюм, такая же шляпа и щегольские штиблеты. Выбрит он был, по обыкновению, прекрасно; его стеклышко и вставные зубы блестели в образцовом порядке; и вообще, то был самый щеголеватый и опрятный господин, с каким мне когда-либо приходилось иметь дело в пустыне. У него были даже белоснежные воротнички из гуттаперчи, и не одна перемена!

– Ведь их совсем не тяжело носить, – сказал он мне в простоте душевной, когда я выразил ему мое удивление по этому поводу. – А я люблю, чтобы на мне было все как следует.

Так вот мы сидели тут и болтали при чудном лунном свете, посматривая на кафров, которые расположились недалеко от нас и сосали свою опьяняющую дакчу из роговых трубок. Наконец они стали укладываться спать и один за другим завернулись в свои одеяла и улеглись вокруг костра. Только Омбопа сидел несколько поодаль, опершись головой на руку, погруженный в глубокое раздумье. Я заметил, что он никогда не водил компании с остальными кафрами.

Вдруг из чащи кустарников, расстилавшейся позади нас, раздалось громкое, протяжное рыканье: «Ууф! Ууф!»

– Лев! – воскликнул я.

Мы вскочили и стали прислушиваться. Не успели мы встать, как у водопоя, в ста шагах от нас, послышался пронзительный, трубный рев слона. «Ункунгунклово! Ункунгунклово!» (Слон! Слон!) – зашептали и заволновались кафры, и через несколько минут мы увидели целую вереницу огромных темных силуэтов, которые медленно двигались по направлению к чаще. Гуд вскочил как сумасшедший, обуреваемый жаждой истребления; кажется, он воображал, что убьет слона с такой же легкостью, как подстрелил своего жирафа. Но я схватил его за руку и удержал на месте.

– Это ни к чему не приведет, – сказал я. – Пусть себе уходят.

– Да тут настоящий рай для охотника! Не остаться ли нам здесь денька на два, чтобы поохотиться? – предложил сэр Генри.

Это меня удивило, так как до сих пор сэр Генри только и делал, что торопил нас идти как можно скорее, особенно с той поры, как мы достоверно узнали в Иниати, что два года тому назад некий англичанин, по имени Невилл, действительно продал там свою фуру и отправился дальше. Вероятно, охотничьи наклонности сэра Генри на этот раз пересилили все остальные соображения.

Гуд с радостью ухватился за эту мысль, потому что ему ужасно хотелось пострелять слонов, да и мне также, по правде сказать; упустить такое стадо без единого выстрела было положительно против моей совести.

– Ладно, други сердечные, – сказал я. – Мне кажется, что нам не мешает немножко поразвлечься. А теперь пойдемте-ка спать: завтра нам надо быть на ногах чуть свет и тогда мы авось застанем слонов на корму, прежде чем они соберутся уйти подальше.

Все согласились, и мы пошли укладываться спать. Гуд снял верхнее платье, встряхнул его хорошенько, спрятал зубы и стеклышко в карман панталон, аккуратно все это сложил и прикрыл на ночь краешком своей прорезиненной простыни, чтобы не отсырело от росы. Мы с сэром Генри удовольствовались менее сложными приготовлениями и, завернувшись в свои одеяла, заснули тем спокойным, глубоким сном без всяких сновидений, который достается путешественнику в награду за дневные труды и лишения.

Вдруг нас всех разбудило что-то необычайное. Но что это было?

Со стороны водопоя внезапно раздался шум; было очевидно, что там происходит отчаянная борьба; еще минута – и нас положительно оглушили страшные, громовые рыканья. Ошибиться было невозможно: только лев может рычать таким образом. Мы все вскочили и уставились в ту сторону, откуда раздавался шум, по направлению к воде. Тут мы увидели какую-то непонятную, черно-желтую массу, которая вся сотрясалась и двигалась прямо на нас. Мы схватили карабины и, неслышно скользя на своих фельдтшоонах (полевые лапти из невыделанной кожи), выскочили из шерма и побежали. Между тем странная масса повалилась и с ожесточением каталась по земле, когда же мы к ней подошли, она уже не двигалась и лежала совершенно смирно.

И вот что оказалось: на траве лежал самец сабельной антилопы – самой красивой из всех африканских антилоп, – совершенно мертвый, и тут же великолепный черногривый лев, пронзенный насквозь ее огромными загнутыми рогами, также мертвый. Очевидно, произошло следующее: сабельная антилопа пришла напиться к водопою, где уже ждал в засаде лев, вероятно тот самый, которого мы слышали с вечера. Пока антилопа пила, лев сорвался с места и прыгнул к ней на спину, но она приняла его на свои острые рога и проколола насквозь. Однажды я уже видел подобный случай. Лев, конечно, никак не мог высвободиться и все время терзал и кусал спину и шею несчастной антилопы, которая обезумела от боли и ужаса и рвалась вперед до тех пор, пока не упала мертвая.

Насмотревшись вдоволь на мертвых зверей, мы соединенными силами кое-как притащили их к своему шерму. Потом уже окончательно улеглись и проспали до рассвета.

Мы поднялись чуть свет и стали собираться на охоту; взяли с собой три карабина самого крупного калибра, порядочное количество зарядов и большие походные фляжки, наполненные жидким холодным чаем; я знаю по опыту, что нет ничего лучше этого напитка во время охоты.

Нетрудно нам было напасть на широкую тропу, проложенную слонами. Вентфогель внимательно осмотрел ее и объявил, что, судя по следам, в стаде должно быть от двадцати до тридцати слонов, большей частью взрослых самцов. Но за ночь они успели уйти довольно далеко, так что было уже девять часов утра и солнце сильно пекло, когда мы наконец увидели, что они должны быть где-нибудь поблизости, судя по изломанным деревьям, оборванным листьям и коре. И в самом деле, вскоре мы заметили все стадо, состоявшее из двадцати-тридцати больших слонов, как сказал Вентфогель. По-видимому, они только что окончили свою утреннюю трапезу и спокойно стояли в небольшой лощине, слегка похлопывая своими огромными ушами. Это было великолепное зрелище.

Слоны находились шагов за двести от нас. Я взял горсть сухой травы и бросил ее на воздух, чтобы посмотреть, откуда дует ветер, зная по опыту, что, если они почуют нас по ветру, все пропало: уйдут, прежде чем мы успеем хоть раз выстрелить. Оказалось, что ветер – какой ни на есть – дует от слонов к нам, так что мы осторожно поползли крадучись в высокой траве и, благодаря этому прикрытию, приблизились к огромным животным шагов на сорок. Как раз против нас, боком и, следовательно, во всю свою длину, стояли три великолепных слона; у одного из них были огромные бивни. Я шепнул моим спутникам, что буду стрелять в среднего, сэр Генри прицелился в крайнего левого, а Гуду достался самец с огромными бивнями.

– Пора! – скомандовал я потихоньку.

Бум! Бум! Бум! – выпалили один за другим наши тяжелые карабины, и слон, намеченный сэром Генри, повалился как сноп на землю мертвым: пуля угодила ему в самое сердце. Мой слон упал на колени, и я уже думал, что ему пришел конец, как вдруг он вскочил и бросился бежать как раз мимо меня. Я всадил ему еще одну пулю в ребра, и на этот раз он упал совсем. Тогда я поспешно зарядил карабин двумя новыми патронами, подбежал к нему и прекратил страдания бедного животного, пустив ему пулю в упор прямо в голову. Затем повернул к Гуду, чтобы посмотреть, как он справился со своим огромным слоном; я слышал, как тот вопил от боли и ярости, пока я добивал своего. Подойдя к капитану, я застал его в самом возбужденном состоянии. Оказалось, что после первого выстрела слон бросился прямо на охотника, который едва успел отскочить в сторону, после чего разъяренное животное бешено промчалось дальше, по направлению к нашему лагерю.

Между тем остальное стадо удирало с громом и треском в другую сторону, обуреваемое диким ужасом.

С минуту мы совещались о том, что нам делать: отправиться ли по следам раненого слона или преследовать стадо. Наконец мы решились на последнее и тронулись в путь, думая, что слона с большими бивнями нам больше не видать как своих ушей. С тех пор я пожалел не один раз о том, что этого не случилось. Преследовать слонов было необыкновенно удобно, потому что они оставляли за собой такую широкую дорогу, что хоть в карете поезжай, и в своем безумном бегстве примяли и растоптали кустарники, точно легкую траву тамбуки. Но угнаться за ними было не так-то легко, и, прежде чем мы их опять нашли, нам пришлось тащиться два часа с лишним под палящим солнцем. Все слоны, кроме одного, сбились в кучу, и сейчас было заметно по их беспокойному виду и по тому, как они поднимали хобот и нюхали воздух, что они настороже и чуют недоброе. Одинокий слон стоял по сю сторону стада, шагов за пятьдесят от него, и, очевидно, сторожил. От нас он был немного дальше, чем от своих. Рассудив, что он легко может нас увидеть или почуять по ветру и спугнуть всю остальную компанию, если мы попробуем подойти ближе (тем более что место было довольно открытое), мы прицелились в него втроем и выстрелили все разом.

Все три заряда попали в цель, и грозное животное замертво рухнуло наземь. Тогда стадо снова обратилось в бегство, но, на беду, ему встретилось нуллах, то есть высохшее ложе ручья с очень крутыми берегами, местоположение, очень похожее на то, в котором убили принца[7] в стране зулусов.

Сюда-то и устремились злополучные слоны, так что, когда мы подошли к краю обрыва, мы застали их в неописуемом смятении: они тщетно карабкались на противоположный берег, наполняли воздух дикими криками, трубили, ревели и нещадно толкали друг дружку, в эгоистическом стремлении спастись в ущерб ближним – точь-в-точь как люди. Теперь мы могли пострелять в свое удовольствие и принялись палить взапуски кто во что горазд. Мы убили пять слонов и перестреляли бы, вероятно, все стадо, если бы они вдруг не перестали карабкаться на тот берег и не догадались бежать прямо вдоль ложа ручья. Мы так устали, что решились их не преследовать; к тому же нам опротивела эта бойня: кажется, довольно было восьми слонов на один день. Итак, после того как мы немножко отдохнули, а кафры вырезали два слоновых сердца нам на ужин, мы отправились восвояси, очень довольные собой, и решили прислать сюда на другой день носильщиков, чтобы вырезать слоновьи бивни.

Вскоре после того, как мы прошли то место, где Гуд ранил своего патриарха, нам попалось навстречу стадо ланей, по которым мы, впрочем, не стреляли, так как у нас и без того было довольно мяса. Они пронеслись мимо нас и остановились за небольшой рощицей, откуда стали нас разглядывать. Гуд, никогда не видевший их вблизи, непременно захотел посмотреть на них поближе. Он отдал свой карабин Омбопе и отправился в рощицу в сопровождении Хивы. А мы уселись отдыхать в ожидании его возвращения, очень довольные этим предлогом.

Как раз в эту минуту солнце стало садиться в полном блеске своих багряных лучей, и мы с сэром Генри любовались этим восхитительным зрелищем, как вдруг раздался рев слона, и на фоне пламенно-багрового солнечного диска вырезался перед нами его гигантский силуэт с поднятыми кверху хоботом и хвостом. Еще секунда – и нам предстало новое зрелище, а именно Гуд и Хива, бегущие к нам во всю прыть и преследуемые раненым слоном: это был тот самый. Сначала мы не решились стрелять (да оно бы ни к чему и не привело на таком расстоянии), опасаясь, что попадем в одного из них; а затем произошло нечто ужасное. Гуд пал жертвой своего щегольства – пристрастия к европейской одежде. Если бы он решился расстаться со своими узкими панталонами и гетрами, как сделали мы, и охотиться просто во фланелевой рубашке и полевых лаптях, все обошлось бы благополучно; но теперь тесные панталоны только затрудняли его отчаянное бегство, и в довершение всего шагах в шестидесяти от нас он поскользнулся из-за своих дурацких ботинок со скользкими, отполированными травой подошвами, и растянулся на траве как раз перед самым слоном.

У нас просто дух захватило от ужаса: мы знали, что он сейчас умрет, и бросились к нему что было силы. В три секунды все было кончено, но совсем не так, как мы думали. Храбрый Хива видел, как упал его господин, и в одну минуту обернулся и со всего размаху бросил свой ассегай (род кинжала) прямо в голову слона. Кинжал вонзился в хобот.

От боли зверь испустил яростный рев, схватил несчастного зулуса, ударил его оземь и, наступив своей огромной ногой ему на грудь, обвил хоботом нижнюю часть его тела и разодрал его надвое. Мы бросились к нему, почти обезумев от ужаса, и принялись палить в слона как попало, пока он не повалился рядом с останками несчастного зулуса. Что до Гуда, он сейчас же вскочил и в отчаянии ломал руки над телом отважного мальчика, который пожертвовал своей жизнью, чтобы спасти его. Даже я почувствовал, что мне точно что-то сдавило горло; а уж кажется, человек бывалый. Омбопа стоял и созерцал огромный труп мертвого слона и изуродованные останки бедного Хивы.

– Что ж, – произнес он наконец, – он мертв; но зато он умер как мужчина!