Читать книгу Золотарь, или Просите, и дано будет… - Генри Лайон Олди - Страница 3

– Это ты во всем виноват.

– Перестань.

– Ты. Если бы у ребенка был нормальный отец!

– …то с улиц исчезли бы все подонки. И в темных "сквозняках" пели бы Окуджаву. Возьмемся за руки, друзья…

Бывшая заплакала. Оружие, против которого я был бессилен. В финале нашего совместного забега она часто обнажала этот меч. Казалось бы, мог привыкнуть. Семь лет после развода. Казалось бы, мог забыть. Ан нет, сразу чувствуешь себя виноватым.

Кто сына искалечил? – ты, Золотарь.

Вот такая логика.

Чтобы не брякнуть лишнего, я встал и отошел к окну. За спиной всхлипывали. В голливудовских фильмах больницы – райские кущи. Светлый коридор, деловитые медики, зеленые, приятные глазу халаты. И стеклянная дверь, сквозь которую видно кровать с пострадавшим. У нас иначе. Пахнет "столовским" борщом и хлоркой. У входа на этаж, за дряхлым столом, скучает жирная медсестра. Двери выкрашены белилами. Свинцовыми, как мерзость жизни.

Ничего не видно, никуда не пускают.

– Лучше бы он сам упал, – вздохнули за спиной. – Или авария.

– Почему?

– Его били, Саша. По голове. По рукам. Железным прутом.

– Откуда ты знаешь?

– Про прут? Я не знаю. Я закрою глаза и вижу… Когда авария, не так дико. Некого винить, разве что бога. А тут – живые люди. Незнакомые. Встретили, остановили, решили развлечься. Я даже не знаю, что сделаю, если увижу их…

Когда я услышал про бога, понял: бывшая на грани. Недавно она сделалась религиозна. Заезжий пастор – улыбка рекламного агента, хватка бульдога. Молитвенный дом, собрания, ячейки. Библия наизусть. Миссионерский пыл. Рвение неофита. Попытки вовлечь меня и Антошку. К счастью, я оказался ленив, а Антон – благоразумен.

Если она готова винить бога – дело швах.

– Где ты их увидишь?

– В милиции. Или на суде. Не знаю… Наверное, ничего не сделаю. Мне страшно, Саша.

– Ладно тебе… Не трави душу. Антошке этим не поможешь.

– Ты иди домой. К нему все равно не пустят.

– А ты? Пошли, я подвезу тебя на такси.

– Я еще посижу. Я клиентов отменила, день свободный.

Когда мы подали заявление, с нас смеялась вся округа. Редактор и маникюрша. Дельфин и русалка, как поется в известной песне, не пара. Три раза не пара. А у нас любовь. Страсть. Общность интересов – черт ее знает, откуда она взялась. Мы гуляли ночами. Я читал Самойлова:

Бывшая, тогда еще будущая, смеялась. Она умела чудесно смеяться. Зачем тебе молодость, спрашивала она. Ты и так молодой. Зеленый, как огурчик. У нее был талант. Банальности оживали в ее речи.

Расписывались мы на третьем месяце. В марте родился Антошка.

Пять лет счастье ехало с горки вниз. Мальчишка, подложивший картонку под тощий зад. Еще пять лет счастье тупо смотрелось в зеркало. Морщинки, красные глаза, первая седина. «Это я? – размышляло оно. – Счастье?» Мы не скандалили. Не повышали голос. Просто разучились радоваться друг другу.

Привычка не спасала.

Вот последний год – тот да, эпоха ссор. До сих пор стыдно перед Антошкой. Она плакала. Я кричал. Придуманные обиды, ерундовые поводы. И сразу – в крик. Во мне жила странная агрессия. В какой-то детской пьесе у главного злыдня в башке торчал серебряный гвоздь. Если злыдень регулярно не делал гадости, у него болела голова. У меня болела голова, если я не кричал на жену.

Разбежались мы до странного легко. Все – плач и крик – прекратилось с подачей заявления. Словно выключили энергию. И Антошка, десятилетний мудрец, принял ситуацию без демонстраций. "Знаешь, папа, – сказал он мне, – так лучше." Парень унаследовал талант матери. Он говорил банальности, как истину. Новорожденную, свежую истину.

Возможно, так оно и было.

– Не пущу, Саша. Не надо.

– Это стихи.

– Я помню. На жилье не рассчитывай.

Захотелось наорать на нее, как в былые времена. Я с трудом сдержался. Черт дернул за язык! – последнюю строфу я произнес вслух. Бывшая восприняла это, как намек. "Не молодой, не старый…" Вместе со злобой на меня обрушилась реальность. Минуту назад между нами стояла стена. Я переживал, суетился, спешил, но не верил. "Кожан", хорек, качок с челюстью были персонажами книги. Я не писал эту книгу, даже не читал – я ее редактировал.

Неудачный оборот, тяжелая фраза…

Меня взяли за шкирку, уложили между страницами – и прихлопнули. Типографским прессом. Плоский, ломкий, как засушенный лист, я смотрел в окно на больничный сад. И боялся обернуться.

Дежурная медсестра с любопытством поглядывала на нас.

– Вот деньги, – я достал позорные триста баксов. – Больше нет. Возьми, вдруг понадобятся. Если что, я раздобуду еще.

Деньги бывшая взяла, не чинясь.

– Звони в любое время. Днем, ночью…

– Хорошо.

– Если дождешься врача, звони сразу.

– Да.

Диалог без смысла. Я такие вычеркивал. Или сокращал без жалости.

– Может, чайку? – вдруг спросила медсестра. – С коржиками?