Читать книгу В дебрях Африки - Генри Мортон Стенли - Страница 3

В ДЕБРЯХ АФРИКИ
От Стенли-Пуля до Ямбуйи

Оглавление

Дни проходили довольно быстро. С раннего утра перед глазами тянулись леса, тысячи островков, поросших деревьями, и громадные каналы стоячей воды, блестевшей на солнце, словно потоки ртути. Мы приближались то к правому берегу, то к левому, то вступали в русло более глубоких вод и таким образом избегали однообразия, которое было бы неминуемо, если бы мы шли ровно посреди реки, т. е. в таком расстоянии от берегов, чтобы нельзя было рассмотреть подробностей.

Я спокойно сидел на кресле-качалке, в каких-нибудь двенадцати метрах от берега, и с каждым поворотом винта глазам моим представлялись все новые бесконечные сочетания этих деревьев, кустов, все новые массы зелени, лиан, цветов и бутонов. Правда, свойства и особенности этих растений большею частью не были мне известны, те или другие части берегов казались неинтересными, но часы пролетали незаметно, а по временам внимание развлекалось появлением какого-нибудь обитателя воздуха или воды.

Эта чудная панорама ярко-зеленых лесов с неподвижными ветвями и листьями, эта почти непрерывная кайма роскошных, густолиственных кустарников, усеянных крупными мотыльками, бабочками, всевозможными насекомыми, эти громадные пространства воды, блестящей и совершенно спокойной, – гораздо дольше останутся в памяти, нежели картины той же природы под ударами тропической грозы, которая налетала почти каждый вечер и нарушала ее мирную прелесть.

Дождливый сезон длится здесь два месяца, с 15 марта до 15 мая. Всякий день после двух часов пополудни небо начинало хмуриться, солнце пряталось за черные тучи, молнии бороздили наступавшую тьму, гром разрывал облака, дождь обрушивался и лился в тропическом изобилии; и в этом печальном тумане природа мало-помалу исчезала в ночных потемках. Невозможно было бы выбрать время, более благоприятное для нашего плавания по великой реке. Воды были как раз ни слишком низки, ни чрезмерно высоки, нечего было опасаться, что суда попадут на затопленный материк или сядут на мель.

Мы почти постоянно держались в расстоянии двенадцати метров от левого берега, и на протяжении 1 600 км нам довелось беспрерывно любоваться растительностью, с которою по густоте листвы, по разнообразию оттенков, по обилию и благоуханию цветов не может равняться ни одна флора в мире.

Бури налетали большею частью уже вечером или к ночи, когда наша флотилия давно стояла на якоре. Москиты, слепни, мухи цеце и прочие несносные насекомые на этот раз казались мне далеко не так докучливы, как во время прежних моих путешествий; большая часть нашего пути была уже пройдена, прежде чем появились – и то в малом количестве – представители этих проклятых полчищ.

Гиппопотамы и крокодилы вели себя безукоризненно; туземцы оказались скромны, умеренны и охотно отдавали нам своих коз, кур и яйца, бананы, а мы им за это выдавали «векселя», по которым они должны были получать деньги с Роз Труппа, плывшего вслед за мною в расстоянии двух-трех дней пути.

Здоровье мое было хорошим и даже превосходным по сравнению с прошлыми походами; а мои товарищи, – потому ли, что они действительно были увлечены делом, или потому, что не хотели обращать внимание на мелочи, – гораздо реже жаловались, чем спутники моих прежних экспедиций.

1 мая. «Генри-Рид», имея на буксире два меньших судна, отплыл во главе флотилии, увозя Типпу-Тиба, 96 человек его свиты и родственников и 35 человек наших людей. За ним тронулся «Стенли», ведя на буксире «Флориду», на них 336 человек, шесть ослов и множество всякой поклажи. Полчаса спустя «Мирный» со 135 пассажирами весело тронулся в путь; но едва наши друзья успели прокричать нам «до свидания», едва наша корма вступила в борьбу с быстрою волной, как руль сломался. Капитан скомандовал остановиться, якори упали в очень неровное дно, а течение в этом месте сильное – до шести узлов в час. Пароход весь задрожал, до верхушек своих мачт; якорные цепи стали щепить палубу, и так как не было никакой возможности вытащить якоря, завязшие между глыбами камня, пришлось рубить канаты и возвращаться к пристани в Киншасу. Капитан Уитли и наш механик Давид Чартерс немедленно принялись за работу, и в 8 часов вечера руль был исправлен.

На другой день все шло вполне благополучно, и мы догнали наш остальной флот у Кимпоко, в верхнем углу озера Стенли.

3 мая. Впереди пошел «Мирный», но «Стенли» не преминул перегнать нас и пришел к месту условленной стоянки на полтора часа раньше нашего. «Генри-Рид» явился позже всех из-за ошибки капитана.

Наш «Мирный» положительно с норовом: идет он прекрасно в течение нескольких минут и вдруг начнет как будто задыхаться, а через полчаса опять старается. Паровик у него заменен системой змеевиков, а двигатели, помещенные в цилиндрических барабанах у кормовой части, должны вращаться неистово, прежде чем успеют сдвинуть его с места. Он доставит нам немало хлопот.

Как только мы останавливаемся на ночь, что почти всегда бывает в 5 часов вечера, каждый из офицеров делает перекличку своим людям и посылает их за дровами на завтрашний день; эта работа очень трудная, и длится она иногда до поздней ночи. Некоторая часть носильщиков (для «Стенли» 50 человек) отправляется на поиски за сухим лесом, который они перетаскивают к пристани, и тут еще двенадцать человек их товарищей рубят эти бревна на поленья в 75 см длины. Для «Мирного» и «Генри-Рида» достаточно половины этого числа рабочих. Затем поленья переносятся на корабль, и таким образом на следующее утро ничто уже не задерживает отплытие.

Проходит несколько часов, прежде чем «ночная тишина» водворяется вокруг нас: на берегу горят костры, треск ломающихся деревьев, удары топоров, скрип расщепляемых поленьев оживляют первую вечернюю вахту.

4 мая. Наш негодяй-пароход продолжает нас озадачивать. Это, конечно, один из самых медлительных кораблей, какие когда-либо осмеливался сдавать строитель. Мы на целые километры отстаем от других. Каждые три четверти часа мы должны останавливаться, чтобы смазывать его, иногда также для прочистки цилиндров или чтобы вызвать давление, вымести с решеток остатки угля и золу; едва только удастся нам поднять давление до одной атмосферы, как через пять минут она уже упала до одной трети, потом до четверти, а потом все наши усилия клонятся уже к тому, чтобы помешать этой старой калоше идти вниз по течению со скоростью одного узла в час. Семь дней мы из-за нее потеряли на озере Стенли и еще восьмой провозились из-за сломанного руля. Право, это очень скучно.

5 мая. Остановились у пристани Мсуата, где майор и доктор Пэрк ждут нас уже четыре дня. На берегу возвышаются кучи заготовленного для нас топлива; майор и доктор накупили кукурузы и лепешек из кассавы.

6 мая. Майору Бартлоту я отдал приказание отвести свой отряд к устью Ква и дожидаться парохода «Стенли»; пароход же сначала должен пойти в Болобо, высадить там своих пассажиров, а затем вернуться к устью Ква и подобрать майора с его людьми. Сам я пока останусь в Болобо организовывать сызнова экспедицию. Но 7 мая я издали увидел «Стенли» неподвижно стоящим у левого берега, неподалеку от Чумбири, и немедленно поспешил к нему; оказалось, что он наткнулся на подводный камень и потерпел серьезную аварию. Нижняя обшивка была пробита в четырех местах, несколько заклепок выскочило, другие расшатались.

Тотчас мы созвали машинистов с остальных пароходов; наши шотландцы, Чартерс и Уокер, оказали при этом важные услуги; пришлось болтами прикреплять к наружной стенке корабля деревянные пластинки или заплаты, вырезывая их из старых масляных бочек, – работа чрезвычайно трудная и потребовавшая столько же терпения, сколько искусства. Сначала изготовляли пластинки, промазывали их суриком, обтягивали куском грубого полотна, которое также промазывали суриком. Вода в трюме поднялась уже на шестьдесят сантиметров, а в обшивке пришлось буравить отверстия для пропуска болтов; машинист стоял по пояс в воде, что ослабляло удары резцов.

Когда все было готово для заделки отверстия, в реку спускали водолаза, у которого в одной руке была пластинка из толя, подбитого полотном и пропитанного суриком, а в другой – конец бечевы, пропущенной через скважину обшивки. Он ощупью отыскивал пробоину, продевал в нее конец бечевки, а машинист старался поймать ее изнутри. Захватив конец бечевки, машинист осторожно тянул ее до тех пор, пока заплата становилась на место; тогда в отверстие вставлялись винты, и машинист закреплял их гайками. Многие часы провели мы над этой длинной и скучной работой; к вечеру удалось исправить главную аварию стального киля, но прошло 8 и 9 мая, прежде чем корабль мог отправиться в дальнейшее плавание.

10 мая. «Стенли» догнал нашего убогого ленивца, потом догнал и «Генри-Рида»; несколько часов спустя «Мирный» опять задумался, и вскоре ничем нельзя было сдвинуть его с места; давление падало все ниже; волей-неволей пришлось стать. В эту минуту выражение лица Чартерса было для нас интереснее всего в мире, и мы ожидали из его уст как бы решение своей судьбы. Чартерс, человек небольшого роста, очень веселый, никогда не отчаивается. «Ничего, не пугайтесь, все пойдет ладно!» – говорил он, пока я бесился, видя себя прикованным к берегу.

На следующий день мы тронулись в путь ранним утром, твердо решившись на сей раз отличиться. С час времени «Мирный» оправдывал наше доверие, потом начал проявлять утомление. Пары быстро истощались, и пришлось бросить якорь. В 10 часов стало ясно, что дело непоправимое, и я послал Уарда на вельботе к «Генри-Риду» пригласить его на помощь.


Пароход пришел в 8 часов вечера и остановился в 50 м от нас. Целый день мы только и делали, что глядели в бурые воды потока, в котором застряли, – как раз посередине русла, между берегом и островком. По временам из воды выглядывали гиппопотамы, бревна, поросшие мхом, травы, обломки деревьев.

22 мая. «Генри-Рид» привел нас на буксире в Болобо. Нечего сказать, триумфальное шествие!

В области Уянзи о голоде почти не слыхали, а Болобо – одна из лучших пристаней на реке как по обилию съестных припасов, так и по их разнообразию. В этой-то местности, где наши люди позабывали свои скудные порции, до крайности сокращенные после отъезда из Люкунгу, я решился исполнить свое намерение – разделить наши силы на две колонны.

Наша флотилия не в силах была сразу перевезти экспедицию к верхнему Конго; я рассудил, что нужно сначала перевозить наиболее крепких и надежных людей, а остальные пусть останутся в Болобо под командой Уарда и Бонни до тех пор, пока «Стенли» вернется из Ямбуйи. «Скорее! Скорее!» – понукает Англия, и нужно идти вперед со всею поспешностью, какую допускают обстоятельства. Я рассчитывал, что арьергард может последовать за мною не позже, как через шесть или семь недель.

Я выбрал 12 человек, наиболее слабых из нашей команды, и решил оставить их в Болобо вдоволь откармливаться превосходным местным хлебом и рыбой, которую здесь легко добывать. Пароход «Стенли» отправился обратно к устью Ква, за майором Бартлотом, доктором Пэрком и 153 людьми.

Кому же поручить командование второй колонной? Кто мог занять этот пост, значительнейший из всех после моего? Общее мнение указывало на майора Бартлота. По слухам, он уже предводительствовал отрядом в тысячу человек и проводил его от Коссеира на Красном море до Кенэ, что на берегу Нила; он отличился и в Афганистане и во время суданской кампании. Если эти слухи были справедливы, то вряд ли я мог бы избрать офицера, более его пригодного для такого поручения.

Впрочем, будь у меня налицо другой офицер, равный ему по чину, я бы не назначил на это место Бартлота, страстно желавшего идти в первой колонне. Тем не менее, когда я достаточно обдумал и взвесил способности и степень опытности остальных его товарищей, юношеская отвага которых была слишком хорошо мне известна, я был вынужден предупредить Бартлота, что по совести не могу поручить ни одному из наших юнцов этого поста, принадлежавшего ему по праву старшинства, личной репутации и опытности.

– Будь у нас другое транспортное судно, такое, как «Стенли», вы непременно пошли бы с нами, майор! – говорил я ему, стараясь как-нибудь приободрить его, потому что молодой человек очень приуныл. – Я вам оставлю всего 125 человек и как можно меньше поклажи. Все остальное пойдет водой. Если вы знаете кого-нибудь, кто бы лучше вашего годился на это дело, я бы с удовольствием назначил его. Я надеюсь, что вы не слишком будете принимать к сердцу эту неприятность. Да и что же тут такого? Провести арьергард к намеченной цели – точно такая же заслуга, как идти впереди всех. Если Типпу-Тиб выполнит свои обязательства, вы можете выступить через шесть недель и, конечно, догоните нас; силою обстоятельств мы будем подвигаться очень тихо: нам предстоит идти напролом через столько препятствий!

По дороге, проторенной нами, вы легко можете идти вдвое скорее нашего. Если же Типпу-Тиб обманет, вы тем свободнее можете распоряжаться своими движениями. У вас будет столько дела, что время пролетит незаметно. А в утешение помните, майор, впереди вам будет еще довольно возни, могу вас уверить, и для вас я приберегу самое важное. Но поговорим о настоящем: кого вы желаете взять себе в помощники?

– Кого вам угодно.

– Нет, сами выбирайте кого-нибудь, с кем вы могли бы обмениваться мыслями и надеждами. У всякого свой вкус, знаете ли.

– Ну, так я выбираю мистера Джемсона.

– Джемсона – отлично. Я вам дам еще Роз Труппа, славный малый, насколько я понимаю, а также Уарда и Бонни. Трупп и Уард говорят по-суахильски, они вам будут очень полезны.

Итак, 15 мая мы покинули Болобо со всем нашим флотом, и с нами 511 человек из состава экспедиции да Типпу-Тиб и 90 душ его родни и подчиненных.

Недавняя починка «Мирного» заметно улучшила его ход, и мы 10 мая прибыли в миссию баптистов в Люколеле. «Стенли» пришел несколькими часами позднее. Миссионеры оказывали нам благодушное гостеприимство, за которое мы им глубоко признательны. Мы провели здесь целый день и занимались покупкой съестных припасов.

24 мая. Экваторвиль – станция, принадлежащая компании Сандфорда. Ее представитель здесь – Глэв, очень умный молодой англичанин родом из графства Йорк. Тут же мы видели капитана фон Геля, только что воротившегося из неудачной экспедиции: он с пятью солдатами из племени хауса пытался пробраться вверх по течению Мобанги, дальше, чем это удалось сделать миссионеру Гренфелю несколько месяцев назад.

30 мая. Достигли цветущего поселения Бангала с гарнизоном из 60 солдат и двумя крупповскими пушками. Здесь устроен кирпичный завод, который до нашего приезда успел уже изготовить 40 000 кирпичей превосходного качества. Эта станция делает величайшую честь Центральной Африке.

В Бангале еще не было голодовки. Поселение владеет 130 козами и двумя сотнями кур; офицеры во всякое время достают свежие яйца. Рисовые поля зеленеют на пространстве пяти гектаров. Служащие пьют пальмовое вино, настойку из бананов и пиво, приготовляемое из тростника и притом чрезвычайно крепкое, как я узнал по собственному опыту.

Я приказал майору отправиться с Типпу-Тибом и его людьми прямо к Стенлеевым порогам, предварительно распорядившись высадкою с судов тридцати пяти занзибарцев и заменою их суданцами, чтобы ни один из носильщиков не узнал, что водопады всего в нескольких днях пути от Ямбуйи.

Если не считать некоторых странностей в поведении парохода «Стенли», который от времени до времени таинственно исчезал в извилинах протоков под предлогом удобнейшей добычи топлива, мы без всяких задержек шли до впадения Арувими в Конго и 12 июня очутились на моей старой стоянке, напротив селения басоков.

Племя басоков – то самое, к которому принадлежал наш Барути, по прозванию Порох; в 1883 г. Карема взял его в плен еще ребенком. Сэр Френсис Уинтон привез его в Англию, чтобы привить ему цивилизованные привычки. Из рук сэра Френсиса он попал ко мне и очутился теперь, после шестилетних странствий, в виду своей деревни и своих соплеменников. Заметив, как он пристально и внимательно засматривается на родные места, я уговаривал его подать голос басокам и пригласить их к нам. В прежние времена я немало старался расположить к себе этих детей лесов, но это мне никогда не удавалось; хотя я считаю, со временем это вполне достижимо.

Я долго раздумывал, почему лесные жители всегда бывают более дики, трусливее живущих на открытых местах. Подходишь к ним одинаково: показываешь какие-нибудь блестящие безделушки самых ярких цветов или бусы ослепительных оттенков, по целым часам расточаешь им любезности, улыбаешься ласково, всячески ободряешь – и все понапрасну! Приходится укладывать все это добро в тюки и убирать до более благоприятного времени. Это оттого, что лес – единственное прибежище своих сынов. Против опасений, возбуждаемых чужестранцем, против всех опасностей и зол, им приносимых, у туземца одна защита – лес с его неизведанными глубинами.

Когда дикарь отваживается переступить за пределы лесов, один вид приближающегося «чужого» заставляет его пятиться до тех пор, пока он не очутится под родимой тенью; тут он в последний раз оглянется на непрошеного гостя и пропадает в чаще, как бы желая этим сказать: «Ну, теперь прощай, я дома!» На открытых равнинах туземец всегда отыщет какой-нибудь холмик, дерево, наконец, курган термитов, с вершины которых он может высмотреть пришельца и составить себе понятие о его намерениях. В лесу же только и возможны случайные встречи: каждый встречный незнакомец – вероятный враг, и цель его во всяком случае остается тайной.


Барути долго звал своих земляков – и вот их челноки зашевелились и направились к нам с несносной медлительностью; наконец они приблизились. Он узнал некоторых гребцов и закричал им, что бояться нечего. Он стал расспрашивать их об одном из соседей, которого назвал по имени. Дикари позвали этого человека, крича изо всех сил своих здоровенных легких; тот отозвался с другого берега, и мы видели, как он сел в челнок и поплыл в нашу сторону. То был старший брат Барути; последний осведомился, как он поживал за эти годы, что они не виделись. Брат таращил на него глаза и, не узнавая его, бормотал свои сомнения.

Тогда Барути назвал ему имя их отца, потом имя матери. Лицо его брата оживилось сильнейшим любопытством, и он очень ловко подвел свой челнок к пароходу.

– Коли ты мне брат, скажи мне что-нибудь, чтобы я узнал тебя!

– У тебя на правой руке шрам. Помнишь крокодила?

Этого было довольно. Широкоплечий молодой туземец испустил радостный крик и зычным голосом оповестил о своей находке всем соплеменникам на отдаленном берегу. В первый раз мы увидели, как Барути заплакал. Его брат, позабыв свои страхи и опасения, причалил к кораблю и принялся сжимать его в своих объятиях. Видя такую радость, и другие челноки подплыли поближе.

Вечером я предоставил Барути на выбор, оставаться у своих или следовать за нами; по моему мнению, ему следовало сопровождать нас, так как его существование далеко не было безопасно в таком близком расстоянии от арабов, находившихся у Стенлеевых порогов.

Мальчик, казалось, был того же мнения; он отказался воротиться к родителям и к своему племени, но дня через два по прибытии нашем в Ямбуйю он забрался ночью в мою палатку, стащил мое винчестерское ружье, пару револьверов Смита и Вессона и изрядный запас патронов к ним, захватил с собою серебряные дорожные часы, педометр, также серебряный, небольшую сумму денег и превосходный кожаный пояс с внутренними карманами; забрав все это, он сполз в челнок и поплыл вниз по течению, вероятно, к своим родственникам. Мы больше никогда его не видели и даже не слыхали о нем. Мир ему!

14 июня. Мы поравнялись с Ямбуйей, деревушками, расположенными по левому берегу Арувими на 145 км выше слияния этой реки с Конго.


В дебрях Африки

Подняться наверх