Читать книгу В дебрях Африки - Генри Мортон Стенли - Страница 5

В ДЕБРЯХ АФРИКИ
От Ямбуйи до водопадов Панга

Оглавление

В африканских странах дорогой считается в большинстве случаев тропа, которая от длительного пользования становится гладкой и твердой, как асфальт. Вследствие туземного обычая ходить всегда «гуськом» эта тропа никогда не бывает шире тридцати сантиметров, и если она давно проложена, то похожа на извилистый и глубокий желоб, с накоплением пыли и назема бока все больше приподнимаются, пешеходы накидывают по сторонам ветки и камешки, а в дождливое время года дождевые потоки еще глубже бороздят колею.

Всякая проселочная дорога наших стран, в среднем выводе, бывает на треть короче этих тропинок, которые извиваются подобно ручью на равнине. Как бы то ни было, мы не теряем надежды тотчас по выступлении из лагеря напасть на такую тропу, так как во время моих четырех предыдущих экспедиций в Африке мне удавалось следовать подобными дорожками на протяжении нескольких сот километров. Отчего бы им не быть и здесь? Ямбуйя образует скопище маленьких деревушек, а у местных жителей могут быть соседи и с восточной стороны, так же как и с западной и южной.

Мы выступили из ограды. Отряды за отрядами по порядку вытянулись вдоль пути, по одному человеку в ряд. Впереди каждого отряда свой вожатый, свой барабанщик, свой трубач и пятьдесят человек передовых, обязанных действовать сечкой и топором, рубить прутья, срезать кору на древесных стволах для обозначения пути, сшибать тростник, устранять или обрубать ветки, могущие мешать проходу наших сотен нагруженных носильщиков, валить целые деревья и накладывать их поперек ручьев, сооружать насыпи и бомы из ветвей и валежника вокруг каждой импровизированной стоянки, в которой мы ночуем после дневного перехода.

Если не окажется тропинки, авангард сам прокладывает ее, выбирая места, где заросли менее густы, и поспешно врезываясь в них, так как ничего нет утомительнее, как стоять на месте под жгучим солнцем с тяжелою ношей на голове. Если кустарник неудобный, сплошной, непроницаемый, сквозь него прорубают туннель. Проворнее! «Чап а чап!» – как у них говорится, иначе в рядах терпеливых носильщиков раздастся зловещий ропот.

Ловкий и смышленый народ должен у нас идти в дровосеки: в их рядах не сдобровать ленивому или разине; лучше будет, если такой «гой-гой» бросит свою сечку и взвалит себе на плечи ящик или тюк. Да и то ему надо держать ухо востро: три сотни выжидающих тотчас выйдут из терпения, им некогда стоять и нужно притом каждый миг быть настороже, оглядываясь то вправо, то влево, потому что стрелы бывают отравленными, а удары копьем часто смертельны! Они глазами должны рыться в лесной мгле, всеми чувствами прислушиваться.

Но мне нечего бояться ротозеев или «гой-гоев» – я выбрал людей все молодых, сильных; их члены гибки, тело подвижно. Мои триста молодцев питают величайшее презрение к старикам и толстякам; этим последним таки порядочно достается от насмешливых товарищей, языки которых пронзают, как шпаги; и, опасаясь таких насмешек, всякий норовит как можно бодрее взмахнуть наточенной сечкой; острый топор так и сверкает в воздухе, подрезая деревья или стесывая со ствола широкую полосу коры; дровосеки прорубаются через кустарник, косят тростник, и следом за ними поспешает караван, вьющийся на протяжении полутора километров.

– Ну, дорогой майор, расстанемся тут. Не забывайте нашего обещания, и мы скоро увидимся опять!

– Будьте спокойны; здесь не застряну! Только бы мне дождаться наших людей из Болобо, тогда ничто меня не задержит.

– Отлично! Да сохранит вас Бог! Не падайте духом! Теперь с вами, друг Джемсон!

Капитан Нельсон также подходит и обнимается с ними на прощанье; после этого я иду на свое место впереди колонны, а капитан становится в арьергарде.

Колонна остановилась в конце поселений или, лучше сказать, на рубеже дороги, намеченной на днях Нельсоном,

– Куда теперь пойдем, вожатый? – спрашиваю я у этого сановника, так как идущий впереди каравана у них всегда считается главным начальником. На нем костюм вроде древнегреческого и на голове каска легконогого Ахиллеса.

– Туда, прямо к восходящему солнцу.

– А сколько часов до ближайшего селения?

– Одному Богу известно.

– Ты знаешь эти места? Бывал в других деревнях?

– Нет. Зачем мне бывать?

Вот и все, что известно наиболее сведущему из нас.

Трогаемся в путь. Будем идти какой-нибудь тропинкой вдоль реки, покуда не нападем на настоящую дорогу.

«Бисмиллях!» – восклицают пионеры; нубийские трубачи играют «в поход», и через несколько минут голова колонны исчезает в чаще густой поросли за пределами последней лужайки ямбуйских поселений.

Это было 28 июня 1887 г. Вплоть до 5 декабря, т. е. в продолжение ста шестидесяти дней кряду, мы шли лесами, кустарниками, джунглями и не видели ни одного местечка, поросшего зеленой травой, хотя бы величиною с пол небольшой комнаты. Один километр за другим, в непроходимой чаще бесконечных лесов, с тою лишь переменой декорации, что местами кусты и деревья пониже, местами повыше и толще, смотря по возрасту деревьев, по силе и свойству подлеска и, наконец, смотря по степени отенения от гигантских шатров, превышающих своими размерами остальную растительность.


Я должен посвятить несколько глав описанию этого длинного похода и сопровождавших его событий, ибо он впервые представил взорам цивилизованного человека громадную страну, совершенно неизвестную с тех пор, как «воды собрались в одно место и образовалась суша». Обещаю читателю быть кратким, хотя до весны настоящего 1890 г. ни один папирус, ни одна рукопись, книга или брошюра не сообщали ни малейшей подробности об этой стране ужасов.

При температуре 30° в тени караван наш подвигался по тропе, едва заметной и часто терявшейся в густой тени кустарника. Мы шли очень медленно, через каждые три или четыре минуты останавливаясь из-за перепутанных лиан; сечки и топоры пятидесяти пионеров беспрерывно были в деле, постоянно то рубя, то срезывая. На каждые сто метров порядочной дороги приходилось средним числом сто метров затруднительного пути.

В полдень, миновав Ямбуйские пороги, мы пришли к тому изгибу реки Арувими, который виден был с нашей стоянки; отсюда, за 6 или за 7 км выше нас, виднеется другой порог, кипучие волны которого сверкают на солнце. Ниже их на реке показалась целая флотилия плывущих челноков. Жители Ямбуйи, очевидно, всполошили своих соседей. Когда около четырех часов пополудни мы подошли ближе, то увидели, что на островках по эту сторону водопада теснятся женщины и дети племени янкондэ, которых мы видели в первый раз. Вооруженные туземцы почти на сотне лодок, расположенных по реке в определенном порядке, приблизились к нашему берегу и, следя за всеми движениями нашего каравана, по мере того как он мелькал в просеках или скрывался в чащах, стали издеваться над путниками, осыпая их насмешками и вызовами.

Вдруг передовой отряд вышел на широкую просеку или аллею, метров шесть в поперечнике и около 300 м длиной, в конце которой показались сотни три туземцев янкондэ; они что-то показывали жестами, кричали, и у всех в руках было по натянутому луку. Мне никогда еще не случалось в Африке встретить что-либо подобное. Пионеры остановились. Что это значит? Эти язычники прорубили нам прямую и широкую дорогу к своему поселку, а сами, очевидно, приготовились драться! Не зевать!

Хворостом и ветвями, срубленными для расчистки дороги, туземцы завалили с обеих сторон входы в лес так, чтобы принудить нас непременно проходить по этой аллее. Вскоре пятьдесят пар глаз рассмотрели, что эта великолепная дорога густо усажена палочками длиною в 15 см, заостренными с обоих концов и наполовину воткнутыми в землю, но так искусно прикрытыми зеленью, что мы приняли их сначала за обрезки веток, срезанных для расширения пути.

Я велел выстроить поперек дороги 24 человека в два ряда; переднему ряду приказал вырывать палочки, а заднему – прикрывать работающих и стрелять, как только неприятель спустит свой первый заряд стрел. Затем еще 12 пионеров послали мы лесом, по обеим сторонам дороги, и велели им проникнуть в селение. Едва мы подвинулись на двадцать метров по очищенной от палочек дороге, как в деревне показались столбы дыма, а по направлению к нам посыпался дождь стрел, ни в кого, впрочем, не попавших. Наши стрелки ответили. Передовые поспешили повыдергать остальные палочки, мы пошли скорым шагом и вступили в деревню одновременно с фланговыми. Весь караван бросился в атаку, пробежал насквозь через всю деревню, объятую пламенем, и, продолжая отстреливаться, остановился в каком-то предместье, в восточном конце местечка, которое еще не успели поджечь.

У реки схватка была более ожесточенная. Одного залпа из наших ружей было бы достаточно для устрашения неприятеля, потому что дикари вообще очень чувствительны к шуму; к несчастью, на сей раз шум не только напугал их, но имел и роковые последствия, потому что несколько туземцев едва не поплатились жизнью за свои глупые насмешки. Я виню в этом ямбуйцев: наверное, они наговорили своим соседям какого-нибудь ужасного вздора, если эти несчастные решились задержать военную силу в 400 карабинов.

Было девять часов вечера, когда арьергард вошел, наконец, в лагерь. Дикари прибегли к своей обычной тактике и всю ночь старались тревожить нас на разные лады. То они закидывали к нам отравленные стрелы и копья, которые, вертикально падая, втыкались внутри нашей ограды, то раздавались внезапные крики, вой, рычание, угрозы; по временам с разных сторон трубили в рога, как бы собираясь учинить генеральную атаку.

Человек, не знакомый с хитростями лесных сатиров, мог бы подумать, что восходящее солнце озарит полную нашу погибель. Во время прежних моих путешествий я уже познакомился с некоторыми из их приемов, но эти язычники показали мне новые хитрости. Я окружил лагерь часовыми, приказав им хранить абсолютное молчание и смотреть в оба.

Утром оказалось, что один из наших людей едва не погиб. Его одеяло и циновка с обеих сторон были насквозь пробиты копьями, которые, воткнувшись в землю, не задели его самого, но пригвоздили к постели. Двое других слегка ранены стрелами.

Наутро, поискав минут десять, мы нашли тропинку, которая сначала вывела нас на широкую поляну, заключавшую по меньшей мере двести гектаров обработанной земли, засаженной маниоком, а потом к небольшой деревне Бахунга, расположенной в семи километрах к юго-востоку от Янкондэ; тут мы могли, наконец, отдохнуть. Мне не хотелось изнурять людей, они еще не привыкли к ходьбе, и после такого длинного переезда водою я предпочел исподволь приучить их к переходам, имея в виду, как много и долго еще им предстоит идти.

30 июня. Мы попали на дорожку, соединяющую четырнадцать отдельных селений, расположенных, однакоже, в ряд. Все они окружены плантациями маниока, превосходно обработанными; но, несмотря на это, легко было заметить следы недавнего бедствия. Жилища конической формы, вроде четырехугольной, заостренной вверху колокольни. Обгорелые столбы, разрушенные жилища, а местами пометки на деревьях несомненно доказывали, что тут проходили арабы или маньемы, а может быть, брат Типпу-Тиба.

На следующий день мы прошли через другие деревни в том же роде, соединенные между собою очень хорошо проложенной дорогой. Между ними уцелели участки первобытного леса. Вдоль дороги видны были рытые ямы, употребляемые для ловли крупных зверей, ловушки и западни на разную мелкую дичь, на кроликов, белок, обезьян, крыс. В ближайших окрестностях каждой деревни натыканы были колышки, наподобие уже описанных мною, требовавшие величайшей осторожности со стороны всех, кроме европейцев, обутых в длинные сапоги. Да и нам приходилось остерегаться, так как иногда эти колышки, воткнутые вкось, могут проткнуть самую прочную кожу и занозить ногу своими ужасными колючками, что очень опасно и чего следует всемерно избегать.

В тот день нам суждено было познакомиться с еще одним важным неудобством путешествия по лесам. Через каждые 50 м поперек пути валялись старые толстые деревья; так как диаметр такого дерева приходился нам по плечо, нам было чрезвычайно трудно переваливать через него наших ослов, и многие из людей тяготились этой новой церемонией, так что, повторив ее от двадцати до пятидесяти раз, люди, не привычные к лесным походам, начинали роп– тать.

В 3 часа пополудни мы сделали привал у небольших болотистых прудов, покрытых кувшинками; на этот раз мы расположились нарочно подальше от населенных мест, потому что трое из наших людей получили уже раны на ногах от вышеописанных ловушек.

На следующее утро за три часа до рассвета лагерь был разбужен зловещим воем; с разных сторон по лесу раздавались звуки рогов. Мало-помалу эти звуки смолкли и послышались голоса двух человек: они переговаривались между собою так явственно и громко, что многие – в том числе и я – старались вглядеться в окружавшую нас глубокую тьму и рассмотреть ночного оратора и того, другого, который изображал его отголосок.

Первый говорил: «Чужеземцы, куда вы идете?»

А наперсник подхватывал: «Куда вы идете?»

Первый: «Эта страна не хочет принять вас».

Второй: «Не хочет принять вас».

Первый: «Все будут против вас».

Второй: «Против вас».

Первый: «И все будете убиты».

Второй: «Будете убиты».

Первый: «Ах – ах – ах – ах – а-а!»

Второй: «Ах – ах – а-а!»

Первый: «О-ох – о-ох – о-ох – о-ох – о-о!»

Второй: «О-ох – о-ох – о-о!»

Это было выполнено так смешно и так удачно, что в лагере все разразились неудержимым хохотом, и притом таким дружным, что голоса в лесу сконфузились и замолчали. Все снова погрузилось в ночную тьму.

Вполне убедившись в том, что тропинка, ведущая к прудам, проложена вовсе не людьми, и зная при этом, что назавтра нашим людям нечего есть, я был сильно озабочен и тем и другим, а потому 2 июля с рассветом послал 200 человек пионеров за маниоком в те селения, в которых мы побывали третьего дня. Они исполнили это поручение так, что еще раз убедили меня в своей совершенной умственной несостоятельности, и что из 389 человек, меня сопровождавших, вряд ли половина вернется в Восточную Африку. Теперь они в полной силе молодости, владеют усовершенствованным оружием, экипированы заново, каждому дано по десяти патронов.

Будь они хоть сколько-нибудь осторожны и осмотрительны, все почти могли бы живыми и здоровыми завершить кампанию; но они до такой степени ненадежны, безрассудны и легкомысленны, что не обращают ни малейшего внимания на приказы и распоряжения начальства, если за этим не присматривать постоянно, а для такого присмотра мне понадобилась бы сотня английских офицеров, не менее умных и преданных, чем мои четыре товарища. Эти дикари самым бессмысленным образом разбредаются по сторонам, рискуют жизнью из-за сущих пустяков, и пока какое-нибудь исключительное бедствие не проучит их, никакими доводами не убедишь их в том, что они поступают как безумные.

В одно время с фуражирами вернулся в лагерь отряд пионеров, посланных мною по тропинке с целью узнать ее общее направление; они пришли, захватив в лесу шестерых туземцев, расставлявших силки для дичи. Туземцы принадлежали к племени бабали; кожа их была светло-шоколадного цвета.

Мы попытались выведать от них, куда, собственно, ведет тропинка; но они говорили: «У нас только одно сердце, пусть и у вас не будет по два», что означало: не любезничайте с нами, коли вы намерены причинить нам недоброе. Как и все туземцы, они настоятельно уверяли нас, что не едят человеческого мяса, не то что племена бабанда, бабали, бабуква, занимающие берега Арувими выше Янкондэ и слывущие людоедами.

Вскоре после того доктор Пэрк, наблюдая летавших вокруг него пчел, рассказывал другому офицеру, что они здесь вполне безобидны; в эту самую минуту одна из них села к нему на шею и жестоко его ужалила в наказание за клевету. Он шутя стал рассказывать мне этот случай, но тут другая пчела ужалила его чуть ли не в то же самое место, так что он вскрикнул от боли.

– Клянусь Юпитером, кусаются, да еще как!

– Вот видите ли, – отвечал я, – и выходит, что век живи – век учись!

Раздав маниок и приказав отварить клубни непременно в трех водах, я назначил ровно в час дня снова выступить в поход. В четыре часа мы расположились на ночлег.

На другой день мы покинули тропинку и с помощью компаса пошли через кустарник под тенью исполинского леса. Я шел в колонне в третьем ряду, вслед за проводником, и таким образом имел возможность руководить людьми. Дабы идти по возможности ровнее, хотя бы и медленно, я приказал своим саперам, чтобы каждый из них на ходу быстрым взмахом отрубал ту лиану или тот куст, который мешал ему пройти, и тотчас шел бы дальше; двое старших обязаны были делать пометки на деревьях как можно явственнее; для этого они почти через каждые 10 м срезали кору на древесных стволах, притом всегда на одинаковой высоте; а так как, по всей вероятности, арьергард пойдет по нашим следам только через два месяца, я велел делать пометки по крайней мере в ладонь шириною.

Мы чуть не в такт погребального марша вступали впервые в неизведанные дебри этих дремучих лесов. По иным местам мы подвигались не более 400 м в час; в других, более или менее открытых, могли проходить до 1 500 м. С 6 часов 30 минут утра до 4 часов пополудни, т. е. за шесть или семь часов ходьбы (так как нужно же было употребить хоть один час на полдник и отдых), мы сделали только 9 км; между тем, в других местностях Африки, по обыкновенным торным тропам можно в этот срок пройти от 20 до 30 км. Поэтому для нас было очень важно по возможности придерживаться селений не только для того, чтобы запасаться съестным, но также и затем, чтобы воспользоваться местными тропами. Впоследствии увидим, насколько это удалось.

В 4 часа пополудни мы все еще шли, встречая на пути в течение дня болота и речные притоки, бухты и тинистые отмели, топи и трясины, лужи, подернутые зеленою плесенью, глубиной по колена и такие вонючие, что нас тошнило, узкие запруды, заросшие водорослями и длинные, как канавы.

Только что мы миновали эти вредоносные места, как в лесу внезапно так стемнело, что я с трудом мог различать буквы на своем компасе. Ветер, сначала издалека шуршавший в вершинах, перешел в глухой рев и, быстро приближаясь, разразился, наконец, громовыми раскатами бури, которая гнула, вертела и ломала сучья и потрясала гигантские стволы. Не желая останавливаться в болоте, мы спешили дальше, невзирая на возраставшую темноту; но когда хлынул дождь, поневоле пришлось остановиться, наскоро расставить палатки на колючем валежнике и поспешить, с помощью топоров и сечек, расчистить почву для ночлега.

Холодный дождь падал тяжелыми каплями, и каждая капля расходилась по легкой бумажной одежде наших людей широким пятном величиною в пятифранковую монету. Они дрожали от холода, зубы их стучали. Гром гремел, молния пламенными зигзагами врезывалась в темноту.


Было уже с лишним 9 часов вечера, когда весь караван собрался на место ночлега, но развести огни невозможно было из-за дождя; мы жались друг к другу, сидя на корточках, озябшие, промокшие, брызги проливного дождя обдавали нас, и мы дышали ядовитыми испарениями, подымавшимися из почвы. Наконец в 3 часа ночи можно было зажечь несколько десятков костров, люди ожили от тепла и с радостью расположились вокруг пылающих пирамид, чтобы напечь горьких корней маниока и положить конец своему продолжительному посту.

4 июля. Мы направились к северо-востоку; через час ходьбы услышали вдалеке хор поющих туземцев. Передовые побежали разузнать, в чем дело; вскоре раздались ружейные выстрелы, и шум как будто приблизился. Я поспешно собрал людей первого отряда: они сложили в кучу свои вьюки и построились в качестве стрелков. Прибежали гонцы от наших разведчиков и рассказали, что, придя на берег реки, они увидели подплывающую большую пирогу, а в ней толпу стоящих дикарей с натянутыми луками; дикари обдали их градом стрел, а наши отвечали залпом из ружей.

Мы снова пустились в путь; к 8 часам достигли берегов Арувими, в ту самую минуту, когда длинная цепь челноков обогнула мыс противоположного берега и скрылась за ним. Они второпях позабыли захватить одну маленькую пирогу, привязанную у берега, а в ней живую козу.

Река была спокойна, порогов не видать; желая хоть немного поберечь силы моих людей, я велел принести составные части нашего стального вельбота, и мистер Джефсон со своим отрядом, специально заведовавший им, тотчас приступили к работе. Через час «Аванс» был свинчен и спущен на воду. Кроме всего экипажа, он принял 10 человек больных и 50 вьюков. Разобранный по частям, он занимает 44 носильщика. Следовательно, таким образом у нас освободилось 94 человека на подмогу остальным, да еще четверо тех, которые должны были постоянно нести лейтенанта Стэрса, все еще очень больного. Джефсон со своими матросами переплыли реку, взяли козу и привезли ее к нам.

«Аванс» поплыл вверх по течению Арувими, а колонна должна была придерживаться берегов как для прикрытия вельбота, так и для сокращения работы. Отсутствие правильной и разнообразной пищи, малая питательность той, которая доставалась нам с таким трудом, крайняя необходимость подвигаться быстро, невзирая ни на какие препятствия, – все это неминуемо должно было подрывать силы даже наиболее крепких людей. Нужно было всемерно стараться избавлять их от излишнего труда и по возможности облегчать его.

5 июля. Двигаясь рядом с вельботом, мы прошли 10½ км. Ширина реки в этой части от 500 до 600 м; побережье несколько более открыто, но иногда приходилось пробираться сквозь непроходимые чащи джунглей и прорубать туннели через лианы, перепутанные ветви, бамбуки и тростники.

В 2 часа 30 минут мы пришли к деревне Буканда. Никакой тропинки в нее не было: просто из лесу мы попали в молодую рощу, в которой туземцы сделали просеку. Хижины построены посредине поля, близ реки, из чего я заключил, что, не имея дорог и не ведая еще воздушных шаров, здешние обитатели сообщаются друг с другом только водою.

Не удивительно, что мы так обрадовались этому селению: с самого 2-го числа караван питался исключительно маниоком, нарытым на соседних плантациях. Еще несколько дней такого воздержания, и нам пришлось бы совсем плохо.

Вельбот пришел только к вечеру. Он был задержан, во-первых, порогами, а во-вторых, встречей одиннадцати челноков; само собою разумеется, что хозяева их не остались победителями и бежали, оставив на месте несколько пирог, которые Джефсон озаботился привести к соседнему острову. Он говорил, что одна из этих пирог, выдолбленная из громадного дерева, вместимостью не уступит нашему вельботу, что нам надо подражать туземцам и воспользоваться речным путем для перевозки возможно большого числа людей, вещей и съестных припасов, ибо что же как не трудность перетаскивания провизии подвергла нас вчера настоящей голодовке.

В этой чужой стране мы всем чужие и лишь ощупью пробираемся в этих дебрях. Поэтому Джефсон отправился с двойным числом матросов, из которых половина должна привести пирогу.

Нечего и говорить, что задолго до нашего прибытия жители покинули Буканду; их остроконечные хижины были к нашим услугам, равно как и поля маниока. Это не было похоже на то, что я испытал во времена прежних странствий по Африке: обыкновенно женщины скрывались под прикрытием нескольких мужчин, а воины оставались по местам, вооруженные копьями и щитами, которые служат эмблемою собственности. Здесь же и куры обратились в бегство. Очевидно, изучать этнологию в этом краю будет затруднительно.

6 июля. В полдень караван, обильно снабженный съестными припасами, выступил из Буканды, а через два часа мы снова приступили к устройству лагеря. Первая половина дня была посвящена чистке и починке ружей, так как у многих уже сломались курки.

Мы понемногу освоились с дремучим лесом. Знаем, что в туманные, сырые утра люди зябнут и потому бывают унылы; нужна нравственная бодрость, чтобы заставить их сняться с лагеря, преодолевать холод, сырость, идти в тумане по вязкой почве, погружаться по пояс то в тину, то в воду и пересиливать тоскливое чувство, возбуждаемое сумрачной мглой, отсутствием света, тепла и почти постоянным отсутствием солнца. Небо заволокло густыми облаками, река тускло-серая, печальная. Температура понижается до +22°, даже до +20°С, а если судить по общему впечатлению, можно думать, что она еще на 10° ниже.

Нечистот в этих деревушках бывает очень много, и они сваливаются по берегу реки. В этих грудах скопляются и навоз, и разный сор, сметаемый с улиц и из жилищ, кожура маниока, иногда кожа спелых бананов и целые кучи устричных раковин. Не будь у меня других, более важных, предметов для описания, я бы охотно написал главу об этих компостах, а также о нравах и обычаях туземцев. Подобно Суэну, который по нескольким костям мог нарисовать целого мамонта, жителя давно прошедших веков, я взялся бы рассказать историю данного племени, изучив его кухонные остатки. Вонючие кучи привлекали представителей многих семейств насекомых. Отряды муравьев сновали взад и вперед в стройном стратегическом порядке, которому могли бы позавидовать местные дикари; мухи жужжали мириадами; бесчисленные бабочки, при виде которых Джемсон пришел бы в умиление, гонялись одна за другой, восхищая взор своими чудными оттенками; над ними целыми тучами вились мотыльки.

В дебрях Африки

Подняться наверх