Читать книгу 1812: Репетиция - Генрих Эрлих - Страница 3

Щегольская карета, пригодная в равной степени для парадных выездов и долгих путешествий, блистала чистотой и свежим лаком, в Петербурге такие пользовали чиновники высокого ранга, вынужденные по делам службы часто ездить для доклада государю в Стрельню или Царское Село. Или Версаль, Потсдам, Шенбрунн. В глубине прусских лесов, посреди грязного, измотанного непрерывными маршами и стычками войска она смотрелась, по меньшей мере, неуместно.

У запряженных цугом лошадей стоял возница в распахнутой дохе, у задника кареты, возле притороченных ремнями объемистых сундуков – молодец в кафтане какого-то нерусского кроя. Оба гренадерского роста, с суровыми лицами, с тронутыми сединой усами. Стоят расслабленно, как при команде «вольно». Бывшие унтера, заключил Соловьев.

Перед каретой прохаживался, разминая ноги после долгой дороги, мужчина, немолодой, но и не старый, на голову ниже своих слуг, но и не коротышка, с лицом худым, но с осанистой фигурой, обряженный в шубу, крытую серым сукном, скроенную как шинель, и меховую шапку с небольшим козырьком, похожую на фуражку. Прохаживался неторопливо, в то же время всем своим видом выражая нетерпение и неудовольствие от задержки.

Соловьев, не боявшийся ни медведя, ни кабана, ни любого вооруженного противника, ни самого Павла Петровича на вахтпараде, робел в присутствии гражданских лиц, будь то женщины или чиновники. Робость он, как водится, скрывал нарочитой грубостью и нахрапом, но после первой же отбитой лихой кавалерийской атаки сникал. С женщинами было проще, умиленные его робостью и богатырской фигурой, они быстро меняли гнев на милость и сами шли навстречу его желаниям. Чиновники, выстояв, начинали изгаляться.

– Кто вы такой, сударь? – грозно приступил Соловьев. – И какого черта вы здесь делаете?

Мужчина, как не слыша, сделал пару неторопливых шагов, в который раз обозрел окрестности с лежащими телами солдат, изнемогшими в борьбе с зеленым змием, презрительно скривился, потом обернулся, обвел Соловьева внимательным взглядом, отметил порванный плащ, распахнутый верх сюртука с недостающими пуговицами, демонстративно помахал рукой в тонкой лайковой перчатке, разгоняя свежие водочные пары, покачал головой, неодобрительно и осуждающе, и, наконец, ответил, как бы снисходя:

– Следую по срочному делу в ставку главнокомандующего. Соблаговолите пропустить через вашу часть.

– Не имею к этим разгильдяям никакого отношения, – встал в защитную стойку Соловьев, но тут же, опомнившись, продолжил допрос: – По какому такому срочному делу?

– А вот это уже не вашего ума дело. Я не собираюсь обсуждать дела государственной важности неизвестно с кем.

– Штабс-ротмистр Соловьев, – козырнул Соловьев и чуть было не пустился в объяснения, кто он такой и что здесь делает.

Но неизвестный не предоставил ему такой возможности.

– Штабс-ротмистр… – несколько пренебрежительно протянул он. – Какие-либо разъяснения я готов дать только старшему офицеру. Если сочту это необходимым, – добавил он тихо и тут же, резко повысив голос: – Соблаговолите проводить! Я спешу! Очень спешу!

Старшим офицером в команде был как раз Соловьев, но он уже устал бороться с этим сердитым чиновником. «Кармазин разберется, – успокоил он себя. – Он из него все вытрясет, и имя, и подорожную, и все его секретные дела».

– Прошу следовать за мной, – сказал он коротко.

По дороге Соловьев заглянул на офицерский бивак. Полянка пламенела красным, это денщики растирали снегом обнаженные по пояс тела. Тела стояли и кряхтели. Нормально! Не слезая с лошади, Соловьев свесился, отбросил ветки со своей заначки, рывком поднял бочонок с водкой, водрузил перед собой – законный трофей! С унтер-офицерского бивака доносился хриплый мат-перемат, впереди хлопнул пистолетный выстрел. Все шло своим путем, полк оживал. Соловьев нагнал карету и поскакал вперед, указывая дорогу.

Он вернулся к мыслям о превратностях судьбы, сведшей его со старыми друзьями. Ему было невдомек, что Судьба закрутила более затейливую интригу, приведя в то же место еще одного человека, которому была назначена важнейшая роль. Известить его об этой роли Судьба, как водится, не позаботилась, так что он, ни о чем пока не подозревая, катил себе в карете следом за Соловьевым, презрительно посматривая в окно на воскресающее воинство.

Звали его Ксаверий Пафнутьевич Шулепин. Служил он по ведомству иностранных дел. Служил истово и самозабвенно, потому что считал иностранные дела важнейшими для судеб государства Российского, собственно, только их он и считал заслуживающими внимания. Россия жила бы в мире и процветании кабы не происки врагов, соседей ближних и дальних, разрушению их козней Шулепин и уделял большую часть своего времени, мотаясь между европейскими столицами.

Внутренними делами, по его глубокому убеждению, в России заниматься вообще не следовало. Господь, в своей неизменной благодати и благорасположении к России, все сам устроит наилучшим образом, любые административные меры могут только помешать Ему. В особенности это относилось к мерам, предпринимаемым из лучших побуждений, их катастрофические последствия не шли ни в какое сравнение с явным самодурством, которое по прошествии лет оборачивалось подчас благом. Оно и понятно, ведь главным источником самодурства в России были государи, как-никак помазанники Божьи, а лучшие побуждения известно от кого исходят.

К людям военным Шулепин относился несколько свысока, рассматривая армию как один из инструментов решения возникающих внешнеполитических проблем. Инструмент, конечно, необходимый, но лишь один из многих. К тому же очень ненадежный. Военные могли в самый ненужный момент взять и проиграть битву, ссылаясь на какие-то там превратности войны и роковые случайности, и разрушить таким образом тщательно выстроенную комбинацию. Войны с ее случайностями Шулепин старался всеми средствами избегать. Сильная армия, на его взгляд, нужна была лишь как средство устрашения, а устрашать лучше всего на парадах. Лицезрение стройно марширующих многочисленных когорт суровых воинов в красивой форме, с блещущим на солнце оружием способно остудить самые горячие головы.

«А эти кого могут устрашить? – думал Шулепин, глядя в окно. – Грязные оборванцы, пьяный сброд, а не армия. Полдень, а они еще не выступили в поход. А уж офицеры!.. – Тут мимо кареты пронесся Соловьев, сквозь прореху плаща, которым он укрывал что-то перед собой, мелькнул вензель N. – Вот хотя бы этот штабс-ротмистр. Тупой служака, никакой культуры, никакой тонкости обращения, поди и французского не знает, весь расхлюстанный, глаза красные, воспаленные, наверно, всю ночь водку пил или в карты играл, или то и другое вместе. Обычное для них времяпрепровождение! А Наполеон с главными силами всего в двух дневных переходах. Вместе со старой гвардией, с ворчунами. Как они маршировали на последнем параде в Варшаве! Загляденье! Куда этаким против них. Хотя бы гвардия была. А так учинят французы разгром почище Аустерлицкого. А нам потом улаживай, мир заключай, сохраняй лицо при битой морде. Эх, грехи наши тяжкие!»