Читать книгу 1812: Репетиция - Генрих Эрлих - Страница 5

Кармазин поспешил, наконец, к Соловьеву, пытаясь на ходу разгадать, что за объемистый предмет прижимает тот к себе, прикрыв полой плаща.

– Воюешь, Кармазин? – со смехом встретил его Соловьев.

– Ну не всем же прохлаждаться, – ответил тот, все еще раздосадованный происшествием.

– Вот держи, это тебя взбодрит!

Перед Кармазиным возник большой вензель N, глаза его охватили приятную округлость бочонка, ноздри втянули восхитительный аромат виноградной водки.

– Ух! – выдохнул он, перехватил бочонок, аккуратно опустил на землю. Потом поспешно сбросил рукавицу, отцепил манерку, погрузил ее в прозрачную жидкость, так непохожую на мутную самогонку, которую подавали в местных тавернах под именем шпанса, выхватил, надолго припал к горлышку.

Шулепин, сидевший до этого в глубине кареты и несколько презрительно наблюдавший за происходившим на дороге, при упоминании фамилии Кармазин вдруг встрепенулся, подался вперед и впился глазами в корнета.

«Кармазин… Кармазин…» – повторял он про себя, пробуждая память.

– Уф! – сменил тональность выдоха Кармазин, опуская руку с пустой манеркой, и замер, прислушиваясь к тому, как блаженное тепло разливается от желудка по телу. Соловьев смотрел на него с понимающей улыбкой, не нарушая рассказом сладостные мгновения внутренней гармонии. Вот уже и пальцы ног подали признаки жизни, встрепенулись, зашевелились, Кармазин удовлетворенно кивнул, широко улыбнулся, вскинул глаза на Соловьева. – Вот уж удружил так удружил! Неужто французский обоз накрыл?

– Не поверишь – бросили.

– Бросили?! Только французы могут бросить водку!

– Зато у наших пришлось отбивать с боем.

– Как это тебе удалось?

– Да они на ногах не стояли.

– Тогда верю. Но все равно, ты, Соловьев, герой!

«Ну конечно же! – воскликнул про себя Шулепин и так же мысленно хлопнул себя ладонью по лбу. – Соловьев – Кармазин, Кармазин – Соловьев!» Услужливая память выхватила из дальних закромов нужные папки и стала быстро переворачивать листы приказов, отчетов, донесений и доносов, реляций, рапортов и подметных писем. По мере чтения взгляд Шулепина смягчался, вот уже и в Соловьеве он обнаруживал скрытые ранее достоинства – смелость, решительность, расчетливость, быстроту реакции и тонкость обращения с неизвестным лицом в экстраординарных обстоятельствах. «Ах, как интересно! Что говорится, на ловца и зверь бежит. Но там, помнится, был третий», – подумал Шулепин, но как ни напрягал он память, сколько ни вглядывался в пожелтевшие от времени листы, нужная фамилия расплывалась и ускользала.

– А куда обоз шел? – спросил Кармазин.

– Туда, – показал рукой Соловьев.

– Хорошо, – сказал Кармазин. – Значит, все же наступаем.

Вопрос этот занимал всех. Пессимисты считали, что мы бегаем от французов, как зайцы, оптимисты полагали, что тем же самым занимаются французы, реалисты говорили, что это не война, а бардак, игра в горелки с завязанными глазами. Теперь появилась некоторая определенность. Бардак, конечно, но водим мы.

Раздавался взрыв хохота. Это гусары, живописавшие вахмистру Неродько свои приключения, подошли к кульминационному моменту встречи с пьяными солдатами. Неродько ухватил в их рассказе главное, прилип взглядом к бочонку, так и застыл. С другого бока стояли егеря, которых привело сюда свойственное всем русским людям чутье на дармовую выпивку. Кармазин с улыбкой обозрел эти живые фигуры и не стал томить подчиненных ожиданием:

– Наполнить манерки! Девушкам поднесите! – сказал он бросившимся к бочонку егерям.

– Ну разве что в кивере! – весело отозвались те.

– Я сказал: по одной манерке! Подéлитесь!

– Знамо дело – поделимся, – откликнулся Неродько, уже запустившую руку с манеркой в бочонок.

– Кармазин, ну-ка глянь, никак Пашка скачет, – сказал Соловьев, протягивая руку в сторону, куда Кармазин ни разу не посмотрел за сегодняшний день, в сторону города.

– Точно, Маркóв, – сказал Кармазин, вглядываясь.

«Точно – Маркóв! Гвардии поручик Маркóв! – воскликнул про себя Шулепин, повторил, усиливая окончание: – Маркóфф! – усмехнулся: – Не оговорись при личной встрече, старый пройдоха!» Усмехнулся потому, что разом вспомнил все: и родословную интересующего его человека, и послужной список, гласный и негласный, и даже связанные с ним анекдоты. В том числе нашумевшую историю о дуэли со штабс-капитаном Как-там-бишь-его, не суть важно, потому что нет уже этого штабс-капитана, третий год в отставке, залечивает рану в своей деревеньке. Он позволил себе на губернском балу в присутствии дам в нарочитой вызывающей манере назвать гвардии поручика Мáрковым, за что немедленно получил встречный вызов – на дуэль.

Офицерский суд чести, состоявшийся тут же, в саду губернаторского особняка, счел причину вызова веской и обоснованной. По установившейся традиции запрещенная указом императора дуэль состоялась в присутствии всех офицеров полка, которые при случае могли поклясться, что ничего подобного не было – круговая порука! Они так и стояли – широким кругом, в центре которого сошлись дуэлянты. Опять же по традиции дрались на шпагах и до первой крови. Последнее определило тактику Маркóва, вызвавшую у многих недоумение: он упорно защищался, не спеша переходить в наступление. Собственно, был только один, тщательно подготовленный выпад, когда шпага Маркóва с хрустом вошла в грудь противника и прошила ее насквозь.

Рассказывали, что у дуэли было множество других свидетелей, все дамы прильнули к окнам бального зала и с трепетом наблюдали за перипетиями боя, вернувшегося в зал Маркóва встретили аплодисментами, все хотели танцевать с ним. Оркестр заиграл мазурку, которую танцевали непрерывно четыре часа, до рассвета. Штабс-капитана увезли в экипаже в госпиталь. Придя в себя, он подписал рапорт с обычной в таких случаях несуразицей: дескать, точил шпагу, уперев ее для удобства острием в грудь, неловкое движение, очнулся – в бинтах. Рапорт был принят с высочайшим удовольствием. Указ императора был строг, но сам Александр добр, необходимость сослать в Сибирь такого блестящего офицера, как Маркóв, доставила бы ему жесточайшие душевные страдания. Да и свидетелей дуэли не сыскалось. Дело закрыли. Собственно, его не открывали.

Остался анекдот и воспоминания, что на том балу в мазурке Маркóв превзошел всех, превзошел себя, он танцевал как бог, как Кармазин, и был неутомим, как Соловьев. Так говорили дамы, а мнению дам в этих делах можно доверять. Были и другие мнения, людей серьезных и основательных, более сведущих в мужских делах. Они говорили, что в этой троице главенствует все же Маркóв, как ум главенствует над руками, ногами, сердцем и другими частями тела, функции которых выполняли Кармазин с Соловьевым. Этих двоих Шулепин уже наблюдал в деле и составил о них свое мнение, оставался третий, который интересовал его в наибольшей степени. Интересовал настолько, что он вылез из кареты и, щуря глаза, стал всматриваться в приближающегося всадника.

Между тем Кармазин с Соловьевым продолжали свой разговор.

– А кто это с Пашкой?

– Да Уваров, больше некому, – сказал Кармазин. – Молодой, поступил в полк перед самым походом, так наслаждается гусарской формой, что являет ее всему свету. Кому ее здесь являть? Так нет же, в одном ментике скачет, как будто мороз не про него. Других таких дурачков у нас нет.

– Из каких Уваровых?

– Да из наших, из костромских.

– Уж не Сергея ли Павловича сынок? – наморщил лоб Соловьев. – Да нет, не может быть, тот еще пацаненок. Я когда в отпуске был, заехал к ним по соседству с визитом, так он от меня не отходил, то дай ему саблю в руках подержать, то шнуры на ментике пощупать.

– Да ты когда в отпуске-то был?

– Ох, давно. И правда – бежит время.

– Бежит, – согласился Кармазин. – А смены все нет. И судя по всему, не будет. Уваров – это не смена. Куковать нам здесь с тобой до последнего. А это что за шпак? – нарочито громко спросил он.

Кармазин соизволил, наконец, обратить внимание на Шулепина. Штатских он вообще недолюбливал, как всякий военный человек, а этот и вовсе ему не понравился. Чем, Кармазин разбираться не стал, не понравился – и все тут, больно важничает, вот встал демонстративно спиной к ним, ни за кого их держит.

– Да ехал оттуда, – Соловьев махнул рукой на запад, – со мной разговаривать не захотел, стал требовать более высокого начальства.

– Да кто он такой, чтобы требовать?

– Кто ж его знает, если он разговаривать не желает?

– На войне требовать имеют право только военные, а штатские должны подчиняться и отвечать. Что вообще здесь делает штатский?

– Вот и мне невдомек. Может, он шпиён?

– Чей?

– Наш.

– У нас нет шпиёнов, – сказал Кармазин, подделываясь под выговор Соловьева. – А если бы и были, то что делать нашему шпиёну в расположении наших войск?

– Верно! Ну, тогда французский, – заключил Соловьев.

Кармазин во все время разговора наблюдал за неизвестным. Тот сохранял полнейшее спокойствие. Нет, не так, полнейшее спокойствие сохраняли люди, симпатичные Кармазину, этот же держался с вызывающим безразличием, можно даже сказать, излучал пренебрежение.

– Со шпиёнами у нас разговор короткий, – сказал Кармазин, повышая голос, – как и с мародерами.

Спина неизвестного даже не дрогнула. Более того, он неприметно сдержал своих спутников. Блеснувшие в проеме двери кареты дула двух пистолетов тут же исчезли. А возница, одним движением распахнувший полы дохи и положивший руку за рукоять палаша, запахнулся и вновь принял расслабленную позу.

– Не сомневаюсь, что вы не совершите этот опрометчивый поступок, корнет Кармазин, – сказал неизвестный, не поворачивая головы.

Последние слова Шулепин нарочно подчеркнул, посылая Кармазину вполне ясный, как ему казалось, сигнал: мне о тебе, голубчик, все известно. Но тут Шулепин просчитался, после сегодняшних арьергардных боев Кармазину было не до разгадок тонких намеков, в прямом обращении к нему он увидел не намек, а явнее желание унизить его достоинство, его – командира арьергарда! Он вспылил. Неизвестно, что из всего это вышло бы, если бы не появление Маркóва.

– Командующий прислал с инспекцией, – сказал он, опуская приветствия и пресекая вопросы. – Сильно раздражен количеством отставших. Требует четкого ответа, когда закончится этот исход.

– Когда доползут, тогда и закончится, – пожал плечами Кармазин.

– От нас сие не зависит, – заметил Соловьев и тут же обратился к молодому гусару: – Привет, соседушка! Едва узнал! Эка вымахал! Орел! Настоящий гусар! За такую встречу и водки выпить не грех.

– Хорошо устроились, – Маркóв скосил глаза на бочонок с водкой.

– Пехота отбила у французов, а Соловьев у пехоты. Перепились, черти! – ответил Кармазин.

– Знаем уже. Весь лагерь только об этом и говорит, кто со смехом, кто с завистью. Командующий в ярости мечется по лагерю, я по неосторожности попался ему на глаза и тут же был послан с инспекцией сюда.

– По какому лагерю? – удивился Кармазин. – Я думал, вы на перинах по домам нежитесь.

– Куда там! Город не открыл ворота. Пришлось ставить шалаши и палатки в чистом поле. Да в предместье заняли несколько домов для командующего и штаба, – тут Маркóв резко повернулся и обратился к Шулепину: – А вы, милостивый государь, не имею чести знать, что здесь делаете?

– Его Соловьев перехватил на лесной дороге, – вмешался Кармазин, – следовал со стороны Варшавы, от Бонапарта, мы так полагаем, что шпиён, до разговоров и объяснений не снисходит.

– Следую действительно из Варшавы, – с неожиданной словоохотливостью сказал Шулепин, глядя прямо в глаза Маркóву, – имею важнейшие сведения для главнокомандующего, генерала от кавалерии графа Беннигсена, сведения, имеющие решительное значение для судьбы всей нашей армии, в том числе и вашей, господин гвардии поручик Маркóфф.

В отличие от Кармазина, Маркóв сигнал воспринял, удивленно поднял левую бровь. Шулепин в ответ раздвинул губы в мимолетной улыбке и слегка кивнул головой.

– Дозволительно ли мне узнать, что это за сведения? – осторожно спросил Маркóв.

– Вам – конечно. Две недели назад император вместе с гвардией покинул Варшаву и выступил в поход в направлении Немана.

Кармазин при этом сообщении недоуменно затряс головой. При чем здесь Варшава? Император в Петербурге, по крайней мере, был там до последнего времени. В Варшаве – изурпатор, Бонапарт. Маркóв тоже ни разу не слышал, чтобы кто-нибудь рисковал величать Бонапарта вслух императором, у незнакомца же титул слетел с уст непринужденно, как нечто само собой разумеющееся и привычное. Из посольских, заключил Маркóв, высокого ранга. Но все это были мелочи по сравнению с услышанной новостью, последствия которой он оценил мгновенно – грядет большое сражение! Заметив, как посерьезнело лицо гвардии поручика, Шулепин удовлетворенно улыбнулся и продолжил:

– Желаете знать детали? Стратегические планы, перечень полков, направления их движения?

– Полагаю, что эти сведения представляют гораздо больший интерес для главнокомандующего, – сказал Маркóв. – Позвольте проводить вас в ставку командующего авангардом, генерал-майора князя Багратиона.

– Благодарю, гвардии поручик. Вы быстро и верно схватываете суть дела, я не премину сообщить об этом Петру Ивановичу. О вас я тоже не забуду, корнет, – повернулся Шулепин к Кармазину, – и о вашем давнем друге, штабс-ротмистре Соловьеве. Смена прибудет незамедлительно, я распоряжусь. Негоже, когда такие удальцы занимаются подсчетом заблудившихся баранов.

– Я не нуждаюсь в вашей протекции. Моему непосредственному начальству виднее, где и для чего меня использовать, – довольно резко ответил Кармазин. Этот шпак посмел обозвать доблестных, измученных долгим переходом солдат баранами! А Маркóв с ним еще политесы разводит!

– Горяч! – сказал с улыбкой Шулепин Маркóву, показывая глазами на Кармазина.

– Если уж на вас напала охота к добрым делам, – взвился тот, – так лучше девушек подвезите до лагеря, они проделали вместе с солдатами сорок верст пешком и совсем выбились из сил. Зизи, Лили, Мими! – гаркнул Кармазин.

Зизи с Лили появились незамедлительно, немного хмельные, за ними, чуть позже, Мими, безуспешно пытавшаяся оправить на бегу задранную юбку. «Очень хорошо!» – с мрачным удовлетворением подумал Кармазин. Он и мысли не допускал, что этот противный шпак возьмет девушек с собой. Нет, штатские, конечно, гулящих девок не чурались и, случалось, сажали их в кареты и экипажи, для дела. Но чтобы без дела! Это означало признать их равными себе, что, как ни крути, есть унижение собственного достоинства. Кармазин, если честно, не посадил бы. При всем добром отношении к этим девушкам были вещи, которые он не мог преступить. Например, он не дозволял им даже прикасаться к своему оружию, к телу – сколько угодно, и так, и эдак, а к оружию – ни-ни. Оружие после этого он считал оскверненным, хоть выбрасывай. Некоторые и выбрасывали. С другой стороны, пусть шпак попробует отказать при такой постановке вопроса. Гусары возмущенно загудят и заулюлюкают, да и девки, тем более хмельные, найдут, что ему сказать. Кармазин примерил некоторые их сочные эпитеты к шпаку и повеселел, жаль, нельзя самому сказать, язык не повернется при подчиненных и дамах.

Шулепин наблюдал за Кармазиным с легкой усмешкой – шалишь!

– Конечно-конечно, – сказал он, сделал несколько шагов к карете, коротко бросил в проем двери: – Пришибеев, на козлы, – галантно повел рукой: – Девушки, прошу!

Девушки немного опешили. Но вот Мими повела плечиками, придала лицу светское, как ей казалось, выражение, то есть прищурила глаза и подтянула губы, приподняла юбку кончиками пальцев, торчащих из порванных перчаток, прошествовала к карете, загребая снег чунями, слегка наклонила голову, сказала хриплым голосом: «Мерси, дорогуша», – и скрылась внутри. За ней, уже без церемоний, последовали Зизи с Лили, зашебаршились внутри, устраиваясь на одной лавке, спиной к козлам.

– Всего наилучшего, господа офицеры, – сказал Шулепин и отдельно Кармазину: – С нетерпением жду продолжения нашего знакомства, корнет.

– Скатертью дорожка, – ответил Кармазин.

Шулепин вольготно раскинулся на обитом кожей сиденье, посмотрел на сидевших напротив девушек, враз присмиревших, улыбнулся им, откинул крышку сундучка, достал коробку конфет.

– Угощайтесь, барышни. Только что из Парижа.

Пятью минутами позже он отложил опустевшую коробку и участливым голосом сказал:

– Досталось вам. Хорошо, что офицер попался такой внимательный, позаботился.

– Николаша – душка! – воскликнула Зизи.

– На меня корнет Кармазин тоже произвел самое благоприятное впечатление. Как и штабс-ротмистр Соловьев и гвардии поручик Маркóв. Достойные офицеры и прекрасные молодые люди.

Так обозначив с самого начала круг своих интересов, Шулепин дальше только слушал, изредка вставляя наводящие вопросы. Как и все гулящие девки, Зизи, Лили и Мими были просто кладезем всяких сплетен и тонких наблюдений за характерами мужчин, бывших или потенциальных клиентов. Все это они с готовностью, перебивая друг дружку, стали вываливать милому и доброму «генералу», оценивая одновременно его предпочтения и прикидывая свои шансы. Все пожалели, что дорога до лагеря оказалась столь короткой.

Кармазин все же ошибся, Шулепин взял с собой девушек для дела, просто дело у него было другое, свое. «Какая гадость!» – сказал бы Кармазин. Так же, но уже без всяких оснований, он оценил бы последующие действия Шулепина, весьма неожиданные. Подкатив в сопровождении Маркóва к избе, которую занимал командующий авангардом князь Багратион, он прошел внутрь, передал через адъютанта некую бумагу и был немедленно принят. По прошествии десяти минут из избы опрометью выбежал адъютант, и вскоре по дороге в направлении уже известного нам перекрестка скакал отряд драгун. Еще через час в избу был призван фельдъегерь, которому вручили объемистый конверт с составленной Шулепиным пространной запиской и кипой каких-то документов. Фельдъегерю было приказано вручить этот конверт лично в руки главнокомандующему русской армии генералу от кавалерии Беннигсену. Он помчался все по той же дороге в сопровождении пяти казаков. С ними Кармазин с Соловьевым разминулись на въезде в лагерь. Шулепин же, против своих первоначальных планов, остался в ставке Багратиона.