Читать книгу Камо грядеши - Генрик Сенкевич, Henryk Sienkiewicz - Страница 13

Дома Петронию сказали, что ни один из рабов, поставленных у ворот, не вернулся. Заведующий атриумом послал им пищу и новый приказ, чтобы, под угрозой розог, они внимательно следили за всеми, кто выходит из города.

– Вот видишь, – сказал Петроний Виницию, – они, несомненно, в городе, и мы в таком случае разыщем их. Но и ты, со своей стороны, пошли рабов к воротам, особенно тех, которые сопровождали Лигию: они легче узнают ее.

– Я их велел отправить на тяжелые работы в деревню, – ответил Виниций, – но тотчас отменю приказание, пусть идут к воротам.

И, написав несколько слов на вощеной дощечке, он подал ее Петронию, который тотчас велел отнести ее в дом Виниция.

Они вошли во внутренний портик и там, сев на мраморной скамье, стали беседовать.

Златокудрая Евника с другой рабыней пододвинули им под ноги бронзовые скамейки, потом, поставив перед ними столик и чаши, налили вина из чудесных сосудов с узким горлом.

– Есть ли среди твоих рабов хоть один, который знал бы этого лигийца в лицо? – спросил Петроний.

– Его знали Атакин и Гулон. Но Атакин пал вчера в схватке, а Гулона убил я.

– Мне жаль его. Ведь он носил на руках не только тебя, но и меня также.

– Я хотел отпустить его на свободу, – сказал Виниций. – Но оставим это. Будем говорить о Лигии. Рим – море…

– Именно в море и ловят жемчужины… Может быть, мы не найдем ее сегодня, завтра, но когда-нибудь найдем непременно. Ты обвиняешь меня, что я подал тебе дурной совет, но совет сам по себе был хорош и стал дурным лишь тогда, когда дурно повернулось все дело. Ведь ты сам слышал от Авла, что он собирается со всей семьей переехать в Сицилию. Тогда Лигия была бы от тебя очень далеко.

– Я поехал бы с ними, – ответил Виниций. – Во всяком случае, она была бы в безопасности, теперь же, в случае смерти дочери Нерона, Поппея и сама поверит и внушит цезарю, что Лигия виновата в этом.

– Да. Это и меня беспокоит. Но эта кукла может выздороветь. Если же она умрет, мы найдем другое какое-нибудь средство.

Петроний подумал немного, потом сказал:

– Говорят, Поппея исповедует еврейскую религию и верит в злых духов. Цезарь суеверен… Если мы распустим слух, что Лигию похитили злые духи, то слуху могут поверить, потому что если ее отбил не цезарь и не Авл, то исчезла она в самом деле таинственно. Один лигиец сделать этого не мог. Ему должны были помогать, а откуда раб в один день мог бы набрать большое количество людей?

– Рабы поддерживают друг друга во всем Риме.

– И Рим когда-нибудь жестоко поплатится. Да! Они поддерживают друг друга, но не затем, чтобы на твоих рабов заведомо обрушилась за это жестокая кара. Если ты подскажешь им мысль о злых духах, они тотчас подтвердят это, скажут, что видели их собственными глазами, потому что таким образом снимается с них часть вины… Спроси на пробу одного из них, не видел ли он, что Лигия поднялась на воздух, и он тотчас поклянется Эгидой Зевса, что это было именно так.

Виниций, который и сам был суеверен, посмотрел вдруг на Петрония с большим страхом.

– Если Урс не мог иметь помощников и не мог унести Лигию один, то кто же в таком случае похитил ее?

Петроний стал смеяться.

– Вот видишь, непременно поверят, раз ты сам начинаешь верить этому. Таков наш мир, который смеется над богами. Поверят и не станут искать, а мы тем временем спрячем ее в какой-нибудь далекой вилле, твоей или моей.

– Кто же все-таки мог помочь Урсу?

– Его единоверцы, – ответил Петроний.

– Какие? Какому божеству поклоняется она? Я должен бы знать об этом лучше тебя…

– Почти у каждой женщины в Риме есть свое божество. Несомненно, Помпония воспитала Лигию в той религии, какой придерживается сама, а как называется ее религия, я не знаю. Одно достоверно, что никто не видел Помпонии, приносящей жертву нашим богам в каком-нибудь из римских храмов. Подозревают даже, что она христианка, но это вещь невозможная. О христианах говорят, что они не только почитают ослиную голову, но и являются врагами человеческого рода и закоренелыми преступниками. Поэтому Помпония не может быть христианкой, ведь добродетель ее известна всем, и враг человеческого рода не мог бы так обходиться с рабами, как обращается она.

– Нигде с ними не обращаются так, как в доме Авла.

– Вот видишь. Помпония говорила мне о каком-то боге, который един, всемогущ и милосерд. Куда она девала остальных – ее дело, довольно того, что этот ее Логос недостаточно всемогущ, вернее, это было бы совсем жалкое божество, если бы у него насчитывалось лишь две поклонницы: Помпония и Лигия, да прибавь к ним Урса. Их, конечно, должно быть больше, последователей этого бога, – и они-то и помогли Лигии.

– Эта вера велит прощать, – прервал Виниций. – Я встретил у Актеи Помпонию, которая сказала мне: «Пусть Бог простит тебе обиду, которую ты причинил нам и Лигии».

– По-видимому, их бог очень добрый и заботливый. Так пусть он простит тебя в самом деле и в знак прощения пусть вернет девушку!

– Я завтра же принес бы ему в жертву гекатомбу. Я не хочу пищи, бани, сна. Надену желтый плащ и буду бродить по городу. Может быть, найду ее переодетой. Я совсем болен!

Петроний сочувственно посмотрел на него. Глаза у Виниция ввалились и лихорадочно горели; небритое лицо было темным, волосы в беспорядке. Он действительно похож был на больного. Златокудрая Евника и Ирида смотрели на него также с сочувствием, но он, казалось, не видел их, и оба они с Петронием совершенно не обращали внимания на присутствующих рабынь.

– Тебя мучит лихорадка, – сказал Петроний.

– Да.

– Послушай меня… Не знаю, что предписал бы тебе врач, но хорошо знаю, что сделал бы, будучи в твоем положении, я сам. Прежде чем отыщется та, я поискал бы в другой того, чего не хватает мне с исчезновением возлюбленной. Я видел у тебя в доме прекрасные тела. Не спорь… Знаю, что такое любовь, и знаю, что когда хочешь одной какой-нибудь, то никакая другая не может ее заменить. Но в красивой рабыне всегда можно найти хотя минутное наслаждение…

– Не хочу!.. – ответил Виниций.

Но Петроний, питавший к нему слабость и действительно хотевший облегчить страдания юноши, задумался над тем, чем бы можно было помочь ему.

– Может быть, твои не имеют для тебя прелести новизны, – сказал он через минуту и перевел глаза на Ириду, а потом на Евнику, пока наконец не остановился на златовласой гречанке; положив руку на ее бедро, он продолжал: – Но посмотри на эту красавицу. Несколько дней тому назад молодой Фонтей Капитон предлагал мне за нее трех прекрасных мальчиков из Клазомены, потому что более прекрасного тела не создавал даже Скопас. Не знаю сам почему, я до сих пор остался равнодушен к ней, и меня менее всего удержала бы мысль о Хризотемиде! И вот я дарю ее тебе, возьми!

Златокудрая Евника, услышав это, мгновенно побледнела как полотно и, глядя испуганными глазами на Виниция, затаив дыхание, ждала его ответа.

Но он вдруг вскочил и сжал руками голову, как человек, мучимый невероятной болью. Потом он быстро заговорил:

– Нет! Нет!.. Она мне не нужна! Мне не нужно других!.. Благодарю, но я не хочу! Пойду искать ту по всему городу. Вели мне подать галльский плащ с капюшоном. Пойду за Тибр… Мне бы встретить хоть Урса!..

И он поспешно вышел. Петроний, видя, что Марк действительно не может усидеть на одном месте, не пытался удерживать его. Принимая, однако, отказ Виниция за минутное отвращение ко всякой женщине, которая не была Лигией, и не желая, чтобы великодушие его было впустую, обратившись к рабыне, сказал:

– Евника, вымойся, натрись маслом и оденься – ты отправишься в дом Виниция.

Но она упала к его ногам и, сложив руки, умоляла не отсылать ее. Она не хочет идти к Виницию и предпочитает здесь носить дрова в уборную, чем там быть первой из слуг. Она не хочет, она не может, она умоляет сжалиться над ней! Пусть он велит ее истязать, но пусть не отсылает из дома.

Дрожа как лист от страха и волнения, она протягивала к нему руки с мольбой. Петроний изумился. Рабыня, которая смеет отказываться от повиновения, которая говорит: «Не хочу, не могу», была чем-то настолько неслыханным в Риме, что Петроний сначала не верил своим ушам. Наконец он сдвинул брови. Он был слишком изящным, чтобы быть жестоким. Его рабам, особенно в области разврата, позволено было больше, чем где-либо в другом месте, с тем, однако, условием, чтобы они образцово несли службу и волю господина почитали наравне с волей богов. В случае уклонения от одного из этих условий он умел не жалеть наказаний, каким они подлежали по общему для рабов праву. Кроме того, он не переносил противоречий и всего, что нарушало его спокойствие, поэтому, посмотрев на склоненную рабыню, он сказал:

– Позови Терезия и приди сюда вместе с ним.

Евника встала со слезами на глазах и вышла; она вскоре вернулась со смотрителем атриума, критянином Терезием.

– Возьми Евнику, – сказал ему Петроний, – и дай ей двадцать пять ударов, но так, чтобы не испортить кожи.

Сказав это, он пошел в библиотеку и, сев у стола из розового мрамора, углубился в свою работу «Пир Тримальхиона».

Но побег Лигии и болезнь маленькой августы отвлекали его мысли, и он не мог долго работать. Особенно болезнь беспокоила его. Если цезарь поверит, что Лигия сглазила малютку, то ответственность за это может пасть и на Петрония: ведь по его просьбе девушка была доставлена в дом цезаря. Но он рассчитывал при первом же свидании с Нероном доказать ему всю нелепость подобного предположения; он также немного надеялся на слабость, которую питала к нему Поппея, правда, она очень скрывала ее, но не настолько, чтобы он не мог заметить. Он пожал плечами, перестал думать об этой истории и решил пойти в триклиниум, подкрепить себя пищей, а потом, побывав еще раз во дворце, отправиться на Марсово поле и к Хризотемиде.

Но по дороге в триклиниум, в коридоре, предназначенном для слуг, он увидел среди других рабов прижавшуюся к стене стройную фигуру Евники и, вспомнив, что он велел Терезию наказать ее и не сказал, что делать с ней дальше, искал его теперь глазами, нахмурив брови.

Не найдя его среди слуг, он обратился к Евнике:

– Была ли ты наказана?

Она снова упала к его ногам, прижала губы к краю его одежды и сказала:

– Да, господин! Да!

В голосе ее звучала благодарность и радость. По-видимому, она думала, что наказание заменило ей необходимость идти к Виницию и теперь она может спокойно остаться дома. Петрония, который понял это, удивило такое страстное упорство рабыни, но он слишком хорошо знал человеческую природу, чтобы сразу угадать, что только любовь могла быть причиной такого упорства.

– Есть ли у тебя возлюбленный в доме? – спросил он.

Она подняла на него голубые глаза и ответила так тихо, что ее едва можно было услышать:

– Да, господин!..

И с этими глазами, с золотыми локонами, откинутыми назад, с выражением страха и надежды на лице она была столь прекрасна, смотрела на него с такой мольбой, что Петроний, сам в качестве философа славивший силу любви, а в качестве эстета чтущий красоту, почувствовал к ней нечто вроде жалости.

– Который же из них твой любовник? – спросил он, указывая на слуг.

Но ответа не последовало, Евника склонилась к его стопам и осталась неподвижной.

Петроний посмотрел на рабов, среди которых были красивые и стройные юноши, но не прочел ответа ни на одном лице; все они как-то странно улыбались; потом он еще раз взглянул на лежавшую у его ног Евнику и молча пошел в триклиниум.

Насытившись, он велел нести себя во дворец, а потом отправился к Хризотемиде, у которой остался до поздней ночи.

Вернувшись домой, Петроний велел позвать Терезия.

– Наказал ли ты Евнику? – спросил он.

– Да, господин. Но ты велел щадить кожу.

– Не сделал ли я какого-нибудь еще распоряжения относительно ее?

– Нет, господин, – ответил тот с тревогой.

– Прекрасно. Кто из рабов ее любовник?

– Никто, господин.

– Что ты знаешь о ней?

Терезий стал говорить неуверенным голосом:

– Евника никогда не покидает ночью спальни, в которой помещается со старой Акризионой и Ифидией; никогда после твоей бани, господин, не остается там с рабами… Другие невольницы смеются над ней и зовут ее Дианой.

– Довольно, – сказал Петроний. – Мой племянник Виниций, которому я сегодня утром подарил Евнику, не принял подарка, поэтому пусть она остается в доме. Можешь идти.

– Можно мне еще сказать об Евнике, господин!

– Я велел тебе говорить все, что знаешь.

– Все слуги говорят о бегстве девушки, которая должна была жить в доме благородного Виниция. После твоего ухода, господин, пришла ко мне Евника и сказала, что знает человека, который сумеет найти беглянку.

– А! Что же это за человек?

– Я не знаю его, но полагал, что должен сказать тебе об этом, господин!

– Хорошо. Пусть завтра он ждет у меня прихода трибуна, которого ты от моего имени попросишь завтра утром навестить меня.

Терезий склонился и отошел.

Петроний невольно стал думать о Евнике. Прежде всего ему показалось совершенно естественным, что молодая невольница хочет, чтобы Виниций нашел Лигию, главным образом потому, чтобы ей не пришлось идти в дом трибуна. Потом он подумал, что человек, на которого указывает Евника, может быть ее любовником, и эта мысль вдруг показалась Петронию неприятна. Можно было просто узнать всю правду, стоило лишь позвать Евнику, но час был поздний, Петроний чувствовал себя усталым после посещения Хризотемиды, и ему хотелось спать. Проходя в спальню, он неизвестно почему вдруг вспомнил, что сегодня заметил в уголках глаз у Хризотемиды морщинки. Он подумал, что красота ее пользовалась большей славой в Риме, чем заслуживала на самом деле, и что Фонтей Капитон, который предлагал ему трех мальчиков за Евнику, хотел купить ее слишком дешево.