Читать книгу Отблеск цепи - Георгий Венедиктов - Страница 2

19.10.2006

Наш уазик, жалобно повизгивая, преодолевал кашеобразное сопротивление размытой лежневки.

Ухабы этих сибирских дорог болезненно отдавались в моих межреберьях последние полгода. Окончив университет, я принял единственное предложение о работе, поступившее по итогам университетского распределения, – едва оплачиваемая ставка инженера в глубинах Сибири. И теперь частенько месил сапогами грязь местных болот, иногда на работах катался в ковше экскаватора и часов десять в неделю проводил в путешествиях по таким вот малопригодным для перемещения северным дорогам.

Сама лежневка – это такое незамысловатое сооружение из бревен, перевязанных проволокой и засыпанных песком и щебнем. Кататься по ним – то еще испытание. Техника переползает с бревна на бревно, взбивает грязь и время от времени падает в глубокие рытвины, подбрасывая тебя к самому потолку. В нашей стране, чье основное призвание перекачивать природные богатства с востока на запад, таких лежневок, думаю, не меньше, чем дорог асфальтированных. Просто мало кто о них знает. Вдоль каждой нитки, наполненной газом или нефтью, есть такая бревенчато-песчаная узкоколейка, сооруженная лет сорок назад.

Газопровод, к которому мы продирались сквозь грязь, тьму и ухабы и на котором я теперь вел свою службу, был построен за десять лет до моего рождения. Задумывался он как семилетняя времянка. Рядом должны были пустить трубу в два раза больше, а эту закрыть. Некоторые из строителей тех лет теперь мои подчиненные. Они любят рассказывать жизнеутверждающие истории об этой великой стройке. В сухом остатке этих побасенок – вот было время, и люди прям мужики, и страна прям оплот, а еще – партия сказала построить за три года, а мы построили за два.

Следы опережения сроков, даже спустя тридцать лет, видны на каждом шагу. Из каждого второго болота торчит ковш давно затонувшего экскаватора, а на каждом третьем японском редукторе немецкой задвижки есть отметины русской кувалды.

Ударными темпами трубу протянули из самых глубин Сибири аж до Урала. Там, в ее финальной трети, и произошел первый взрыв продуктов ее перекачки. Два пассажирских поезда взлетели на воздух, уральскую треть заморозили, а новую постройку отложили до лучших времен. Еще одна цена быстрых свершений – строили вдоль железных дорог, не размениваясь на точки выгрузки. С вагонов – в траншею.

Мы ехали на семьдесят шестой крановый узел. По аварийной тревоге были мобилизованы все, даже самые бесполезные силы вроде меня. Бригада наших вахтовиков была на выезде. А я, как пятидневщик участка, в честь субботы пил пиво дома.

В семь вечера начальник управления безапелляционно ворвался в мой подпитый дзен, вырвал меня из неги компьютерных игр и отправил в помощь бригаде на грядущие, предположительно, аварийные работы. После приезда нам предписывалось ждать – ранним утром, часам к семи, должна была прибыть бригада аварийщиков из Сургута. По слухам от местных охотоведов, был крошечный пропуск на трубе в ложбине реки – не критично, не опасно, но все же значительно.

На этом узле уже была авария лет шесть назад. На время ремонта туда завезли жилой вагончик, который там же и увяз – ушел в болото почти по самое днище. Длительная операция по его эвакуации зарывающимися в грязь «Уралами» провалилась, и вагон оставили там. По палкам к нему кинули кабель, поставили старый холодильник. Так на этом участке трассы появилось первое жилье. С тех пор лежневки стали еще непроходимее. Последние мобильные вагоны были списаны. А жилье по счастливой случайности осталось.

Все здесь, как и этот вагон, эти трубы, дороги и здания, когда-то давно было призвано решить сиюминутные задачи. Ночь продержаться. А потом – как карта ляжет. Война покажет план. И еще что-нибудь, старорусское и метафизическое. Даже люди, как и я, приходили сюда лишь на год-два. И те престарелые мужики, которые тридцать лет назад попали на стройку этой трубы, любят рассказывать эти истории – ехал проездом, была временная работа. Или – только пришел из армии, заехал на полгода. И так далее, и тому подобное.

Вообще, проработав здесь полгода, я стал подозревать, что доподлинно русский человек не верит в завтрашний день. И планов не строит. Как простое следствие – похмелье также не кажется ему угрозой. Верит он лишь в сейчас. И в очень далекое будущее. Без промежуточных инстанций.

– Дальше-то тут куда? – Габур, мой водитель, встал на перекрестке.

Я деловито открыл дверь машины и спрыгнул на дорогу, увязнув почти по щиколотку. Стелющийся по влажной земле свет фар был слепящим и неохотно терялся вдали. По сторонам же темнота была абсолютной, всепроникающей. Ближайший фонарь был километрах в ста.

Три серые дороги расходились в разные стороны. Кругом степь и болота. Телефон не ловит. Рация тоже. Вокруг только влажный, окутывающий туманом холод.

Мне казалось, что прямо вдалеке блуждали какие-то огоньки. Хотя, возможно, это был лишь отблеск фар.

– Хрен его знает. Поехали прямо, там вроде что-то есть.

– Да надоело кататься. Я спать ложусь. Может, есть… – Габур ожидаемо психанул и начал демонстративно отодвигать кресло, готовясь ко сну. В дороге мы были уже пять часов, из них полтора бессмысленно блуждали по грунтовым проселкам.

Габур был водителем, я – инженером. Оба бывали на узле, но всего по разу. При выезде каждый из нас был уверен, что другой в курсе схемы проезда. На первой же таежной развилке нас настигло разочарование в профподготовке своего спутника.

Я просто молчал. Непритязательным управленцем здесь быть легко, главное – давать минутку на показательный бунт.

Габур достал маленькую подушку из-за спины и раздраженно уставился на меня. Моя задница совершенно не торопилась освобождать ему лежбище.

– Чё сидишь?

Я просто молчал. Бессильно посверлив меня глазами, Габур швырнул подушку назад, начал тихо материться на каком-то кавказском языке, дернул первую, и мы покатились навстречу гипотетическим огням.

Вахтовый поселок буровой встретил нас через полтора километра. Это было огромное пространство, заставленное маленькими жилыми вагончиками. Без забора, но со шлагбаумом на въезде. В наших картах и технологических коридорах его не было даже близко. Я пошел узнавать дорогу. Задача, предположительно, гиблая в одиннадцатом часу ночи.

Коренастый охранник на дороге от души поржал над моими злоключениями, но быстро пустил внутрь. У первого же жилого модуля на меня вылетел голый мужик, кренившийся в сторону обочины с огромным тазом воды. Окатив начавшую индеветь землю у моих ног, он вразвалочку побрел обратно. Уточнив у него месторасположение руководства, я продолжил продираться сквозь вагончиковые джунгли.

– Налево, направо, налево, налево, белая обшивка… – Мантра повторения должна была уберечь от еще более нелепой потери на местности.

Внутри вагона руководства активно шло совещание из шести инженеров. На столе была развернута огромная геологическая карта, вокруг которой велся какой-то спор. На меня даже не оглянулись. Бесцеремонно прервав рабочий процесс, я прошел к началу стола и описал ситуацию. Никто даже не ухмыльнулся.

– Ясно. Да, мы вас знаем. Иван, дай шестую карту. – Деловито и быстро местный руководитель отодвинул свой разбросанный инвентарь – блокноты, рации и карандаши. Парень был молодой, лет тридцати, гладко выбритый, с детскими, улыбающимися глазками.

– Видишь, мы здесь… не видишь ведь ни хрена, мелко тут… Степан, дай-ка фонарь… вот дорога идет, вы здесь приехали… едешь обратно вот сюда, третий поворот налево будет. Там прямо, и у первого поворота направо увидишь ЛЭП. По ней до трубы газовиков. Смотри вот здесь, налево и будет просека к вашему узлу. Понял?

Я обреченно кивнул.

– Давай еще раз. Сюда, сюда и сюда. Ясно?

– Вроде да.

– Главное – линию найти. А там не заблудишься.

– Надеюсь, найдем.

– Смотри дальше. Не найдете, приезжаешь обратно. Есть полвагона свободных. Спать положим. Вернетесь до двенадцати, кухня еще будет открыта. Баня тоже. Зайдешь с водителем ко мне, я вас провожу. Без спецовки не накормят. Приедете позже – есть сухпай. Буду спать – пинай дверь. Понял?

– Да. Спасибо вам.

– Спасибо – это много. Еще раз, смотри сюда. Третий налево, направо, налево. Понял? Всё, лети, пока не забыл. Надеюсь, не увидимся, но, если что – всегда рады.

Так же, собранно и молниеносно, они вернулись к своему обсуждению. Немного ошарашенный таким приемом, я побрел обратно. Черт, у этих мужиков хотелось остаться. Но работа у буровиков была действительно тяжелая. И там было не до дрязг и норм человеко-часов. Каждый из наших легко мог пойти к ним. Набор был всегда. И зарплата в четыре раза больше. Но никто не горел желанием.

Рассказы о былых годах освоения Сибири, которыми меня охотно потчевали за чаем старожилы, были пронизаны именно этим. Где-то на грани между работой и выживанием, каждое плечо рядом – братское.

Одухотворенный, я влез в уазик, где Габур встретил меня холодной ненавистью. Казалось, даже волосы его густой кавказской бороды встали дыбом.

Подумав о том, что начинать надо с себя, я, распластавшись в самых дружелюбных и извиняющихся интонациях, попросил Габура не гневаться, признал, что все идет не по плану, но сладкий ночлег уже близок, дорога теперь доподлинно известна и, сплотившись, мы вскоре придем к победе.

– Я никуда не поеду.

Ну и иди ты на хер.

– Это круглосуточный транспорт. А ты водитель на смене. Заводись и катись прямо.

– Знал бы у меня инженер, куда ехать, я бы поехал. А так я рассвета подожду.

Базара нет. Знал бы у меня водитель. Ну, ничего, связь тут уже ловит.

– Дмитрий Егорович? Романов Георгий, участок эксплуатационной службы поселка Уват. У вас водитель отказался выходить на смену. – Наши аутсорсеры предоставляли полный список контактов, вплоть до директоров. Как в особо тщедушного и молодого, кинуть в меня камнем хотелось всем. Поэтому я заблаговременно и дотошно заносил все возможные административные рычаги в телефон. На связи у меня был их директор по транспорту из Тюмени, который, уверен, впервые услышал, что у него есть какой-то участок в каком-то Увате.

– Да нет, знаю кто, он же рядом сидит. Тут с тобой поговорить хотят, держи, – я передал Габуру трубку.

Упершись в трубку, гордая кавказская борода теперь лишь жалобно тряслась на суетливом подбородке. Подбородок пытался подобрать заплетающиеся слова, но терпел фиаско на первых гласных звуках. В общем, поначалу выходило лишь мычание. Вскоре он все-таки выдавил «нет-нет, сейчас поедем» и, одеревеневший, вернул мне телефон.

На что он рассчитывал? Что я, как двадцатидвухлетний новичок, расплачусь и начну его умолять? А если и позвоню, то своему, хорошо подмазанному нашими транспортниками начальнику?

Габур был практически личным водителем моего руководителя. Машину наш престарелый шеф сразу всем обозначил как «аварийную». Аварии за последние пять лет случались трижды. Поэтому в основном ее отправляли по личным делам нашего руководящего хозяйственника. Два дома, трое взрослых детей – дел хватало. Но чаще всего она просто стояла. Габур спал, при этом работая как бы за двоих на круглосуточной машине, а шеф получал два ежемесячных литра дагестанского коньяка в придачу к халявной тяговой силе. Правда, иногда приносил коньяк на корпоративы.

Подрагивая, Габур вышел и походил вокруг машины.

Потом завелся и погнал по лежневке как сумасшедший. Отчего я, отдельно от очков, подлетал к потолку машины каждые несколько секунд. Было забавно, но болезненно.

Через сорок минут мы прибыли к вагончику на нашем крановом узле. Тому самому, утонувшему в грязи почти по самое днище. Внутри кипела жизнь, хоть и было почти двенадцать.

Я вышел из машины и пошел на ночлег.

– Стой. Поговорить хочу. Просто, по-человечески. Как мужик с мужиком, – окрикнул мой удаляющийся силуэт Габур.

Я остановился на полдороги, но на задушевные беседы меня как-то не тянуло. Хотя подготовить ответ на ожидаемые наезды я успел по дороге.

– Ты думаешь, ты кому плохо сделал? – начало было улыбчивым и загадочным, как хорошая горная притча.

– Думаю, я всем сделал хорошо, раз мы здесь.

– Думаешь, что хорошо? А что хорошо? Думаешь, показал, кто главный тут?

– Я думаю, что по договору предоставления транспорта и по твоей должностной инструкции ты обязан знать проезды ко всем производственным участкам. Думаю, что если еще раз увижу тебя в джинсах, а не в спецовке за рулем, я выпишу тебе и твоей шараге штраф. И, думаю, что если ты хотел по-человечески, или по-мужски, что ты там хотел, то ты малость опоздал.

Оставив горца злобно улыбаться дальше, я зашел в вагон.

Внутри застолье шло полным ходом. Зависнувший над столом, кричащий тост Гена застыл со стопарем в руке, оглядываясь на меня.

Сюрприз. Это не моя бригада. Тобольчане.

Сцена была немой и очень напряженной. Работяг было трое, без инженера. Полупустые бутылки водки предательски сияли на столе, а пьяные, одутловатые рожи пытались резко просветлеть. Самый дружелюбный и бесхитростный из бригады, Булат, наконец нашелся, что сказать.

– Э, смотрите, кто приехал! Идем! Водку будешь?

– А то, – как самый свой пацан, ответил я.

Кто не с нами, тот против нас. Самое русское из всех русских кредо.

– Кто еще приехал? – Голубев Коля, самый подозрительный и авторитетный, решил полностью оценить диспозицию перед тем, как наливать.

– Габур.

– Этот не зайдет. Садись, выпьем.

Мужики начали суетиться. У меня появился стопарь и все виды трассовых яств. Мужики наперебой предлагали соленья, особое сало, лучшую селедку. Махнув рукой, сказав «один раз живем», Булат сходил к холодильнику и достал муксуна.

– Брат прислал с Салыма. Пробовал такую? Думал, как закончим… да ты попробуй!

Булат был глуховат и часто кричал. Да так, что хотелось закрыть уши руками, когда он открывал рот.

Вскоре стол почти опустел на три четверти, а моя смущенная харя была обставлена едой со всех сторон.

После трех стопарей меня размазало по шконке. Было хорошо. Вкратце мне поведали, куда подевалась моя родная бригада.

Оказалось, по тревоге дернули и тобольский участок. Сам узел был пограничным, но все же нашим. Тем не менее на всякий случай сгребли всех.

Хоть расстояние было примерно одинаковым с обоих концов, тоболяки приехали чуть раньше. Наши, увидев, что вагон уже занят, отказались даже запитываться электричеством от оккупированной неприятелем точки, не то что делить вагон пополам. И уехали куда подальше, ночевать в «Урале».

Участки входили в одну и ту же тобольскую службу, но непримиримо враждовали. Корень вражды был финансово обоснованным. Служба, в которой я работал, была создана всего три года назад. При ее создании всем мужикам из соседнего Тобольска предложили перейти на новый участок. Мотивацией для работяг служила северная надбавка, увеличивающая зарплату почти вдвое. Граница северных зон проходила как раз по Увату. Мотивация для далекого руководства – перетащить хотя бы часть опытных работников для обучения молодняка. Тем не менее ни один работник не согласился. Номинально и те и другие работали вахтами по пятнадцать дней, но тобольчане после смены шли домой, а уватские жили в вахтовом городке посреди богом забытой деревни. Сами вахты, кстати, друг друга тоже терпеть не могли и постоянно грызлись. Но не так фанатично, как подразделения в целом.

Итак, тобольчане, поголовно предпенсионные и со стажем от двадцати лет, презирали молодежь, которая едва пришла, жизни не видела, а уже зарабатывает в два раза больше их. Наши в долгу не оставались и потешались над тобольскими тунеядцами, которые работают на почти прожиточный минимум, а на любых совместных работах в основном нажираются в дрова, держатся за спину и бухтят о несправедливости этого мира.

Несмотря на то, что среди работников этих бригад было даже несколько родственников, их ненависть была непримиримой, и пару раз доходило до рукоприкладства.

Именно поэтому наши ребята отказались даже ночевать с ними на одном куске леса. Старое, ультимативно межующее друзей и врагов выражение – с тобой в одном поле срать не сяду – здесь имело самый что ни на есть буквальный смысл.

Я же был перебежчиком. Стажировку линейным трубопроводчиком первые три месяца я провел в Тобольске, а инженером меня отправили в Уват.

Беседа тем временем неторопливо текла вокруг охоты, лосятины, патронов и соболей.

– Ну, расскажи про Юльку-то. Хоть порадуемся за молодого, – внезапно вбросил Гена.

– Что за Юлька? – Булат встрепенулся.

– А геодезку не помнишь? К нам тоже приезжала, месяца три как.

– Уууу, помню. Блондинка которая, вся вот такая? – Булат очертил на себе контуры самой притягательной женщины, которую могла изобразить его жестикуляция.

– Она, она.

– Хрена! – Булат ударил кулаком по столу. – А что, есть что рассказать?

Обоим было под шестьдесят. Седые усы и школьное нетерпение.

– Ну, мне рассказывать нечего, – я был категоричен и немного смущен.

– Да ладно, все же свои, – Гена добродушно настаивал.

– Да нечего мне рассказывать.

– Сашка же мой видел вас.

Трепло твой племяш. Идиоты из моей бригады уехали на трассу и забыли разрешение на проезд через газовиков. И вернулись за ним очень некстати.

– Ооо! А что видел? – Булат не унимался.

– Да миловались они, прям в кабинете. Он в кабинет, не постучавшись, зашел. Вышел вот сразу.

– Миловались – это как?

– Раком она стояла, как.

– Хрена! Коль, помнишь эту девчонку?! – Булат встречал эту новость экзальтированнее, чем я ребенком Новый год.

– Помню. Всё я помню, – злобно пробубнил Голубев.

– Ну так расскажешь? – сделал последнюю попытку Гена.

– Нет.

– Ну на нет, как говорится… Про Семеныча, может, хоть скажешь? Три месяца ему осталось, кто за него-то будет? А то слухи всякие, знаешь, ходят у нас.

– Да мне-то откуда знать, кто будет, Ген?

Я и правда не знал. Семеныч был как раз тем самым хозяйственным начальником. Его отправляли на пенсию, и все с нетерпением ждали, кто же займет его место.

– Ой, а что, папка тебе не докладывается? – оживился Голубев вместе со своим нехитрым сарказмом. Все притихли.

– Да я вроде уже рассказывал, своего отца я не видел ни разу, – безмятежно ответил я.

– Ну конечно, конечно. Не видел, да, – Голубев скептически кивал головой. – Пошли, мужики, покурим, что ли.

Они вышли молча. А закрыв двери, начали шептаться. У Булата не выходило, его шепот лихо разносился по тайге. Среди нераспознанных оборотов доносилось «да успокойся», «хорошо же сидим» и прочее леопольдовское.

Я был Романов. Эта одна из самых распространенных фамилий в стране также принадлежала главному инженеру нашей компании. После одного, так и не уложившегося в голове всей нашей службы, случая все мои коллеги стали считать, что я сын этого главного инженера-однофамильца.

Поначалу эта мысль даже не приходила никому в голову. В головном офисе компании было много куда более доходных и комфортных должностей. Какой высокопоставленный отец отправит сына гнить за грошовый оклад в крохотную, пятитысячную сибирскую деревню? Туда, где у компании даже своего офиса нет – мы снимали кусок здания под инженеров, деля его с магазином.

Случай, после которого мне стали приписывать несуществующие родственные связи с сильными мира сего, произошел три месяца назад.

В один из вечеров, посреди недели, мне позвонил мой шеф Семеныч и отправил проверить обходчиков на блокпосте. Формулировки были уклончивы, мотивы непонятны, но я и не шибко интересовался. Блокпост – это такой домик на реке, где живет пара мужиков и, не смыкая глаз, следит за трубой. Говоря языком технического регламента, осуществляют непрерывный мониторинг за состоянием подводного перехода. По-простому – спят, рыбачат и наслаждаются безмятежностью в лесном домике. Иногда, конечно, убирают снег, косят траву, но в основном радуются жизни за небольшую зарплату. Их единственной прямой обязанностью было ходить к манометру на трубе каждые четыре часа и передавать давление диспетчеру по телефону. Сам домик был довольно близко, всего в восьми километрах.

Среди одной из смен этих обходчиков был мужичок, к которому я особенно привязался, по прозвищу Фаиз. Он был потрясающим, доброжелательным рассказчиком, был прямым и бесхитростным, как советский трактор, и запекал самую вкусную щуку на свете.

Мы были земляки. Приземистый башкир, но только его здесь, правда, побаивались. Из старых деревенских баек я узнал, что он был единственным из оставшихся первых поселенцев, кто завалил медведя ножом. По словам Палыча, тоже одного из первых, это было двадцать два года назад, на спор. Правда ли это было – у самого Фаиза узнать было невозможно. Он отшучивался, говорил, что всё это глупое ребячество и уже вообще не помнит таких подробностей. Я же запомнил его любовь к сырой медвежьей печени – поедание этого яства было зрелищем не для слабонервных.

Иногда я заезжал к нему в гости – послушать старые байки, выпить чаю, да и просто скрасить ему вечер: как бы он ни любил природу, поговорить с человеком ему было в радость. А со своим напарником по смене они общались уже с трудом – семь лет вместе, полжизни в одной комнате.

В общем, не особо задумываясь над поводом, я был рад возможности к нему заскочить. Картина внутри домика меня удивила – мужики валялись по кроватям, упитые в дрова. Увидев меня, они встрепенулись, но подвоха еще не заподозрили. Я позвонил Семенычу. Оказалось, лошадиные дозы водки не помешали им попытаться дисциплинированно исполнить свою главную задачу – передать диспетчеру давление. Диспетчер управления долго пытался распознать слова, но так и не справился. Заподозрив вопиющее нарушение инструкций, он сообщил об этом главному диспетчеру. Тот – директору по охране труда. Тот – начальнику управления. Он – начальнику тобольской службы. Начальник позвонил Семенычу, а тот уже мне. Итак, через два часа эта подтвердившаяся новость, пройдя руководителей, должна была закончиться их увольнением.

Семеныч кратко озаглавил ситуацию как позор и сказал, что сейчас отправит ко мне Габура с двумя заявлениями на увольнение. Я робко пытался что-то возразить, но мне рявкнули, что это указание с самого верха и «не хуй тут обсуждать, подписанные заявления сегодня привези».

Я зашел обратно в домик и сел на кровать. Лица на мне не было. Мужики тем временем трезвели на глазах.

– Что, с концами? – улыбнулся Фаиз.

– Ага.

– Давай за внучку, давай за внучку, – ухмыльнулся Фаиз. – А ты ревел, что только через десять дней ее увидишь. Вишь, как сложилось? Раньше свидитесь.

– Внучка родилась? – спросил я у его напарника, Вовы, обреченно держащегося за голову на кровати. Вова был армейской выправки, абсолютно лысым, бывшим надзирателем Тобольской тюрьмы. К пятидесяти тюремная грязь ему опротивела, и он надеялся тихо дожить до пенсии, собирая ягоды.

– Да. Красивая такая, говорят, – мечтательно ответил он и лег обратно на кровать, проверяя пульс.

– Видимо, в дочь. Дочку твою я видел в Тобольске в первую неделю. Она у тебя правда красивая, – я попытался сказать что-то приятное.

– С дочкой, как видишь, ты опоздал. – Они засмеялись.

– Ладно. Давайте хоть чаю, что ли. – Фаиз прошел в кухоньку и зажег газ. – Поедем в контору или сюда привезут?

– Погодите-ка.

Я подошел к телефону на столе и набрал начальника тобольской службы, прыгнув через голову своего прямого руководителя, Семеныча. Разговор получился неприлично коротким, высказаться мне не дали: «Слитов сказал, сказали – делай».

Слитов был начальником управления, и одна только его фамилия вызывала у всей службы дрожь в поджилках. Управление было огромным, от Сургута до Тобольска, на шестьсот голов. В общем, Слитов был личностью масштабной. И естественно, за свою недолгую службу сам я его ни разу не видел и не слышал. Но его имя, как особо внушающее ужас, было всегда на слуху.

– Да перестань, – Фаиз потрепал меня по плечу. – Пойдем, по чайку.

– Можно и за внучку еще разок, – усмехнулся Вова.

– Не, подождите. Гулять так гулять! – Я набрал номер Слитова.

Едва я сказал «Олег Александрович» в трубку, Фаиз схватился за голову так, будто я набрал Папу Римского.

Разговор кардинально отличался от переговоров с двумя предыдущими руководителями. Он сказал «слушаю» и потом действительно слушал. Я говорил долго, сбивчиво. Подготовленной речи у меня не было, и, наверное, если бы я начал ее готовить, то и на сам разговор бы уже не решился. Вкратце: я попросил принять во внимание, что их суммарный стаж двадцать четыре года, что за это время у них не было нарушений, что один проступок в данном случае можно и простить, учитывая выслугу лет и отсутствие нарушений за все эти годы.

– Ты понимаешь, где ты работаешь? – внимательно меня выслушав, резко спросил он.

– Понимаю.

– Видимо, не понимаешь. Это опасный производственный объект. Пьянству тут не место. Тем более такому, о котором знают уже все до Нижневартовска.

– Я понимаю, но я думаю…

– Ты не служил в армии?

– Нет.

– Жаль. Вот там просто. Сказали выполнять – выполняй. Команда думать тебе была?

– Не было.

– Еще что-нибудь?

– Да. Сюда людей работать так просто не найдешь. За семь тысяч никто не бежит жить в лесу. Они оба и на аварийных работах здесь участвовали, и все регламенты наизусть знают. Я сейчас их сегодняшним днем убираю, кого сюда посадим? Двух линтрубов? Кто по трассе работать пока будет или случись что? Их потом не снимешь, это нарушение. Я прошу их оставить. И как человек, и как инженер. Повторится – заявление вперед них напишу. Под мою ответственность, – меня прям прорвало, дрожь ушла, и я чеканил слова, как на параде.

– Ты без году неделя работаешь. Не много там на себя берешь, к земле не прибивает?! – Слитов прикрикнул.

– Прибивает. И все же.

Слитов обреченно выдохнул и немного помолчал.

– Ладно. Через неделю я к вам приеду. Там и поговорим. Нарушение им выпиши какое-нибудь.

– Выпишу, работа без спецовки. С объяснительными. Премии, квартальные и годовые тоже снимем.

– Ладно, – устало ответил он и положил трубку.

Сказать, что после такого меня крыли матом – ничего не сказать. Уже к девяти утра следующего дня примчался начальник службы. Считай, выехал в пять, чтобы поорать на меня как можно раньше.

Двое же местных руководителей, престарелый Семеныч и его приемыш-инженер, стали держать дистанцию. Открыто меня ненавидеть им не позволяла ситуация – вроде бы спас двух родных участку мужиков. Но их любви это событие точно не прибавило.

Мужики же, после первых дней восторгов, стали плодить теории заговора. В их картине мира постепенно утвердилось единственно возможное объяснение – так поступить мог только тот, кто знал, что ему за это ничего не будет. Верить в глупое мужество соседа по квартире, коллеги или просто живого человека у нас не принято. Поступки с большой буквы здесь разрешены только мертвым, и утверждаются они посмертно. Вот уволили бы – был бы поступок. А так – значит, чей-то сын.

Так или иначе в атмосфере раскола и перешептываний мы стали ждать приезда руководителя управления. Кто говорит, что простой русский мужик – ленивый работник, ни разу не ждал с ним приезда начальства.

Мой лексикон обогатился еще одним армейским словом – «пидорасить». Пидорасили всё, везде и всех. Мужики днем драили арматуру, вечером стены, ночью билеты по технике безопасности. Мы лопатили все журналы, сверяя каждую закорючку.

Страх перед далеким высшим руководством был всеобъемлющ и иррационален.

Но мне, отчасти виновнику торжества, было особо пофиг. Не то чтобы я был невероятно крут, но что они могли у меня забрать? Работу в жопе мира за грошовую зарплату потерять было не так уж и страшно. Да, другую я найти и не смог, да, в родной дом возвращаться не хотелось, но – жизнь на этом точно не кончится.

В общем, к нам приехали целой делегацией из трех человек и провели полную проверку всей документации, близлежащих объектов и заикающегося в страхе персонала.

Самым забавным был наш шеф, пятидесятидевятилетний высоченный сибиряк Семеныч. Его лихое умение «разъебывать» все живое по малейшему поводу резко померкло при виде широко улыбающегося начальника управления. Он буквально не мог ответить ни на один вопрос руководителей, краснел и путался, как ребенок, не мог найти ни один журнал, акт или свидетельство. Второй инженер, друг семьи, которого он взял на работу и готовил в преемники, тридцатилетний инженер, от еще большего страха, наоборот, всем видом старался показать, что приехавшие иноземцы здесь никто и звать их никак. Знаний эта позиция ему не прибавила, но тупил он, в отличие от испуганного Семеныча, очень презрительно по отношению ко всему руководству.

Все вопросы в итоге стали перетекать ко мне. На этом участке к их приезду я был всего два месяца, но оказался более полезен. По узлам и на блокпост они тоже поехали со мной. Под конец мы даже вели неспешные светские беседы. В основном о моем образовании и причинах, занесших меня в эту пустошь. В общем, начальство оказалось приятным и доброжелательным.

Всё это еще больше заострило внимание местных руководителей на тотальное пренебрежение субординации моей персоной. Вечером позвонил начальник службы, изрядно подвыпивший, и стал визжать, что хуй я его подсижу. Ответить ему было особо нечего, я сбросил и выключил телефон. В целом я пришел к выводу, что мои дни здесь сочтены, и выбрал не беспокоиться по этому поводу.

Следующие несколько месяцев, однако, прошли очень тихо. Выпить меня уже не звали, смотрели исподлобья, но почтительно. Единственным изменением стало то, что теперь Слитов чаще звонил мне по срочным проверкам, актам и выездам, игнорируя двух моих руководителей.

Вкратце, так и родилось два сопровождающих меня мифа – я сын главного инженера, который подменит Семеныча на роли начальника участка. И сам Семеныч, и мой тобольский начальник службы, конечно, знали правду. И приближенные к ним работники, вроде Габура, тоже были в курсе, что я никто и звать меня никак. Но развеивать этот миф не торопились.

Тем временем мужики вернулись. Голубев запнулся на порожке, упал в осеннюю, размазанную сапогами слякоть. От сигареты его, обычно не курящего, разнесло еще больше. А меня разморило. Я полулежал на шконке, смотрел, как дружными усилиями его стокилограммовую тушу отскребают с пола, и думал, что пора свернуться с этого праздника жизни.

– Расскажи хоть, как тебе работается-то там? – Мужики с горем пополам расселись, и Гене захотелось продолжения дружелюбного застолья.

– Да хорошо всё.

– Лучше, чем у нас?

– У вас тоже хорошо было.

– С мужиками как?

– Да ты ж лучше меня знаешь – как. Нормально со всеми, мужики хорошие.

– Уватские-то, эти пидорасы, хорошие? – Голубев, злобно смотревший в стол всё это время, прервал нас с Геной, заострил свое внимание на мне и придвинулся к столу грудью.

– Знаешь анекдот: «Пап, а правду говорят, что все вахтовики пидорасы? Нет, сынок, это их сменщики», – я дружелюбно попытался добавить юмора в нагнетающуюся атмосферу.

– Мы – пидорасы, по-твоему? – чуть ли не шепотом, щурясь, спросил Голубев.

– Это анекдот.

– Анекдоты, значит, любишь?

– Ну, один знаю.

Голубев долго смотрел в стену, качая головой, потом повернулся и вгрызся в меня заплывшими глазенками.

– Ебало я б тебе раскроил за такие анекдоты. Да ты к папке побежишь.

– Слушай, я с тобой сижу, водку пью. Ничего плохого я тебе не сказал. Как-то задеть не хотел. Не получается у нас по-хорошему – пошли просто спать.

– Ты сейчас типа сказал, что мне делать надо?

– Окей. Все понятно. У тебя тут свои детские травмы. Оставлю тебя беседовать с ними.

Я встал и пополз между столом и шконкой к выходу. Я даже не успел заметить, как он вскочил. Мне просто прилетело что-то сбоку. Я отлетел в дверцу шкафа у шконки и обмяк где-то там. Пролетел метра полтора. Больно не было. Но лицо горело.

Что происходит, я еще не понял. Просто, ошарашенный, валялся, не пытаясь встать. Он поднял меня за ворот куртки и, от души тряхнув, ударил затылком о дверцу.

– Приехал городской! – Удар в челюсть. – Ничего, мы тебя научим старших уважать. – Еще удар. – Сучонок, будешь думать, когда рот открывать. – Тычок в нос искрами агонии разошелся по всему телу.

Он сгреб меня еще раз, ударил о шкаф, вытащил к входу и бросил под умывальник, к ведру.

– Вот. Теперь ты на своем месте. Что, пошли покурим, мужики? – очень весело и непринужденно закончил он.

Мужики даже не шелохнулись всё это время. Они молча, неторопливо накинули куртки и пошли курить. В вагоне повисла тишина.

Я выполз из-под раковины и посмотрел в зеркало. Подбородок был залит кровью. Умывшись, я оценил ущерб. Нос был цел, но болел ужасно. Верхняя губа лопнула, зуб под пробоем слегка шатался, но вроде бы уцелел.

Я прислушался. Курили они молча. Найдя самую пустую бутылку водки, я вылил остатки и стал ждать. Розочку сделать я не решился, подумал, что получу ее в процессе.

Я долго стоял у двери с поднятой бутылкой, но ноги дрожали и подкашивались. Прошло минут десять, я отошел к раковине и облокотился на стол.

Гена с Булатом зашли вдвоем и захлопнули дверь.

– Колю погулять отправили. Успокоится немного. Ты это… зря с ним так. Он мужик резкий. О… дай-ка это сюда. – Гена на правах миротворца попытался забрать бутылку у меня из рук. Я обиженно не поддавался.

Странно, даже самые отъявленные гопники моего двора разнимали тех, кто лезет избивать кого-то столь беззащитного. Прилететь разок могло всем, но избиение было делом мразным. У этих говноедов порядки другие.

Я прошел к столу и бахнул стопарь. Зажевал муксуном. Вариантов было немного. Подростковый максимализм рьяно цеплялся за попытку его прибить, но едва ли бы это вышло. Военный, афганец, охотник, просто огромная злобная дура. Хоть ему было и за пятьдесят – он легко переломает меня даже одной рукой.

Гордо уйти в ночь и искать своих? Там был мой Евген. Этот – ветеран чеченской. Я часто бывал у него дома, пару раз помогал с математикой его сыну и один раз даже был припахан перестилать полы в его бане. Евген на трассу ездил с карабином и отлично стрелял кроликов прямо с «Урала», на ходу. Он, скорее всего, тоже уже был в дрова. Увидит меня избитого сейчас, пойдет с карабином сюда, и хрен я его остановлю.

В уазик к Габуру тоже не хотелось.

Молча я прошел во вторую половину вагона, закрыл дверь и упал на шконку, забыв про спальник.

Меня затрясло, и я начал реветь. Бессильно, по-детски, навзрыд.