Читать книгу Отблеск цепи - Георгий Венедиктов - Страница 3

08.08.2010

Мы ехали на край поселка. Он был небольшим – около пяти тысяч человек. Шесть пятиэтажных домов, растянутая вдоль железной дороги одноэтажная застройка, пять магазинов и два кафе. И – дневная опустелость. Редкий шум поездов, далекий вой бензопилы, пару разгоняющихся на окраине машин. Днем в деревнях тихо. И неуютно. Редкие штрихи облагороженности: благоустроенные тротуары, ровные дороги, красивые фасады – всё это у нас монополизировано столицей. Питеру досталась красота исторической застройки, Казани и Уфе – национальные монументы, всем остальным – обветшалое запустение.

Мы прокатились вдоль всей деревни и съехали с дороги в просеку. За ней располагались дачные участки, ровно отмеренные еще советской властью. Старые, под стать большинству владельцев сотни разномастных покосившихся домиков. Здесь ранней весной и поздней осенью толпы пенсионеров, утопая в грязи, катали по обочинам свои тележки. Дорога размывалась так, что ничего, кроме гусеничной техники, проехать по ней было не в состоянии. Метров в пятидесяти от последнего домика начиналась дорога к моему старому блокпосту. Василич, местный делец, которому я собирался продать песок с этой дороги, как раз выходил из машины у ее начала.

– И сколько тут?

– Да где-то шестьдесят. Должно было быть восемьдесят до усадки.

– Значит, где-то сорок. Сейчас. – Василич пошел обратно к машине. Он был настоящим бизнесменом от народа: бочкообразным, любителем похохотать и поработать руками, разбогатевшим на карьерах и, как потом выяснилось, полном игнорировании уплаты налогов. В его белоснежном «крузаке» почти сразу нашлась рулетка.

Он деловито померил расстояние от бревна до верхнего края насыпи в нескольких местах.

– Действительно, шестьдесят. Зачем, говоришь, ее заново отсыпали?

– Любят у нас строить дороги. Ну, на что договоримся?

– Шесть километров, три с половиной метра. Пятьсот давай.

– Давай. Леха с тебя.

– Не. Давай пополам уж Леху, – Василич хлопнул меня по плечу, – твой же работник. Он, кстати, сказал: ты всё, уезжаешь.

– Скоро.

– Проблем не будет?

– Не будет. Но ты б поторопился. Смотри, – я махнул головой в сторону.

Из покосившегося крохотного домика – с облупленной зеленой краской, на самой окраине деревеньки – сухой сгорбленный старичок выкатил тележку с лопатой.

Несколько минут он, перекатываясь с ноги на ногу, отдувался и толкал «тачанку» вперед, пока наконец не поравнялся с нами. Нисколько не озадачившись нашим присутствием, он, кряхтя и охая, принялся сбивать щебень с верхушки полотна и крохотными порциями отсыпать в тележку песок.

Я, стоящий рядом с ним в спецовке своего холдинга, рядом со знаком, громко заявляющим о собственности холдинга на эту дорогу, был озадачен.

– Мужик! Эй! Слушай, родимый, ты как думаешь: чья дорога-то? – немного подождав, окрикнул я пожилого старателя.

– Токмо ничейная. Государственная. Тебе чегой? – запыхавшись, он с трудом выдувал слова сквозь отсутствующие зубы.

– Понятно. Тут двадцать лет всякие слухи блуждают. Приватизация, частная собственность. И знак вон есть. Метровый.

– Чевой? Знак? – прикрикнул он, приложив руку к уху и собравшись в кулак внимания.

– Помочь тебе, говорю, может?

– Ээй, – махнул он рукой и продолжил долбить щебень лопатой.

– Ну, в общем, поторопись, – обратился я к Василичу.

– Ну, шесть километров он не вывезет, – усмехнулся Василич, и мы пошли к машинам.

– Вот не стоит их недооценивать. К нему сосед придет, а во дворе песок. Тут через неделю живая очередь будет.

– Да ладно. И с карьера я сейчас технику не дерну. К зиме, может, ближе. Тут пару тележек пенсионеры повозят да успокоятся.

– Ну хорошо. Смотри, история. – Я остановился и придержал Василича послушать. – Мы перемычку на газопроводе когда строили, у нас ребята забыли опоры под надземную трубу сделать. По проекту – метр высота балки, а им привезли почти двухметровые. Короче, делать надо, другой подрядчик завтра выходит трубу варить. Ну, мы давай их шпынять. Они нам за ночь всю эстакаду собрали. А половина опор просто обрезана и выброшена. Я говорю: вывози, комиссия едет. Он говорит: некем, видишь, работают все, сутки уже на ногах. Ты, говорит, брось клич мужикам, стальные балки на халяву, полтонны лежит, списанные. Ну, я Евгену позвонил, говорю, скажи всем. Приезжаю через два часа, а ни одного обрезка нет. Все полтонны двутавра вывезли. За два часа.

– Хрена ты долгий. Мораль-то в чем? – скептически смотрел на меня Василич.

– Простая мораль. Год прошел, а к любому из наших мужиков сейчас во двор зайди, там балки лежат.

– А зачем брали?

– Как зачем. Дают – бери.

Мы посмеялись. Василич задумчиво посмотрел на старичка. Тот отдыхал, облокотившись на лопату.

– Ладно. Завтра пришлю кого-нибудь. Не спеша начнем. Охране скажешь?

– Скажу. Леха все-таки с тебя.

– Ладно. Бывай.

Едва я запрыгнул в уазик, Миша, мой новый водитель, помчался к базе.

Гипертрофированная страсть русского человека к собирательству имеет самую что ни на есть реальную историческую обоснованность. В деревнях вроде этой она выражена особенно наглядно. Может быть, она ярко проявлялась бы и в городах, но балконы скромных хрущевок, в отличие от просторных сараев, куда меньше благоприятствуют накопительству.

Поколения, выросшего без экономических потрясений, за последние сто пятьдесят лет у нас не уродилось. Поэтому русский человек с первым глотком сознательного воздуха начинает готовиться к временам похуже. И вера в завтрашней день здесь, на земле, крепнет вместе с шириной огорода, забитой морозилкой и бюджетной работой. Даже спустя двадцать лет после перестройки люди госслужбы здесь презрительно относятся к «частникам», неустанно предрекая любому бизнесу неизбежную турбулентность, от которой они застрахованы.

Деревенская жизнь вообще не сильно отличалась от жизни большого города. Каждая ее особенная черта угадывалась и в моем городском прошлом. Но всё то приземленное и замшелое, что в городе перемешалось с беспроводными веяниями современности, здесь было единоличным властителем миропорядка.

Пять лет, проведенных в этой деревне, не привили мне любви ни к природе, ни к водке, ни к мордобою – трем главным столпам местной культурной жизни. Природу здесь и правда любят – и мест для охоты и рыбалки не счесть, и каких-то других занятий на выходные не найти.

Я же, за отсутствием приверженности к трем вышеперечисленным видам досуга, местную жизнь ненавидел. То ли время сказалось на ширине русского духа, то ли экономика. Такого повсеместного блядства, пьянства и обколотой молодежи в городах не найдешь.

Великовозрастные супружеские измены здесь были явлением расхожим. И деревенская молва заботливо хранила объемное досье на каждого жителя. Поэтому жены коллег по работе меня пугали, и ко второму году я окончательно перестал посещать любые семейные застолья. Грузные разгорячённые женщины, расплясавшись под советскую классику, к ночи превращались в озабоченных спарринг-партнеров.

Ровесники были в основном безработными, озлобленными и невероятно самодовольными.

До обоснования тут мне казалось, что пафосная вера в собственную исключительность среди молодежи – удел мегаполисов. Но эта не столкнувшаяся ни с одним реальным жизненным вызовом гордая чванливость подростка здесь была почти пожизненной.

Всё это венчала страсть к водке у тех, кто постарше, и к водке и наркотикам у тех, кто помладше. И эти регулярные возлияния часто приводили к поножовщине. Вообще, каждый месяц кого-то шумно хоронили. Причем две трети населения были пенсионерами, а шумные процессии шли за молодыми. Старики уходили тихо.

Драки, тяжкие телесные и глубокие ножевые сопровождали каждую вторую субботу. В понедельник разговоры за кофе на всех работах начинались как сплетни на тему уголовной хроники.

За пять лет меня, почти затворника, шесть раз опрашивал участковый в связи с чем-то подобным. Мне, наверное, просто везло – однажды после работы я вышел в магазин за молоком, а мужик у подъезда начал стрелять по окнам. Жена не возвращалась от сестры. Еще один раз я вызвал такси к бару – в поселке было два таксиста. И водителя, к которому я еще не успел выйти, зарезали прямо через опущенное стекло. Не отдавал долг.

Правда, в основном все вопросы решались кулаками. Особенно среди молодежи. Любимое развлечение их отцов и дедов – бить не местных, а тех, кто с соседней деревни, – с особым пристрастием – все еще оставалось мейнстримом. Зачастую неместных просто не находилось, и надо было как-то выкручиваться между собой.

За почти пять лет я ни разу не вышел из дома один после наступления темноты. Как, в принципе, и все мои вахтовики из приезжих. Лишь однажды новый линтруб, на мой второй год, после смены, не вняв инструктажу, пошел искать приключения и нашел потерю годового дохода на зубного.

Поэтому с момента разрастания коллектива одной из моих основных забот стала досуговая вечерняя программа для всех работников. Я всё же заменил Семеныча и стал начальником участка три года назад. И сразу же начал внедрять свои порядки. Сам участок при этом увеличился почти втрое – за эти четыре года мы успели построить и запустить новую трубу. Семьдесят человек персонала, почти все – вахтовики, половина – приезжие. Удержать их от вечерних променадов было почти что вопросом выживания. После первого избиения я стал организовывать общую легальную пьянку для всех сотрудников раз в две недели. И выбил у руководства бесплатный доступ в местный спортзал, с волейбольной площадкой и обилием тренажеров. А еще учредил ежемесячный экзамен по правилам охраны труда, стимулируя вечерние чтения. Всех загулявших вне этих строго очерченных рамок досуга лишал премии и выгонял с вахты на первый раз, увольнял – на второй. В основном обходилось без этого – всего четыре увольнения за четыре года моего шефства.

Жили же мы теперь в шикарном двухэтажном здании с красивыми кабинетами, большими гаражами и уютными общими спальнями для вахтовиков.

Холдинг обрастал инвестициями, строил новые трубы, заводы, станции и дороги. Зарплаты росли каждый год. Жизнь становилась богаче. Хоть и немного труднее.

Старое и отжившее, в свою очередь, сносилось и консервировалось. Старая труба закрывалась. За год до ее закрытия компания успела обновить дороги к старым блокпостам – проекты реконструкции просто забыли исключить. Дороги подняли и щедро отсыпали. Миллионов на это ушло немало. Теперь, в связи с закрытием, эти дороги становились ничейными. А я продавал никому не принадлежавший песок с их полотна.

Всё это едва построенное или еще не до конца распроданное мне сегодня предстояло оставить.

– Долго ты там? – едва мы подъехали к базе, Миша стал интересоваться дальнейшими планами.

– С час.

– Потом на сливайку?

– Да. Потом домой. На обед можешь сгонять, пока на базе буду. К одиннадцати приезжай.

– Что у них вечно всё через жопу? Это ж надо, ночью сказать, что завтра в другом городе выходить на работу. Послал бы его вообще.

– Один уже послал. Вот мы и едем.

На базе царила атмосфера неизбежного конца старым добрым временам. И пугающего нового начала. Какими бы эти уходящие времена ни были, для персонала они выгодно отличались предсказуемостью от любых рисовавшихся воображением перспектив.

На трассу сегодня никто не поехал, здание полнилось домыслами и теориями. Я заскочил на кухню сделать кофе, и десять лбов молчаливо следили за каждым моим движением.

– Анатолич, что, правда уезжаешь? – Евген решился озвучить вопрос, который вертелся у всех на языке.

– Правда. Соберитесь все в комнате отдыха через десять минут. Там и расскажу.

В моем кабинете, на диване, ревела Катя. Мы были очень редко спавшие друг с другом друзья. В моменты особого безделья или в апогее душевной тоски. Высокая брюнетка в самом расцвете юности и форм, она трудилась инженером по охране труда уже три года.

– Я смотрю, ты тоже при деле, – укоризненно поприветствовал я ее.

– Может, откажешься? – Она смахнула слезы и посмотрела на меня самым просящим щенячьим взглядом. Эффект был сильным – заплаканной и покорной, она выглядела особенно хорошенькой.

– Как все узнали к десяти утра? – я сел за стол и включил компьютер.

– Как обычно. Зачем оно тебе? Хорошо же всё.

– А ты поехала бы в Тобольск работать?

– Конечно.

– Вот. А спрашиваешь зачем.

Катя подошла ко мне, по-хозяйски расположилась у меня на коленях и нежно поцеловала в щеку.

– Я буду скучать.

– Конечно, будешь. Популяция непьющих мужчин до тридцати в деревне сократится на треть.

– Дурак.

– Не даешь работать. Может, скажешь тогда, есть в Тобольске, кроме Антонова, материально ответственные лица?

– Саныч.

– Откуда знаешь?

– Ведомость имущества у управления общая. Тобольские дефектоскопы, шумомеры – всё на Саныче.

– А завскладом у них же Татьяна?

– Да. Ты ее племянника уволил.

– Ничего, их клану еще есть что терять.

От их семьи в службе раньше работали четверо. Теперь осталось трое. Вскоре после повышения я уволил младшего из их группировки – Сашку. Его родная сестра, техник по учету Тобольска по имени Светлана, сейчас была в декрете. По слухам, которые были настолько древние, насколько и подтвержденные множеством наблюдений, беременность стала результатом многолетней связи Светланы с Антоновым – начальником службы Тобольска, который должен был быть уволен сегодняшним днем и которого я ехал заменить.

В общем, только это могло объяснить трудоустройство ребят вроде Сашки. К моменту моего прихода он работал уже три года, но не умел буквально ничего. К двадцати девяти это была его первая работа. Он был запойным тунеядцем, и едва я стал начальником участка, я выпнул и его, и ему подобных, что было встречено остальными мужиками ликованием.

Я набрал Татьяну, мать и главу клана, завскладом Тобольска. Каждое мое слово она встречала шипением и презрительно вздыхала, перед тем как возразить.

– Я не собираюсь спорить. Делайте ведомости передачи на Саныча. Двух инженеров и себя в комиссию. Без меня. Я расписываться за передачу имущества от Антонова не буду.

– У меня руководитель есть. Вот он мне как сказал, я так и делаю!

– А теперь делайте так, как говорю я. Приказ в управлении переделают. Завтра с утра буду, чтобы всё было готово.

Я положил трубку. Это фанатичное сопротивление – только начало. Я почувствовал страшную усталость от предсказуемости своего будущего. Всё, что было сделано здесь за пять лет, предстояло повторить еще раз, но теперь уже в Тобольске. Эта всеобщая ненависть и противоборство, леность и пьянство, вытравливаемые мной здесь годами, ждали меня там. Вроде бы мне всего двадцать шесть, а я уже был слишком стар для повторения этого дерьма по второму кругу.

Ехать совсем не хотелось. Интересно, лет через пять-десять, следующее продвижение по службе отзовётся во мне надеждами на светлое будущее?

Ладно, отступать было поздно. Да и некуда.

– Катя, позвони в управление, пусть приказ на передачу всего инвентаря тобольской службы делают на Саныча. Меня в комиссию не включайте.

– Зачем? С утра уже выпустили приказ на тебя.

– Я Антонова не знаю, что ли. Всё, что сможет, сопрет сейчас. А эти двое ведомости передачи подпишут. Придет следующая инвентаризация, и все пропажи на меня повесят.

– Бросаешь меня тут.

– Не драматизируй. И собери барахло в коробку, пожалуйста. Всё из стола. Схожу к мужикам.

В комнате отдыха было не протолкнуться. Я собирал бригады раз в неделю, это стало доброй традицией. Но сегодня собрались не только наши, но и все постоянные аутсорсеры – электрики, водители, котельщики и охранники. В комнату в пятнадцать квадратов, плечом к плечу, набилось больше сорока человек.

Я с трудом продрался к окну. Впереди, на правах дедов, сидели пять ветеранов участка. Остальные строем держались сзади. Зеленое море наших ребят в этот раз было разбавлено самыми разными вкраплениями: из оранжевых, синих и бежевых спецовок. Фаиз, сидевший ближе всех, робко стирал слезы.

– Кто Фаиза обидел? – я, сразу же пожалев, начал с глупой шутки.

– Ты и обидел, – с наездом пробубнил Евген.

– Ладно. Херню сказал. Все же уже слышали?

– Правда вместо Антонова едешь в Тобольск?

– Правда.

– А что так внезапно?

– Жизнь такая.

– Ну, сразу понятно стало.

– Это не так важно сейчас. У меня пять минут. Вот не смотрите на меня так. Я не с планеты улетаю, будем видеться, буду приезжать. Я остаюсь вашим начальником. Просто стану руководителем всей службы. Сейчас я просто хочу сказать спасибо. Вам всем. Я здесь провел пять лет. И бывало по-разному. Но – гораздо больше хорошего. Спасибо за то, как вы меня приняли. Как помогали, как поддерживали. Посмотрите вокруг. Пять лет назад было пятнадцать человек, зачуханный вездеход и старый гараж. Сейчас нас почти шестьдесят. Посмотрите на человека справа и слева. Каждый из них профессионал, надежный товарищ и просто хороший человек, с которым и выпить, и посмеяться можно. А главное – с которым приятно работать. Мы стали образцовым участком. К нам привозят стажироваться новичков, наши инженеры участвуют в разработке учебных планов, наши бригады просят о помощи в сложных ситуациях. Мы все – настоящий, сплоченный коллектив. И я хочу сказать спасибо каждому из вас за это. Пусть так будет и дальше. А я отбываю в Тобольск. Вспоминайте добрым словом. О Катюшке заботьтесь.