Читать книгу Политические сочинения. Том I. Личность и государство - Герберт Спенсер - Страница 3

В 1884 г. Герберт Спенсер написал быстро прославившуюся книгу «Личность и государство». Сегодня об этой книге вспоминают редко, а сама она пылится на библиотечных полках – если библиотеки вообще хранят ее до сих пор. Когда современные авторы все-таки удосуживаются упомянуть о политических взглядах Спенсера, в большинстве случаев они рассматривают их как «крайний случай laissez faire» и посему «дискредитированные».

Но любого непредвзятого человека, который возьмет на себя труд прочесть или перечесть эту книжку, возможно, поразят две вещи. Во-первых, недюжинная проницательность, с которой Спенсер провидел то, что будущие посягательства государства будут нацелены, вероятнее всего, на личную свободу, причем в первую очередь в экономической сфере. Во-вторых, то, каких масштабов эти посягательства достигли в 1884 г., – в том году, когда писалась книга.

Нынешнее поколение воспитано в убеждении, что до введения в 1933 г. Нового курса государство не заботилось о «социальной справедливости» и не интересовалось судьбой нуждающихся. Предшествующие эпохи изображались как времена, когда никто не «заботился» <о людях>, когда свирепствовала политика laissez faire, когда позволялось умирать с голоду тем, кто проиграл в ожесточенной конкуренции, которую эвфемистически называли свободным предпринимательством, но которая была попросту системой «человек человеку волк» и «загнанных лошадей пристреливают». И если нынешнее поколение считает, что это было правдой даже для 1920-х годов, то в том, что так оно и было в 1880-х, считающихся апогеем laissez faire, люди уверены абсолютно.

И все же первоначальное изумление читателя, приступившего к чтению сочинения Спенсера, начинает проходить уже к середине книги, так как одна причина для удивления объясняет другую. Спенсер всего лишь демонстрирует законодательные тенденции, существовавшие в 1880-х годах, и экстраполирует их в будущее. Ему это удалось потому, что он был настолько потрясен этими тенденциями, что осознал их гораздо резче большинства своих современников, и гораздо яснее видел, куда они поведут, если их не обуздать.

Даже в своем предисловии к «Личности и государству» он обращает внимание на то, как «увеличение формальной свободы» сопровождалось «уменьшением свободы фактической»: «С каждым годом вводится все больше правил, ограничивающих гражданина в направлениях, где прежде его деятельность не была стеснена, и принуждающих его к действиям, которые он прежде мог предпринимать или не предпринимать по собственному разумению; и в то же время более тяжелое бремя общества… еще сильнее ограничивает его свободу, снижая его доходы, которые он может тратить как нравится ему, и увеливая долю, изымаемую у него, чтобы быть потраченной как нравится представителям власти» (с. 2)[4]. В первой главе «Новый торизм» Спенсер утверждает, что «Большинство тех, кого в то время считали либералами – это тори нового типа» (с. 3). Либералы его времени, отмечает он, уже «потеряли из виду ту истину, что либерализм обыкновенно защищал свободу личности против принудительного действия государства» (с. 6). Так что полная смена англо-американской системы координат, по которой «либерал» сегодня означает прежде всего сторонника государственного вмешательства, началась уже в 1884 г. Выдвигались предложения, «представляя на то основательные доводы, организовать систему обязательного страхования, по которой люди были бы обязаны с юности делать сбережения на то время, когда они не в состоянии будут работать» (с. 16). Вот где следует искать корни американского Закона о социальном страховании 1935 г.

Спенсер также уделяет внимание антилиберальным последствиям растущего налогового бремени. Те, кто взимает дополнительные налоги, фактически говорит: «До сих пор вы могли тратить эту часть своего заработка по своему усмотрению; теперь же вы не будете иметь возможности делать этого, но мы будем тратить ее для общего благополучия» (с. 16).

Затем Спенсер обращается к принуждению, которое профсоюзы применяли к своим членам уже тогда, и задает вопрос: «Если люди пользуются своей свободой таким образом, что отказываются от свободы, то разве это помешает им сделаться рабами впоследствии?» (с. 18)

Во второй главе «Грядущее рабство» Спенсер обращает внимание на существование того, что он называет «политическим импульсом», подразумевая под этим тенденцию государственного вмешательства и аналогичных политических мер увеличиваться в масштабах и ускоряться в том направлении, в котором они уже задействованы. В последние несколько лет американцы познакомились с этим импульсом чрезвычайно близко. Спенсер иллюстрирует: «Ежедневно говорится: „Мы уже сделали то-то и то-то; почему нам не действовать и далее в том же направлении?“» и продолжает: «Покупка государством телеграфов и ведение ныне этого дела на счет казны, – которое уже управляло ими в Англии, когда он писал эту книгу, – являются побудительной причиной для требований, чтобы государство выкупило из частных рук и эксплуатировало само также и железные дороги» (с. 34). А ниже цитирует требования одной группы о том, что государство должно приобрести железные дороги, «с вознаграждением или без вознаграждения теперешних владельцев» (с. 49). Британское государство не приобретало железных дорог и не занималось ими 65 лет, до 1948 г., но все же шло именно к тому, чего опасался Спенсер. Но не одни прецеденты поощряют постоянное расширение интервенционистских мер, указывает Спенсер, но и «необходимость дополнять так или иначе мероприятия, оказывающиеся недействительными, и бороться с искусственным злом, беспрестанно нами создаваемым. Неудачи обыкновенно не подрывают в нас доверия к принимаемым мерам, а только побуждают или к более настойчивому применению их» (с. 35).

Он приводит один пример того, как «для предотвращения этого зла, порожденного обязательной благотворительностью, ныне предлагают ввести обязательное страхование». Сегодня в Америке можно указать на множество примеров вмешательства, в основном предназначенных для устранения рукотворных бед, вызванных предыдущими вмешательствами (от мер по выправлению «дефицита платежного баланса» до постоянно множащихся мер борьбы государственной «войны с бедностью»).

Везде, продолжает Спенсер, неявно предполагается, что «бороться со всяким злом есть непременная обязанность правительства… чем чаще повторяется правительственное вмешательство в общественную жизнь, тем более люди укрепляются в мысли о необходимости этого вмешательства и тем чаще, громче и настойчивее его требуют» (с. 36). Каждая дополнительная мера по оказанию помощи вызывает надежды на будущие подобные меры: «Чем чаще проявляется общественное вмешательство, тем сильнее развивается в гражданах мнение, что все должно делаться для них и ничего ими самими. Люди с каждым поколением все больше и больше сами теряют привычку личными усилиями или усилиями обществ и товариществ, образуемых по частному почину, добиваться желаемого, и все более и более привыкают рассчитывать на помощь правительственных учреждений, так что доходят, наконец, до того, что на эти учреждения начинают смотреть как на единственные, от которых они могут ожидать себе пользы» (с. 38–39). «Социализм, – заключает Спенсер, – в какой бы форме он ни проявлялся, заключает в себе рабство… Действительно же характерной чертой раба является то, что он работает по принуждению, чтобы удовлетворить желаниям другого». Это отношение допускает множество степеней. Деспотичное налогообложение – это форма рабства индивида у общества в целом. «Вся суть дела в том: сколько он принужден работать на других и сколько затем у него остается свободного времени, чтобы работать на самого себя?» (с. 45).

Вероятно, даже Спенсер недоверчиво отнесся бы к предсказанию, что менее чем через два поколения предельные ставки налогов в Англии поднимутся выше 90 % и множество энергичных и амбициозных людей в Англии и США будут вынуждены тратить более половины своего времени и труда, работая на содержание общества, а на содержание себя и своей семьи, им позволят тратить менее половины своего времени и труда.

Современный прогрессивный подоходный налог может служить количественной мерой степени экономической свободы человека и его порабощения. Те, кто полагает, будто муниципальное жилье является совершенной новинкой, будут поражены, услыхав, что зачатки этого явления (а также некоторые их вредные последствия) в 1884 г. уже существовали: «Там, где муниципальные корпорации делаются домостроителями, они неизбежно роняют цену домов, построенных на частные средства, и мешают сооружению новых… Вместе с возрастающими помехами к сооружению новых домов, особенно небольших, должно возрастать и требование к местной администрации, чтобы она пополняла недостаток в них… если мы дойдем до того, что в городах муниципальные власти сделаются главными домовладельцами, то это послужит уже хорошим прецедентом к снабжению на общественный счет домами и сельского населения, как это предлагает программа радикальной партии и как этого хочет демократическая федерация, требующая „принудительного устройства здоровых жилищ для ремесленников и хлебопашцев, в размере, соответствующем числу населения“» (с. 46). Спенсер не предвидел только одного вида вмешательства государства – введения регулирования арендной платы, которое делает невыгодным для частных лиц владеть старыми доходными домами, ремонтировать или реконструировать их или строить новые. Последствия регулирования арендной платы вызывают негодующие обвинения в том, что в сфере обеспечения достаточным количеством жилья «частное предпринимательство попросту не работает». Вывод: следовательно, государство должно вмешаться и принять этот труд на себя.

В другой сфере Спенсер явно сформулировал свои опасения по поводу того, что государственное образование, которое бесплатно предоставляло то, за что частные школы должны были брать плату, со временем разрушит частные школы. Но, разумеется, он не предвидел, что в конце концов государство будет обеспечивать бесплатное обучение даже в колледжах и университетах, существующих за счет налогов, все более и более угрожая таким образом существованию частных колледжей и университетов, постепенно дрейфуя ко все более и более единообразному конформистскому образованию, при котором рабочие места профессорско-преподавательского состава колледжей в итоге зависят от государственной власти, и тем самым развивая экономическую заинтересованность в преподавании и обучении этатистской, проправительственной и социалистической идеологии. Тенденция к образованию, поддерживаемому государственной властью, в конце концов неизбежно ведет к государственной монополии на образование.

«Либеральные» читатели 1970 года, возможно, будут шокированы, узнав, что недавние меры государственного вмешательства, которые они считают самоновейшими выражениями передовой и сострадательной философии, были предвосхищены еще в 1884 г., точно так же как читатели-этатисты во времена Спенсера должны были быть шокированы, узнав от него, как много недавних мер государственного вмешательства 1884 г. были предвосхищены во времена Древнего Рима и в Средние века. Ссылаясь на историка, Спенсер напомнил им, что в Галлии времен упадка Римской империи «число получателей стало так велико сравнительно с числом плательщиков, и бремя поборов сделалось так громадно, что земледельческий класс пришел в разорение, поля обратились в пустыни, и лес вырос там, где некогда бороздил плуг» (с. 48).

Спенсер напомнил своим читателям также о законах о ростовщичестве во Франции при Людовике XV, которые подняли процент «с пяти на шесть, когда они имели намерение опустить его на четыре» (с. 61). Он напомнил им о законах против «скопления товаров» (скупка товаров с целью дальнейшей перепродажи) также в средневековой Франции. Целью этих законов было помешать каждому «покупать на рынке более двух мер пшеницы», что мешало торговцам и перекупщикам выравнивать предложение во времени и лишь усиливало дефицит (с. 61).

Он также напомнил своим читателям о мере, которая в 1315 г. в целях уменьшения голода предписывала цены съестных припасов, но позднее была отменена после того, как привела к полному исчезновению с рынка некоторых продуктов питания (с. 62).

Он напомнил им, кроме того, о множестве попыток установить величину заработной платы, начиная со Статута о рабочих при Эдуарде III (1327–1377).

И о Статуте 35 Эдуарда III, направленного на сдерживание роста цен на сельдь (который был вскоре отменен, потому что привел к росту цены).

А еще о законе Эдуарда III, по которому трактирщики в портовых городах присягали в том, что будут обыскивать своих посетителей, чтобы «помешать вывозу монеты или слитков за границу». Последний пример нетактично напомнит американцам нынешний запрет на частное владение и вывоз золота, а также о предложении администрации Джонсона ввести запретительный налог на заграничные путешествия и о действующем запретительном налоге на иностранные инвестиции. Добавим существующие до сих пор запреты даже якобы передовых европейских стран на вывоз из страны их местных бумажных денег, за исключением крохотных сумм!

Я подхожу к одной чрезвычайно специфической параллели между 1884 г. и сегодняшним днем. Это касается расчистки трущоб и реконструкции городов. Британское правительство времен Спенсера на существование убогого перенаселенного жилья ответило введением Законов о жилищах рабочих. Это дало местным властям право сносить плохое жилье и обеспечивать возведение хорошего: «Каков же был результат этой меры? Сокращенный отчет о деятельности столичного бюро работ от 21 декабря 1883 г. показывает, что до сентября этого года бюро, увеличив налоги на один миллион с четвертью, изгнало из жилищ 21 тысячу человек и построило домов на 12 тысяч человек. О помещении остальных 9 тысяч намерены позаботиться в будущем, а пока они остаются без пристанища. И это еще не все… Если мы прибавим к этому 1734 человека, выселенных столичным бюро, то мы найдем, что почти 11 тысяч человек остались без крова и принуждены были разместиться кое-как в уже обветшалых жилищах» (с. 68).

Тех, кто заинтересован в доскональном изучении параллелей <дней Спенсера> с современностью, я отсылаю к книге профессора Мартина Андерсона «The Federal Buldoser» (1964). Процитирую лишь один короткий абзац из его выводов: «Федеральная программа реконструкции городов на самом деле усугубила недостаток жилья для групп с низким доходом. С 1950 по 1960 г. было разрушено 126 000 единиц жилья (большинство из них с низкой арендной платой). По оценкам этого исследования число новых построенных единиц жилья менее четверти числа снесенных, а арендная плата в большинстве новых жилых домов высока. Сравните с чистым приростом предложения жилья на миллионы стандартных домов от частного предпринимательства при минимальном вкладе федеральной программы по реконструкции городов» (с. 229).

В книге Спенсера есть красноречивый абзац, напоминающий его читателям 1880-х годов о том, чем они не обязаны государству: «Не правительству обязаны мы массой полезных изобретений, начиная с заступа и кончая телефоном; не правительство сделало открытия в физике, химии и в других науках, руководящих современными фабрикантами; не правительство выдумало те машины, которые служат для фабрикации различных предметов, для перевозки людей и предметов с места на место и всеми возможными способами содействуют нашему удобству. Все коммерческие операции, распространяющиеся на страны всего мира, вся торговля, наполняющая улицы наших городов, этот мелочный обмен, благодаря которому мы имеем под рукой необходимые в повседневной жизни предметы, – во всем этом нет никакого участия правительства, все это результаты добровольной деятельности граждан, работавших в одиночку или группами» (с. 78). Наши современные этатисты энергично стараются все это изменить. Они отнимают у налогоплательщиков все больше миллионов долларов, чтобы передать их на «научные исследования». Подобная принудительно субсидируемая государственная конкуренция вытесняет из этой феры частные фонды научных исследований, лишая их ресурсов, что со временем угрожает сделать научные исследования государственной монополией. Но сомнительно, что все это в перспективе выльется в больший научный прогресс.

Конечно, денег на «исследования» тратится значительно больше, но они распределяются по сомнительным направлениям: на военные исследования, на разработку все более и более мощных супербомб и другого оружия массового уничтожения, на проектирование сверхзвуковых пассажирских самолетов, разработанных исходя из предположения, что мирные жители должны попадать на места отдыха в Европе или на Карибах со скоростью 1200 или 1800 миль в час, а не всего 600, и какая разница, сколько при этом лопнет барабанных перепонок обывателей или стекол в окнах; и, наконец, на такие штучки в стиле Бака Роджерса[5], как высадка человека на Луне (как бы ни захватывало дух от такого успеха) или даже на Марсе. Направления исследования определяются вовсе не тем, что ученые считают самым важным или самым настоятельным, а тем, что, по мнению политиков, произведет наибольшее впечатление на массы.

Совершенно очевидно, что все это подразумевает широкомасштабное растранжиривание ресурсов; очевидно, что государственные бюрократы будут иметь возможность опредлять, кто получит финансирование исследований, а кто нет, и этот выбор будет зависеть либо от произвольных условий вроде тех, которые сегодня используются при оценке кандидатов на государственную службу (этим путем вряд ли отыщешь самые незаурядные умы), либо от хороших отношений получателя гранта с конкретным государственным чиновником, отвечающего за распределение средств. Но наши сторонники государства всеобщего благосостояния, по-видимому, полны решимости поставить нас в такое положение, когда мы будем зависеть от государственной власти даже в отношении нашего будущего научного и промышленного прогресса, либо в положение, когда они по крайней мере смогут правдоподобно утверждать, что мы настолько зависимы. Далее Спенсер показывает, что тот род государственного вмешательства, который он порицает, расносилен не только ограничению частной собственности, но и фактическому отказу от нее: «…смешение понятий, происходящее от того, что обыкновенно смотрят на вопрос с одной только стороны, замечается во всяком законодательстве, которое силой отнимает у одного человека его собственность, чтобы наделить даровыми благодеяниями другого» (с. 90).

Молчаливо подразумеваемое предположение, лежащее в основе всех этих действий, состоит в том, что «на свою собственность, даже на ту, которую он приобрел в поте лица своего, ни один человек не имеет права иначе, как с разрешения общины, и что община может лишить его этого права в той мере, в какой она сочтет нужным. Невозможно оправдать это отобрание имущества А в пользу В иначе, как опираясь на тот постулат, что общество, как целое, имеет абсолютное право на имущество каждого из своих членов» (с. 91).

В последней главе (непосредственно перед «Послесловием») Спенсер приходит к выводу: «В прошлом функция либерализма заключалась в том, чтобы полагать пределы власти королей. Функцией истинного либерализма в будущем будет ограничение власти парламентов» (с. 129). Согласие с некоторыми аргументами «Личности и государства» Спенсера, признание проницательности многих его догадок и удивительной точности его предсказаний политического будущего, не означает, что мы разделяем его позицию целиком и полностью. Само название книги Спенсера было в некотором отношении неудачным. Фраза о «личности против государства» («Man versus the State») неявно подразумевает, что государство как таковое излишне и является злом. Государство, разумеется, абсолютно необходимо для сохранения закона и порядка, а также для содействия миру и общественному сотрудничеству. Но государство, которое узурпировало чрезмерную власть и вышло за пределы своих легитимных функций, супер-государство, социалистическое государство, перераспределительное государство, – словом, государство, по иронии неверно названное «государством благосостояния», – именно такое государство является излишеством и злом, и именно такое государство уменьшает свободу и угрожает истинному благополучию индивидуума. С другой стороны, нам нет нужды принимать «первый принцип» Спенсера (изложенный в 1850 г. в «Социальной статике») для определения функции закона и пределов государства: «Каждый человек свободен делать все, что он хочет, если он не нарушает равной свободы другого человека».

Понятая буквально, эта фраза может быть истолкована в том смысле, что бандит имеет право встать на углу с дубинкой и бить по голове всякого, кто выходит из-за этого угла, – при условии, что он признает право каждой своей жертвы делать то же самое.

Во всяком случае, принцип Спенсера, по-видимому, позволяет причинение любых взаимных неудобств, за исключением насилия. Совершенно верно, что, как указывал Локк, «целью закона является не уничтожение и не ограничение, а сохранение и расширение свободы». Но единственная краткая формула, которую мы можем использовать для описания функции закона, должна быть такой, чтобы максимизировать свободу, порядок и счастье посредством минимизации насилия, жестокости и вреда.

Точное применение всякой столь же простой формулы представляет множество трудностей и проблем. Здесь не место углубляться в них, разве что сказать, что прецедентное право, развившееся из древнего обычая и ста тысяч решений судей, решает эти проблемы веками, и в наш век юристы и экономисты продолжают уточнять эти решения.

Но Спенсер был безусловно прав в главном пафосе своего довода, который по своему существу был доводом Адама Смита и других классических либералов, что двумя неотъемлемыми функциями государственной власти являются: во-первых, защищать страну от агрессии любой другой страны, а во-вторых, защищать индивида-гражданина от агрессии, несправедливости или гнета любого другого гражданина, и всякое расширение функций государственной власти за пределы этих двух главных обязанностей следует тщательно изучать с ревнивой бдительностью.

Другая проблема, по которой мы необязательно согласны со Спенсером, заключается в том, что он полностью отвергал государственные пособия, основываясь на негибком и начетническом применении своей доктрины «выживания наиболее приспособленных». Он был совершенно прав, одобрительно цитируя отчет Комиссии закона о бедных: «…с одной стороны, мы едва ли найдем один устав, касающийся управления общественной благотворительностью, который показал бы результаты, имевшиеся в виду законодателями; наоборот, большинство из них было причиной новых зол и увеличило те, которые они должны были пресечь» (с. 73). Это суждение можно с легкостью применить с еще большей убедительностью к чрезвычайному распространению, расширению и улучшениям мер помощи в наше время.

И все же, хотя проблема помощи в бедности и несчастье не решена, мы не можем черство отрицать, что эта проблема существует. Полностью поручить ее решение частной благотворительности мы тоже не можем. Приведем пример исключительный, но, к несчастью, один из тех, что происходят ежедневно: если на улице задавили ребенка, или если столкнулись два автомобиля, должен иметься быстрейший из возможных порядок действий для того, чтобы немедленно забрать и доставить жертву или жертв в больницу, если это необходимо, прежде чем определять, могут ли они позволить себе оплатить услуги врача и больницы, и независимо от предложения некого доброго самаритянина (который может случиться или не случиться рядом) гарантировать оплату больничного счета.

Разумеется, большая проблема состоит в том, как обеспечить такую чрезвычайную помощь, не позволив ей выродиться в помощь постоянную; как облегчить крайние страдания тех, кто беден не по своей вине (или из-за малой вины), не поддерживая в праздности тех, кто беден в основном или полностью по собственной вине. Формулируя проблему иначе (как я сделал выше): каким образом можно смягчить расплату за неудачу или несчастье, не подрывая стимулы к усилиям и успеху? В каких именно случаях и в какой именно мере участие в разрешении этих проблем должно быть обязанностью государства? За три тысячелетия истории нигде и никакой государственной властью эта проблема так и не была решена удовлетворительным образом. Я не претендую на знание точного решения. Но двойственность проблемы облегчения страданий без разрушения стимулов должна быть четко признана и «консерваторами», и «либералами»; и, во всяком случае, выгода в том, чтобы сформулировать эту проблему откровенно и ясно.

И все же, каковы бы ни были наши сомнения или оговорки, мы в глубоком долгу у Герберта Спенсера за его распознавание оком, более зорким, чем у любого из его современников, угрозы «грядущего рабства», к которому дрейфовало государство их времени и к которому мы сегодня дрейфуем еще быстрее.

Генри Хэзлит