Читать книгу Я хочу, чтобы меня казнили - Герхард Блок - Страница 5

Анатолий развел руки в стороны:

– Антон Денисович, а как же регламент посещений? Я думал, мы где-то через полгода только встретимся.

– Если хотите, могу через полгода вернуться, – попробовать надавить стоило. Однако не получилось.

– Давайте, – Фадеев улыбнулся левой частью рта и наконец опустил руки. Он выжидающе смотрел на меня, шестым чувством зная, что никуда я не смогу уйти, даже если захочу. А я не хотел и не собирался.

– Анатолий Викторович, как ваше настроение? – топорный способ сменить тему, но кофе не смог взбодрить после бессонной ночи.

– Да ладно, Антон Денисович, – разочарованно протянул Фадеев: – Вы бы ещё спросили, как я оцениваю работу охраны. Или это тактика отвлечения? Расслабить, выудить информацию, уйти довольным, что перехитрил дурачка. Если так, то вы точно подтверждаете мое мнение, что устали уже здесь.

Память услужливо выдала экзамен на четвертом курсе, когда преподаватель поставил перед собой цель завалить любого, кто пропустил хоть одно занятие. Я был в том списке, но и предмет знал отлично, поэтому сдал, хоть это и заняло в пять раз больше времени, чем у остальных. Фадеев знал предмет и понимал, что у меня есть определенные задачи, поэтому начал издеваться, не скрывая этого.

– Нет, я просто хочу знать, желаете ли вы казнь.

– Конечно, – ни секунды не задумываясь ответил Анатолий: – Можете устроить?

– Вы знаете о моратории на смертную казнь, – раздраженно ответил и зачем-то добавил: – Это невозможно.

– А вы знаете, что в развитых странах для инициирования смертной казни нужно только доказать, что ты психически вменяемый?

– А вы хотите сказать, что Россия не является развитой страной? – ошибка за ошибкой в тактическом плане были незаметны, но в стратегическом я уже проиграл.

– А вы хотите мне добавить срока за экстремизм? – Анатолий все так же улыбался только левой частью рта. Постепенно сильная позиция сменялась слабой и нужно было идти в контратаку. Было чертовски больно признавать, что бой в моей профессиональной сфере проигран.

– Геннадий Васильевич Серебряков. Вам знаком этот человек?

На мгновение Анатолий приоткрыл рот от удивления. Теперь Фадеев широко улыбался.

– Она здесь? – заключенного будто подменили. Он даже не скрывал своего возбуждения: – Не отвечайте. Спасибо. Она в моем секторе? Значит, эта тюрьма без разделения по половому признаку? Сильный ход, хоть и провокационный. Вы же знаете, что при огласке мировые СМИ сожрут всю вашу пенитенциарную систему?

– Рад знать, что вас можно развеселить так просто, – без энтузиазма отозвался я.

– Развеселить? – искренне удивился Фадеев и подошел к стеклу вплотную: – Вы хотя бы понимаете, что теперь я сделаю все, чтобы получить желаемое?

– Что вы желаете? – и снова ошибка. Анатолий злорадно ухмыльнулся и ткнул котенка в лоток:

– Повторю, если вы забыли, Антон Денисович. Я хочу, чтобы меня казнили. Меня осудили по двадцати одному эпизоду и этого хватило на пожизненное заключение. Остальные не рассматривались в должной мере, но я готов дать любую информацию, раскрывающую детали убийств. Места захоронений, способы убийств, время, даты, последние диалоги – что угодно. В обмен, естественно.

– На что? – очередная ошибка. Да сколько можно-то? Лучше бы отгул взял и отоспался.

– На смертную казнь, – снова развел руками Фадеев.

– Мораторий…

– Вы снимете мораторий из-за меня и для меня, – наконец заключенный перестал улыбаться: – Иначе я продолжу.

– Что продолжите, Анатолий Викторович?

– Убивать.

Улыбка невольно растянула мой рот. Где-то я уже слышал подобное самоуверенное утверждение, кажется, на лекции по типологии психопатии. Однако в условиях "Белой Ночи" практическое применение угрозы было исключено на все сто процентов из ста возможных.

– Вы находитесь под наблюдением двадцать четыре на семь, физическая проверка, на случай подмены камер слежения, осуществляется каждые шесть часов. Единственный, кого вы можете убить – вы сами. Но на этот случай аквариум оснащен датчиками, считывающими потенциально опасные для жизни заключённого данные.

– Гироскоп и датчик приближения на случай потери сознания, индикатор влаги на случай появления крови, – продолжил за меня Анатолий: – Да, я понимаю. Но не понимаете вы. Если здесь есть Алиса, то в опасности не я и не она.

– Тогда кто?

– Все. Все остальные, включая вас.

Заметки о психически стабильном состоянии Анатолия можно было выбрасывать. Между Серебряковой и Фадеевым явно что-то было, однако они жили в разных городах, разница в возрасте была практически двукратная, а сказанные слова заставляли пересмотреть мнение о том, что Анатолий вменяем. Я сделал пометку поднять архивы подобных расстройств психики, поскольку не мог сразу вспомнить хотя бы название. В этом Фадеев был прав – я начал терять хватку и забывать те вещи, которые дали работу и зарплату.

– Анатолий Викторович, что вы имеете в виду?

– Ну вы же записали, что нужно изучить примеры по типу моего в психиатрии, ведь так? Изучите. Особенно внимательно на буквы "м" и "э". Я только уточню один момент. Если к нашей следующей встрече вы не пригласите сюда кого-то, кто может повлиять на решение о моей казни, погибнет один заключённый.

***

– Геннадий Илларионович, я не понимаю, – несмотря на то, что начальник тюрьмы точно не мог помочь, я решил поговорить именно с ним.

Я не испытывал каких-то теплых чувств к своему руководителю, даже нельзя сказать, что уважал его больше, чем своих преподавателей в университете. Однако этот мужчина знал свое дело и знал, куда ему не стоит лезть. О субординации я тоже знал, но сталкиваться слишком часто нам не приходилось все эти годы, хоть мы и были друг у друга на виду. Даже странно, что он смог за все время нашей совместной работы сложить обо мне впечатление – поначалу я думал, что его интерес закончится сразу же, как только я закрою потребность тюрьмы в штатном психологе.

– Ну не просто же так он тебе сказал про эти буквы, да? – Геннадий Илларионович имел отличную память. Что не получалось запомнить, он записывал, однако здесь не стал обращаться к своему блокноту – видимо, история с заключенными затронула его личные интересы. Впрочем, не удивительно – после стольких лет бесперебойной работы “Белой Ночи” появились первые колебания.

– Да. Вначале я подумал о маниакально-депрессивном психозе, даже начал думать, что речь о циркулярном типе…

– Антон, – тихо, но настойчиво перебил начальник.

– Да?

– Ты когда-нибудь слышал об указе президента за номером 1433 от 16 ноября 2010 года?

– Не думаю, – определенно нужно поспать, а то смысл вопроса неуловимо ускользал: – Нет, не слышал.

– Зря, зря. Так вот и я не слышал этих ваших мозгоправных штучек. Давай без энтузиазма, но доступным языком.

Надо было сразу догадаться, но я так привык общаться на более простые темы, что упустил вариант недопонимания друг друга. Для себя я сделал пометку в голове, что с милой кассиршей Марией надо быть попроще в беседах.

– Извините, виноват. Начну тогда с самого начала.

– Давай пропустим Фрейда, ладно? – скривился начальник тюрьмы, явно ожидая долгую и нудную лекцию.

– Не настолько с начала. В общем, маниакально-депрессивный психоз…

– …проявляется у маньяков с депрессией? – Геннадий Илларионович чуть заметно улыбался. Плохой признак – значит, он защищается от чего-то, но не от меня. От непонимания терминологии? Вряд ли. От ситуации с Калининым и Фадеевым? Вероятно.

– Нет. Это расстройство психики, конечно, но не только у маньяков.

– Да не переживай, я не такой тупой. Ну и?

– В общем, это практически неконтролируемое возбуждение, если не вдаваться в детали. Может идти как с агрессией, так и с идеями величия. Тут я и подумал, что Фадеев наш клиент. Ну понимаете сами – его поступки, действия, вся высокомерность и попытки предугадать действия собеседника. Но этого мне было мало и я полез классификацию смотреть подробнее. Тут уже интереснее – есть циркулярный тип этого психоза, аффективный психоз. В нем есть так называемые светлые промежутки, когда человек между депрессией и возбуждением становится практически нормальным.

– Это как раздвоение личности? – нахмурился начальник.

– Биполярное расстройство больше подходит для Калинина, ведь он считает, что в нем личность Серебряковой. А вот Фадеев – тип тот еще. Его подсказка со второй буквой не так и далеко увела по классификации. Энцефалопатия Вернике.

Не знаю зачем, но я замолчал. Инстинктивное ожидание похвалы? И я ее “дождался”:

– Возьми с полки пирожок. А пока берешь, расскажи, что это за хрень. Это когда клещ кусает?

– Хм. Тоже не совсем. Это синдром, в котором может идти спутанность сознания. Плюс у синдрома есть множество расстройств, связанных с памятью и эмоциональной составляющей.

– Так. И где тут участие клещей? – Геннадий Илларионович покрутил пальцем в воздухе, рисуя то ли знак вопроса, то ли знак бесконечности.

– Давайте лучше другое тогда название, потому что клещей в этой истории не будет. Болезнь Вернике. Вы уже поняли, куда я клоню?

– Боюсь, что нет, Антон Денисович.

– Фадеев дал намек на то, что может быть у Калинина! – если бы я стоял, а не сидел, обязательно встал бы в позу победителя. Маленький элемент самолюбия.

Начальник тюрьмы приподнял бровь, прочистил горло и откинулся на спинку кресла.

– В смысле?

– Спутанность сознания, расстройство личности, проблемы с памятью, пляшущее настроение – он чуть ли не прямым текстом говорит нам про Калинина.

– А теперь послушай меня, после чего возьми-ка выходной, да езжай домой. Мы уже проверили – Калинин не знаком с Фадеевым, Фадеев не может знать Калинина. Утечки информации внутри “Белой Ночи” не было – это мы тоже уже выяснили по своим каналам. Не обижайся, тебя тоже проверяли. Намекать на Калинина Фадеев тебе никак не мог, а ты просто заработался. Вспомни сам – он тебя поддел за то, что ты о нем сделал запись. Ну и решил подыграть твоей фантазии.

– Я не фантазирую, – мысленная поза победителя опустила руки: – Ночь не спал – перебирал информацию…

– …и за эту ночь тебе выходной. Езжай отдыхать, а то уволю.

– Геннадий Илларионович, утром Фадеев мне дал информацию, которая может вскрыть уязвимость безопасности всей тюрьмы, – попытка выбросить последний козырь показала, что мы играем не в карты, а в шахматы. И мне поставили мат.

– Антон, если через полчаса ты еще будешь на территории тюрьмы, уйдешь с вещами. Ты хорошо поработал, молодец. А теперь встал и вышел.

Спорить смысла не было и я покинул кабинет начальника. Не давала успокоиться только одна мысль. Почему меня насильно отправляют отдыхать?

***

Что делать в квартире, когда сваливается внеочередной отгул, я не знал никогда. Смотреть кино? Напиться? Выспаться? Не тот случай – загадки трех заключенных не давали успокоиться. И я продолжал читать новости, связанные с Фадеевым и Серебряковой. Не удивительно, что про человека-призрака Юрия и про обычного охранника Калинина информации не было практически никакой, но от этого не становилось легче или тяжелее. Со всеми участниками импровизированного расследования было одинаково тяжело.

Заголовки были один краше другого. “Серийный убийца издевается над следствием”, – писали про Фадеева в первые дни его печальной славы. “Дочь умершего банкира ищет отравителей отца”, – разбирали на громкие заголовки историю Серебряковой. “Он убивал по инструкции”, – рассуждали про Анатолия блогеры. “Алиса Серебрякова продала матери свою долю акций банка”, – искали сенсацию газеты. “Второй Попков, первый Фадеев”, – проводили параллели желтые издания.

Все было как в сказке – чем дальше, тем страшнее. Первичные теории не находили подтверждений и я отметал их, продолжая искать, искать и еще раз искать. Запасы кофе стремительно заканчивались, но отрываться от ноутбука даже на поздний ужин совершенно не хотелось. Какая связь между Фадеевым, Юрием и Калининым? Насколько серьезно утверждение Анатолия о том, что Калинин представляет опасность? Почему он сказал не про Оливера, а про Алису? За окном стемнело, а вопросов уже было больше, чем намеков на ответы.

В дверь позвонили. Удивленно приподняв брови, я посмотрел на часы – почти одиннадцать вечера. В недоумении открыл дверь и инстинктивно выпрямился перед двумя полицейскими, мужчиной и женщиной.

– Добрый день, старший лейтенант Морозов. Понятым будете? У соседей ваших квартиру ограбили.

– Добрый вечер, – поправил полицейского: – Да, конечно, конечно.

Оказалось, что двумя этажами выше, пока молодая семейная пара отрабатывала ипотеку, квартиру обнесли практически полностью, оставив только тяжелую мебель. Вся техника, драгоценности, припрятанный конверт со следующим платежом по кредиту – все вынесли грабители, не забыв за собой аккуратно закрыть дверь. Из разговоров полицейских я понял, что работали достаточно топорно, оставив следы материала для слепков копий ключей.

Пока проводили опись украденного, ко мне подошла девушка-полицейский. Как по мне, так таким красоткам место на подиуме, а не в форме, которая ей, кстати, была все равно к лицу.

– У вас в районе пока первое ограбление, но почерк знакомый. Не замечали подозрительных людей?

– Замечал. Каждый день с ними работаю. Я тюремный психолог.

– В “Крестах”? – девушка, чье имя я не спросил, а сейчас было как-то даже стыдно, спросила без интереса, будто просто поддерживая ненужный обоим диалог.

– “Белая Ночь”, – тоже без энтузиазма ответил.

– Весело там, наверное, – ухмыльнулась сотрудница полиции, с которой отчаянно хотелось сделать селфи: – А по вопросу. Не замечали, что у подъезда кто-нибудь отирается? Или следы вот такого вещества в замочной скважине? Быть может, царапины на двери или замке?

Конечно, я не сторонник питерского сленга, но услышать от полицейского “подъезд” вместо “парадного” было удивительно. Впрочем, удивление пропало к последнему вопросу – после получения письма я не осматривал дверь.

– Нет, ничего такого не замечал, – соврал я, мысленно поставив заметку обязательно проверить.

– Ну и чудненько, – заметно повеселела девушка: – А то сейчас времена такие. Нельзя быть уверенным ни в ком и ни в чем. Вот скажете вы соседям, что работаете с девяти до шести, еще и далеко от дома, а они на работе случайно кому-то скажут. А потом вот. Вскроют, ограбят, стены только оставят. Морозов, там долго еще?

– Заканчиваем, – ответил Морозов: – У тебя там как?

– На пять, – ответила девушка и мне показалось, что подмигнула напарнику. Тот почему-то улыбнулся и кивнул.

Полицейские закончили опись пропавшего имущества, поблагодарили меня и еще одного соседа, которого я не знал, сказали пострадавшим, что найдут быстро, и ушли. Только зайдя в квартиру я подумал, что нигде не расписывался в том, что был понятым.

Осмотр двери ни к чему не привел – дверь, если и открывали, то точно ключом. Правда и следов той штуки для слепка не получилось найти даже после того, как иголкой поскреб внутри замка. К вопросам о троице заключенных добавились еще две загадки: о почтальоне и о двух полицейских, которые вряд ли забыли, скорее сознательно не давали бумаги на подпись понятым. А если это были как раз грабители, которые разыграли спектакль? Мысль не давала покоя, я нашел номер дежурной части и позвонил.

– Дежурный Соловьев, слушаю, – сонным голосом ответили на том конце провода.

– Добрый день, меня зовут Антон, я проживаю по адресу…

– А к делу можно? У нас номер высветился, Антон Денисович. Или про систему упрощенного обращения не слышали?

– Не слышал, извините, – это было что-то новенькое. Значит, не в бездонную пропасть уходят налоги: – У моих соседей ограбили квартиру, сейчас приезжали…

– Старший лейтенант Морозов и сержант Котова. В чем вопрос?

– Извините, я просто хотел узнать, а понятым нужно расписываться в каких-то бумагах? Просто я…

– Расписываются потерпевшие, от вас нужно только присутствие, – пробурчал будто мимо трубки дежурный.

– О, простите, не знал. Извините за беспокойство. Доброй ночи.

– Всего доброго.

Видимо, нужно быть чуть менее мнительным. Или поспать. Да, пожалуй, последний вариант точно полезнее – такой ритм уже давно не для меня, где-то уже со студенчества. С такими мыслями я и лег в кровать. Хотелось бы сказать, что уснул, только коснувшись подушки, но нет, постепенно проваливался в сон. Последняя мысль перед погружением почему-то прозвучала голосом девушки, в котором почему-то получилось узнать Алису Серебрякову: “Не лезьте, Антон. Это не ваша война”.