Читать книгу Кодокуши. Рассказы - Герман Канабеев - Страница 4

– Сколько лет ты не спишь? – она взяла меня за руку, словно хотела убедиться, что живой.

– Я жил еще тогда, когда люди умели спать.

– До взрыва? Значит, ты помнишь какого цвета небо?

– Помню.

– Какого?

– Сложно сказать. Принято было считать его голубым, но голубым я его не видел ни разу. Красным на закате, розовым на рассвете, серым по зиме, почти черным перед грозой, абсолютно черным по ночам, синим в летние солнечные дни, но голубым никогда.

– Смог бы нарисовать?

– Вряд ли, зато могу сказать, что небо было похоже на твои глаза.

– Какого они цвета?

– Как небо. Нам пора идти.

Вера собрала в хвост длинные непослушные волосы и перетянула их резинкой. Беременные последние полтора часа тучи разродились тяжелым ливнем. Вера сложила ладошки лодочкой. Вода убегала сквозь тонкие пальцы. Вера жадно облизывала мокрые ладошки.

– А вода? Какого цвета? – спросила она.

– Вода была такого же цвета, как сейчас. Это единственное, что не изменилось, – ответил я.

Я нашел ее на ВДНХ, когда прятался от патруля в проржавевшей, но каким-то чудом сохранившейся голове колхозницы. За триста лет от памятника рабочему и колхознице только эта голова, наполовину вросшая в землю, и осталась.

Вера лежала в куче вонючего тряпья и тихо постанывала. Сначала я не обращал на нее внимания. Обычная бродяжка, каких сейчас сотни в городе. Мне нужно было только пересидеть ночь и утром снова двинуться в путь. Я рассчитал, что до Сокола мне добираться дня три. Не знаю, откуда взялась уверенность, что от дома, где я когда-то жил, осталось хоть что-нибудь, но по слухам, «сталинские» дома на Соколе оказались самыми крепкими в Москве. Шанс есть.

Я лежал с закрытыми глазами и не слышал, как она подобралась. Очнулся от холода ее пальцев на лице. Хотел оттолкнуть девчонку, но когда посмотрел в глаза, застыл. Я не мог понять, что с ними не так, почему не могу отвести взгляд, пока не понял, что у глаз есть цвет. Последний раз что-то цветное само по себе, а тем более живое, я видел до взрыва, когда мир еще не был черно-белым.

Я не встречал никого, кто жил до взрыва. Мало того, что я косвенно в нем виноват, теперь мне приходится жить в этой реальности, помня о том, какой она была раньше. Сложно примириться с тем, что имеешь, когда есть с чем сравнивать.

До взрыва я жил с женой на Соколе. Таня рисовала картины для души и расписывала стены в квартирах за деньги. Я писал книгу для души и тексты для сайтов за деньги. Так и получилось, что души наши были счастливы, а телам не хватало простых материальных благ.

Когда в конце две тысячи шестнадцатого объявили, что в армии теперь контрактникам будут платить по сто тысяч в месяц, я закинул рукопись подальше и пошел в военкомат.

Мне было тридцать лет. Тот возраст, который в двадцать считаешь смертельным.

Когда мне предложили участие в армейском эксперименте и сказали сумму вознаграждения, я не сомневался. Пять миллионов рублей за пятнадцать дней, как тут отказаться? Да и сам эксперимент казался несложным. Десять человек в течение пятнадцати дней должны находиться в глухой камере, куда будет подаваться газ, благодаря которому мы не сможем спать.

После первых суток мы зевали, делали ставки, кто дольше продержится, и думали о том, как распорядиться деньгами. На третьи сутки уже не разговаривали друг с другом. Кто-то просил выпустить и отказывался от дальнейшего участия, но это было бесполезно.

Я переносил отсутствие сна на удивление легко. Сложнее было не сойти с ума от того, что стало происходить с моими сокамерниками. На пятые сутки люди перестали осознавать, что в камере они не одни. Они не видели друг друга. Все уселись на пол и больше не сходили с места. Единственное, что они делали – это постоянно шептали: «Я не должен спать, если усну, я больше не проснусь». На шестые сутки люди начали рвать волосы и выдирать зубами ногти с корнем, повторяя одну и ту же мантру: «Я не должен спать». К концу десятых суток они уже зубами рвали свою плоть, руками разрывали животы и вытаскивали внутренние органы.

Со мной не происходило ничего. Я уткнулся лбом в стену, закрыл глаза, заткнул пальцами уши, чтобы не видеть и не слышать, что происходит.

Я не мог понять, почему они не умирают от потери крови и от ужасных ран. Наверное, дело было в газе.

На одиннадцатые сутки мне стало все равно. Я спокойно ходил по камере из угла в угол или прыгал в лужах крови, как в детстве прыгал по лужам во время ливня. Я смотрел на растерзанные тела и не чувствовал ничего. Ни отвращения, ни страха, ни жалости, ни сострадания. Пятнадцатые сутки прошли весело. Я нарисовал кровью на стене мишень для дартса, собрал с пола вырванные моими коллегами глаза и весь день швырял их в мишень.

На шестнадцатые сутки камеру открыли. Как только газ рассеялся, все участники эксперимента погибли от нанесенных себе увечий. Со мной не произошло ничего. Вообще ничего. За исключением того, что спать я больше не хотел.

Еще две недели я пролежал в военном госпитале, подключенный кучей проводов к каким-то датчикам. Через две недели подписал кипу бумаг о неразглашении. А потом был взрыв.

Мы с Таней стояли на балконе. Взрыв был бесшумным. Ни ударной волны, ни разрушений. Высоко в небе возник ослепительный шар. Несколько секунд он был ярче солнца и пропал. В новостях говорили про метеорит. В интернете писали о высотном ядерном взрыве. Тысячи версий. От второго пришествия до инопланетян. Но когда прошли третьи сутки после взрыва, а Таня так и не смогла уснуть, я понял, что произошло. Надеялся, что она, как и я, сможет все пережить, но на пятые сутки Таня откусила половину указательного пальца и написала на стене «я не должна спать». Понимая, что будет дальше, я взял нож, поцеловал ее и перерезал жене горло.

С тех пор на Соколе я больше не был.

Взрыв изменил состав воздуха. Теперь он был, как тот газ в камере. Эксперимент с моим участием должен был выявить человека, устойчивого к газу. Из моего биологического материала сделали антидот. Перед взрывом была речь президента. Мы все запомнили фразу, что нам не нужен мир и человечество, если в нем не будет России, а ее существование под угрозой. Новое оружие должно было стать эффективнее и гуманнее ядерного. Взрыв можно было устроить на своей территории, но газ изменил воздух на всей планете. Никто не ожидал, что антидот будет действовать только несколько дней. Эксперименты давали другие результаты.

Через двадцать дней воздух стал прежним, а город теперь был усеян растерзанными человеческими телами.

Нас так долго пугали адом, а мы так упорно в него не верили, что ад пришел к людям сам. Несколько месяцев прошло прежде, чем Москва-река перестала быть красной от крови. Год прошел, пока я не встретил первого живого человека. Мы посмотрели друг на друга и разошлись, не поздоровавшись, словно стыдились того, что по прежнему живем. Несколько лет прошло, прежде чем разложились все трупы, а кости занесло землей.