Читать книгу «Засланные казачки». Самозванцы из будущего - Герман Романов - Страница 7

– Два часа ночи! Слышь, Родя? – задумчиво изрек Александр, потянувшись и глядя на циферблат своих «командирских» часов, хотя вся его служба в армии уложилась в пять месяцев – от призывного пункта в Гончарово до выхода на костылях из госпиталя. Всего восемь дней КМБ в «учебке», даже присягу принять не успел и все, финита ля комедия – падение с турника, открытый перелом ноги и жуткая боль.

«Белый» билет сунули в зубы еще в госпитале – гуляй, солдатик, на «гражданке». Как ни крути, но от военной службы он не «слинял», как некоторые, даже показывать пальцем не нужно: молодой друг Родя, что сидит сейчас с ним рядом, «откосил» знатно, папа с мамой подсуетились, насмерть перепугавшись для единственного сына ужасной «дедовщины».

Хотя какая там для парня была бы воинская служба, с его талантами? Это тебе не в инфантерии грязь на пузе месить или в горах Чечни под пули ходить, а непыльная и здоровая срочная в военном оркестре. Но ведь даже от такой «закосил»!

– Чему улыбаешься, Саныч?

Голос приятеля вывел Пасюка из размышлений, и он ухмыльнулся еще раз. Глаза уже привыкли к полумраку, что царил внутри скотного барака, подсвеченного алыми отблесками костра, в который они регулярно подбрасывали сухие катышки топлива.

– Да так, это я о своем, о девичьем, Родя. Пропустим еще по стаканчику? Наливай, что ли!

И посмотрел с так и не сходившей с губ улыбкой, как Артемов наполнил стаканчик кедровкой на два пальца – ровно сорок грамм, а больше и не нужно. Александр выдохнул воздух и лихо опрокинул емкость. Схватил сухарик, вдохнул хлебный запах – сразу полегчало. Жар моментально охватил пищевод, стало тепло и необыкновенно уютно.

И пусть барак выдувало ветром, пусть глаза щипал дым от едкого навоза – но на душе стало благостно. Они выжили в этом ледяном безумии, а это главное!

– В общем, так, Родя! – После того как опрокинул чарку, Пасюк собрался: нужно было согласовать дальнейшие действия на день. – Ты, думаешь, зачем мы сюда приехали?

– Нет, Саныч, эту поездку я на всю жизнь запомню…

– Да я не про то, Родя, не кашляй, – он нетерпеливо перебил Артемова, – завтра коммуняки память своего Каландаришвили чествуют, его как раз 6 марта 22-го года как бешеную собаку шлепнули, вон, в Кырене и бюст стоит…

– Ага, – Родион кивнул, – видал, видал! Улица есть еще в центре Иркутска!

– Еще бы! – Пасюк зло сплюнул под ноги. – Именами этой коммунарской сволоты много улиц названо, вон, один наш район, чего стоит! Каждый раз, когда проезжаю мимо дюралевой морды Янкеля, присобаченной к стеле на въезде в Свердловский район, аж мутит! Союза нет давно, а названия до сих пор остались!

– Ну, ты загнул! – Родион присвистнул. – Это ж сколько денег и времени нужно, чтобы все переименовать назад! Да и зачем? Люди уже привыкли: Первая Советская, Вторая Советская улицы, Карла Маркса, там или еще какая… Не надо это людям, я так думаю! Нужно понимать, что красные не такие уж и плохие люди, террор был с обеих сторон! Нужно примириться, простить друг друга! А вся эта возня с переделом прошлого ни к чему, жить нужно будущим…

– Слышь, ты, казачок засланный, – Пасюк недобро прищурился, – а ты, часом, не ошибся, когда в Управу станичную пришел? Тебе с такими рассуждениями нужно было в либерасты с дерьмократами подаваться, а не в казаки верстаться! Казакам лампасы и погоны живьем резали, казачат с бабами живьем в сараях жгли, под лед пускали, тот же Каландаришвили, тварь! Не будет им от казаков ни прощения, ни примирения с ними! Белые тоже хороши, но Директиву о расказачивании с поголовным истреблением от мала до велика Свердлов подписал первым! Строить твое светлое будущее на том, что мы сейчас имеем, все равно что фундамент под небоскреб на болоте ставить – утопнет все в жиже и булькнуть не успеет! А-а… – Он устало махнул рукой и опустил голову.

Родион Артемов

– Ну, Саныч, ты чего? – Родион потряс его за плечо. – Обиделся, что ли?

– Чего я, девка красная, чтобы наутро обижаться? – Пасюк дернул плечом, отстраняясь. – Обидно! Двадцать лет вон с гаком возрождаем казачество, а все как лягушки бултыхаемся в чане… Если бы со сливками! С дерьмом!

– Тебе ли на казачество жаловаться! – Родион удивленно поднял брови. – Вон, уже подъесаул, атаман станичный…

– Ага, – Пасюк скривился, словно лимон съел, – атаман казачий, хрен собачий… Сколько казаков-то в станице моей? Сам сосчитаешь али пособить?

– Ну, – Артемов замялся, – ты, я и…

– То-то! Двое нас, ты да я да мы с тобой! И все казачество сегодня такое, как твои сапоги кирзовые: издали вроде блестят, начищенные, а фуфло фуфлом – и ногу натрут, стоит версту отмахать пёхом, и замерзнешь, потому как рыбий мех внутри!

– И то верно! – Родион зябко повел плечами, вспоминая, как прыгал вчера на морозе, звеня коленками. – А чего ж ты тогда казакуешь, раз все так хреново?

– А то! Не твоего ума дело! – Пасюк засопел, выражая, таким образом, Родион уже знал по опыту общения с ним, свое недовольство. – Ты чего, дурында, вчера так ничего и не понял, зачем мы сюда приехали?

– Не так чтобы уж… – Родион шмыгнул носом и почесал пятерней затылок, как нерадивый студент на экзамене перед въедливым профессором. – Вроде как казаки поехали на выборы местных агитировать… За этого, как его, забыл… Наша делегация…

– Твоя делегация еще по дороге нажралась, ни тяти, ни мамы! Посидели в зале для вида, денежки отработали натурой, вот и вся агитация! Я тебя зачем с собой вчера вечером на Аршан потащил?

– Так за водкой… – протянул неуверенно Родион. – Там туристы, там и водяра поприличней…

– Я о другом тебе говорю! – Пасюк хитро прищурился. – Завтра… То есть сегодня уже, местные коммуняки митинг проводить будут в память Каландаришвили. Вот тункинские станичники и решили им здорово подкузьмить, дерьма в их бочку меда, так сказать, подложить…

– Так нас всего двое, Саныч…

– А более и не нужно, Родя! Здесь местный атаман свою скрипку играть будет, а мы так, на подпевке поприсутствуем, подсобим, если чего надобно будет…

– С чего это он командовать будет?! – вполне искренне возмутился Родион. – Ты у нас целый подъесаул, а он всего урядник, с тремя лычками на погонах. Я и то подхорунжий!

– Ты уж только не рвись, а то пополам треснешь! Куда конь с копытом, туда и рак с клешней!

– Ты чё?! – мгновенно ощерился Артемов, но Пасюк устало вздохнул.

– Ничё! Через плечо да по лбу! Развелось командиров, что блох на шавке! Куда ни плюнь, атаман на атамане и атаманом погоняет! Паны лаются, а у холопов чубы трещат.

– Ты о чем? – Родион замотал непонимающе головой. – Какие паны?

– Такие! Что наш, Шохин, что Сивоконь! Тянут казаков на себя, как лебедь, рак и щука, а тянуть-то некого! Полный швах! Сплошные потемкинские деревни: мертвых душ позаписали для количества, а реального народа нет! Пшик!

Выдохнувшись, Пасюк зло уставился на огонь и надолго замолчал. Думал о чем-то, играя желваками и сжимая кулаки. Родион осторожно шевелил палочкой угли и подбрасывал кизяки.

– Саныч! – Он позвал Пасюка через некоторое время. – Ну чё ты? Нам-то это зачем? Ну и пусть они меж собой разбираются! Не пойму, чего ты взъелся?

– Обидно! Я в казачество пришел двадцать лет назад… – Александр невидящим взглядом смотрел перед собой, машинально теребя темляк шашки, – полжизни, понимаешь… – он вскинулся, – полжизни прошло, а все как один день! Помню, в десятом классе я учился, когда услышал, что отец с мужиками на кухне тишком обсуждали, как иркутские казаки, пятеро, погибли в Приднестровье! Я тогда еще удивился, откуда в Иркутске казаки? Ведь они там, – он неопределенно махнул рукой, – на Дону, на Кубани… А тут… Спросил еще я батю тогда, чего это за казаки такие, старики, что ли? Ведь Гражданская война давно прошла, а казаки только там и были, «Тихий Дон» да «Даурию» все читали! Он посмеялся надо мной, взъерошил волосы, прижал к себе крепко и говорит тихо так, а глаза улыбаются: «А ты сам-то кто?» Я говорю: «Русский я, кто ж еще?» – «Нет, – говорит, – казак ты, с той самой Кубани мы и есть!» Погрустнел потом, говорит: «Многие сейчас свои корни забыли! Словно мусор из ведра в воду высыпали: плывем по течению, да крутит нас на быстринах… Крутить-то крутит да, как исстари, к разным берегам прибивает…» Я рот-то раскрыл, чтобы спросить, почему да что же это за казаки такие были, что так быстро все забыли, а батя вздохнул: «Времена тогда такие были! Очень сильно повыбили казаков, многие и решили хоть жизнь свою спасти ради детей! Лютая бойня казакам была устроена, поголовно, подчистую пытались уничтожить, станицы сжигали, а землю солью посыпали, вот как боялись… Только всех-то, понятное дело, не смогли достать, вроде как дерево сухое, а полей его доброй водицей, веточки новые и появятся! Так и казаки!»

– Да! – Родион вздохнул со вселенским отчаянием. – Тебе легко, ты, вон, родовой, даже фотографии у тебя сохранились… А я? Папа-мама – интеллигенты в третьем поколении, музыканты… Какой из меня казак? Не получится у меня, наверное…

– Ха! – Пасюк захохотал так громко, что закашлялся. – Ты что, думаешь, казака делают фотографии? Ну, ты дал! – Он утер выступившие в уголках глаз слезинки. – Мы же не собаки какие, чтобы по родословной меряться, у кого больше! Конечно, к тем, которые родовые, доверия больше, кровь-то, она не водица… Только, знаешь такую пословицу: «Казаком мало родиться, казаком надо стать!»

Помощник командира комендантского взвода 269-го полка 90-й бригады 30-й стрелковой дивизии Пахом Ермолаев

– Ты только внимателен будь, товарищ Ермолаев. Сам знаешь, местным казакам доверять нельзя – они на нас лютыми зверьми смотрят. И без нужды не стреляй – незачем их раньше времени злить, пока Семенов Забайкалье держит. Мы им попозже все припомним, как только наша Советская власть везде крепкой станет. Ну, давай, поспи немного. А с утра выезжай, как только буран утихнет и небо сереть начнет. По холодку, может, кого-нибудь да изловишь! Вот тогда мы таких научим блюсти комендантский час!

Чекист с голодным и остроносым, словно у крысы лицом, поднялся и вышел из горницы, что занимал конный взвод Ермолаева, стеснив хозяев, богатеев, родичей мятежного атамана.

Так повелось, и этой практике были рады все бойцы – на постоях стеснять только местных буржуев, чтоб к Советской власти уважение разом почувствовали. И пригляд за этой тайной контрой держать легче, если что худое замыслят.

Но то сейчас вряд ли – местных казаков, что смогут припрятанное оружие в руки взять, едва полторы сотни наберется, от малолеток до стариков. Ну еще в двух поселках с полсотни тех, кто драться способен – слишком мало, чтобы смять три сотни закаленных в боях красноармейцев с пятью пулеметами.

Да и повода для выступления у казаков пока нет – Советская власть учла урок кровавого «вешенского восстания», что преподали ей в прошлом году донцы. Потому насильственного «расказачивания» решено было не проводить, как и растрелы, реквизиции не делать, а всех подозрительных, так же как и непримиримых врагов, увозить в Иркутск в губчека.

У Шубина в банде едва два десятка казаков, повязанных кровью, а потому пощады не ждущих. Мало их для серьезного нападения, но враг опытный и умелый. К тому же все на конях, да еще с заводными – как их поймаешь с одним только кавалерийским взводом. Стрелки батальона на подводах только и могут ездить, в седла мужиков лучше не садить – как собаки на заборе держаться будут, одни мучения.

А против них кто воюет?!

Казаки, что с детства на коне сидят, каждую тропинку в здешних горах и тайге знают. Да еще звери они лютые, прямо слово, недаром атамана уже «тункинским волком» называть стали!

Пахом неторопливо извлек из кармана штанов здоровенную «луковицу» часов, откинул крышку – стрелки застыли на двенадцати. Полночь, наступил новый день. И новые заботы…

Командир усмехнулся – куда без этого!

А глаза еще раз прочитали замысловатую вязь гравированных слов – «Ефрейтору Мариупольского гусарского полка Пахомию Ермолаеву за спасение офицера. Март 1915 г.».

И он вздохнул – как давно это было, будто вечность прошла. Но тут же вытравил из головы ненужные мысли, и улегся на широкую лавку, накрывшись длиннополой кавалерийской шинелью. Завтра ему предстоит отмахать двадцать верст пути, да еще проверить все бурятские зимники.

– Спать, – отдал он сам себе команду и закрыл глаза.