Читать книгу Куда она ушла - Гейл Форман - Страница 4

Через четыре дня Мия пришла в сознание, но сказали мы ей только на шестой день. Хотя она как будто уже все знала. Мы сидели вокруг ее больничной кровати. Ее неразговорчивый дед будто бы вытянул короткую соломинку – именно на его долю выпала задача сказать Мие, что ее родители, Кэт с Дэнни, погибли в катастрофе, из-за которой она сама попала в реанимацию. А младший брат Тэдди умер в неотложке ближайшей больницы, в которой находилась и сама Мия до того, как ее перевезли в Портленд. Что послужило причиной аварии, никто не знал. Спросили, помнит ли об этом хоть что-нибудь сама Мия.

Она лежала, хлопала глазами, держа меня за руку, так крепко впившись в меня ногтями, что, казалось, она уже никогда меня не отпустит. Потом Мия замотала головой, тихонько приговаривая: «нет, нет, нет». Это длилось очень долго, но слез не было, и я не мог понять, она отвечает на вопрос деда или просто пытается отрицать случившееся. Нет!

Но потом пришла социальный работник и взялась за дело всерьез. Она рассказала Мие о сделанных ей операциях: «Они лишь подготовительные, надо было стабилизировать твое состояние, но держишься ты прекрасно», – после чего перечислила список операций, предстоявших в ближайшие месяцы: сначала надо поставить металлические штыри в ногу, чтобы восстановить кость. Где-то через неделю – взять кожу с бедра здоровой ноги. Затем пересадить ее на пострадавшую ногу. К сожалению, после этого останутся «некрасивые шрамы». Зато пластические хирурги смогут практически полностью восстановить лицо – где-то через год.

– После того, как обязательные операции будут закончены, если, конечно, не возникнет осложнений – инфекций после спленэктомии, воспаления легких или чего с ногами, тебя выпишут из больницы в реабилитационный центр, – сказала соцработник. – Через несколько дней оценим, в каком состоянии находится твоя физиология, речь, что ты сможешь делать и так далее.

У меня от этой литании закружилась голова, но Мия как будто бы слушала каждое слово, словно подробности рассказа об этих операциях интересовали ее больше, чем новости о погибших родственниках.

Через несколько часов в тот же день соцработник отвела нас всех в сторонку. Нас – то есть ее бабушку с дедушкой и меня – обеспокоила реакция Мии, точнее, ее отсутствие. Мы ждали, что она будет кричать, рвать на себе волосы, сделает что-нибудь резкое, соответствующее масштабу этих ужасных новостей, нашему собственному горю. А ее ужасающее спокойствие заставило нас всех думать об одном: что она повредилась рассудком.

– Нет, дело совсем не в этом, – поспешила заверить нас соцработник. – Мозг – инструмент тонкий, так что повреждение некоторых регионов может обнаружиться только через несколько недель, но молодые обычно быстро восстанавливаются. На данный момент прогнозы неврологов довольно оптимистичные. Регуляция моторики у нее в целом хорошая. Речевые способности тоже вроде бы не пострадали. Хотя в правой половине тела она испытывает слабость и есть сложности с сохранением равновесия. Но если на этом проблемы заканчиваются, то девушке, считай, повезло.

Слово «повезло» заставляет нас всех поежиться. Соцработник заметила выражения наших лиц.

– Очень повезло, поскольку все это обратимо. Что касается происходящего, – она указала на палату, – то такая реакция является стандартной при столь серьезных психологических травмах. Мозг сразу со всем справляться не может, так что информация фильтруется и переваривается потихоньку. Мия осознает случившееся, но ей нужна будет помощь.

Соцработник поведала нам о стадиях переживания горя, вручила памфлеты на тему посттравматического стресса, порекомендовала записать Мию к больничному психологу, который специализируется на подобных утратах.

– Возможно, вам всем это тоже окажется полезным, – добавила она.

Мы ее не послушали. Бабушка и дедушка Мии в психотерапию не верили, а я на первое место ставил интересы Мии, а не собственные.

К новому циклу операций приступили почти сразу – это показалось мне жестоким. Мия только недавно балансировала на грани жизни и смерти, только-только пришла в сознание, ей только-только сообщили, что все ее родственники погибли – и сразу же снова положили под нож. Неужели нельзя было дать человеку отдохнуть? Но соцработник объяснила, что чем скорее вылечат ногу, тем скорее Мия сможет двигаться, соответственно, тем скорее пойдет на поправку. Так что ей воткнули штыри в бедро, сняли кожу для пересадки. И со скоростью, от которой у меня перехватывало дух, выписали из больницы и перевели в реабилитационный центр, похожий на обычный дом на несколько квартир. Участок рассекали дорожки, и когда Мию туда привезли (а было это весной), там начинали распускаться цветы.

Всего через несколько дней, которые мы пережили с большим трудом, скрипя зубами, пришел конверт.

Из Джулиарда. Раньше мне столько всего в этом виделось. Преждевременное решение. Повод для гордости. Соперничество. А потом я про это забыл. Думаю, и все остальные – тоже. Но жизнь за пределами реабилитационного центра шла своим чередом, и где-то там, в другом мире, продолжала существовать другая Мия – с родителями, братом и невредимым телом. И в том другом мире какие-то эксперты послушали ее игру, записанную несколькими месяцами ранее, рассмотрели ее заявку, через несколько этапов было вынесено окончательное решение, и вот оно достигло нас. Бабушка Мии слишком разнервничалась и не смогла раскрыть конверт, так что она дождалась нас и только тогда взрезала его перламутровым ножом для писем.

Мия прошла. Но разве у кого-то были хоть какие-то сомнения?

Мы все думали, что она обрадуется, что это станет ярким пятном на горизонте ее мрачной жизни.

– Я уже поговорила с деканом, объяснила, что случилось, и они позволили тебе начать через год или даже два, если потребуется, – сказала бабушка, рассказывая Мие новости, в том числе о том, какую щедрую стипендию ей назначили. Это Джулиард предложил отсрочку, поскольку им было важно, чтобы Мия соответствовала их строгим стандартам, если решит пойти к ним учиться.

– Нет, – сказала Мия, сидя в центре нагоняющего тоску общего зала, тем убийственно ровным тоном, который появился у нее после этого несчастного случая. Никто не мог понять, с чем это было связано – с эмоциональным потрясением или все же у нее в мозгу произошли какие-то изменения и она теперь так разговаривает. И хотя соцработник не переставала нас подбадривать, а терапевт высоко оценивал скорость ее восстановления, мы все равно беспокоились. Эти вопросы мы обсуждали вполголоса в те вечера, когда мне не удавалось тайком остаться с ней на ночь.

– Не спеши, – ответила бабушка. – Через год-другой все будет выглядеть иначе. Может, и желание вернется.

Она думала, что Мия отказывается ехать в Джулиард. Но я все понял. Я хорошо понимал Мию. Она отказывалась от отсрочки.

Бабушка начала спорить. До сентября оставалось пять месяцев. Это слишком скоро. И в какой-то мере она была права, нога у Мии еще в полном гипсе, она только едва начала ходить. Из-за слабости в правой руке она даже банку не могла открыть, а зачастую ей не удавалось вспомнить названия простейших вещей, типа ножниц. Терапевт говорила, что всего этого следовало ожидать, и что, вероятнее всего, это пройдет… в свое время. Но пять месяцев? Это не так-то много.

В тот же вечер Мия попросила принести виолончель. Бабушка была недовольна: боялась, что такое своенравие может помешать восстановлению. Но я сразу же сорвался с места, бросился к машине, и после заката виолончель была уже у нее.

И с того момента она стала ее основной терапией: и для тела, и для души, и для разума. Врачи изумлялись, насколько сильна верхняя половина ее тела – старая преподавательница Мии, профессор Кристи, даже называла это «телом виолончелистки»: широкие плечи, мускулистые руки. И теперь за счет игры она вновь обрела силы, так что и слабость правой руки ушла, и нога начала восстанавливаться. Виолончель избавила ее и от головокружений. Мия играла с закрытыми глазами: по ее словам, необходимость твердо упираться в пол обеими ногами помогла ей побороть проблему с равновесием. В то же время по музыке стали видны ошибки, которые она пыталась скрыть в повседневной жизни. Например, если ей хотелось колы, но не удавалось вспомнить нужное слово, то Мия просила апельсинового сока. А тут она честно признавала, что помнит сюиту Баха, зато забыла простой, выученный в детстве этюд; хотя когда профессор Кристи, которая приходила поработать с ней раз в неделю, сыграла ей этот этюд, Мия потом сразу же смогла его повторить. Таким образом терапевты и неврологи поняли, как именно пострадал ее мозг, и внесли необходимые поправки в лечение.

Но самое главное – игра улучшала ее настроение. Она знала, чем заниматься каждый день. И говорила она уже не так монотонно, а как прежняя Мия, по крайней мере, когда речь заходила о музыке. График процедур в реабилитационном центре тоже изменили, чтобы она могла как можно больше репетировать.

– Мы в целом не знаем, каким образом музыка оказывает целительное воздействие на мозг, – сказал мне однажды один из ее неврологов, когда Мия играла в общем зале для остальных пациентов. – Но ведь так и есть. Ты только посмотри на нее.

Через четыре недели Мия выписалась из реабилитационного центра, на две недели раньше запланированного срока. К этому времени она уже могла ходить с тростью, открывать банки с арахисовым маслом и офигенно исполнять Бетховена.

Я все-таки запомнил кое-что из той статьи, «Двадцать моложе двадцати», которую прислала мне Лиз. Там не то чтобы намекалось, а прямо утверждалось, что «божественная» игра Мии связана с ее «трагедией». Помню, как это вывело меня из себя. Я почему-то счел это оскорбительным. Как будто ее талант можно списать лишь на какие-то сверхъестественные силы. Интересно, они что, воображают, будто погибшие родственники Мии входят в ее тело и играют ее пальцами свою музыку поднебесья?

Хотя, вообще-то, в случившемся действительно было что-то не от мира сего. Я это знаю, потому что я там присутствовал. Я стал свидетелем, как Мия превратилась из талантливой девочки в нечто уже совершенно иное. За эти пять месяцев произошло какое-то магическое и фантастическое преображение. Так что да, это даже связано с ее «трагедией», но Мия для этого немало пахала. Как и всегда.

Она уехала в Джулиард после Дня труда[8]. Я отвез ее в аэропорт. Мия поцеловала меня на прощанье. Сказала, что любит меня больше жизни. А потом ушла.

И уже не вернулась.