Читать книгу Русская промышленная революция: Управленческие уроки первой половины XIX века - Глеб Архангельский - Страница 16

У советской исторической науки император Николай Павлович был, пожалуй, самым нелюбимым правителем России за всю ее тысячелетнюю историю. Красок не жалели для создания максимально мрачного образа «Николая Палкина» и «душителя Пушкина». Масштаб передергиваний при этом превосходит всякие разумные пределы.

Петру I и Екатерине II многолетний бытовой разврат не мешает быть «Великими». А вот скромная фрейлина Нелидова при императоре Николае Павловиче – несмываемое пятно на биографии. Хотя, в отличие от фаворитов Екатерины, Нелидова не пыталась влиять на политику императора и припадать к дойной корове госбюджета. Впрочем, и не в характере государя было бы такое позволить.

Одна проигранная Крымская война – это позорное и провальное правление. Хотя Крымская война уязвила в основном нашу гордыню. Территорий мы не потеряли, приобрели некоторые неудобства с использованием черноморского флота, которые вскоре исправили.

А вот выигранные русско-турецкая и русско-персидская войны, присоединившие к империи очень важные и ценные территории, – это не упоминается, не считается и не акцентируется.

Мне кажется, критик императора Николая Павловича, если хочет быть честным человеком, не должен отдыхать в Сочи и Минводах. Император ведь не только присоединил к державе эти территории, но и вложил многолетние управленческие усилия в их замирение, интеграцию в общеимперскую жизнь.

Блестяще осуществленная за восемь лет кодификация законодательства, к которой безуспешно подступались несколько раз в предыдущие сотню лет, – это все талант Сперанского, государь ни при чем.

Мощный промышленный рост, в том числе на протяжении всей Крымской войны, создание и поддержка нужных для этого институтов – это безличные производительные силы и производственные отношения постарались.

Рис. 2–2

В год 100-летия со дня рождения императора Николая Павловича соотечественники лучше помнили его достижения [Гулишамбаров, 13]

Отложив в сторону очевидную пропаганду, в контексте управленческого разговора нужно рассмотреть две реальных претензии к стилю управления императора Николая Павловича: жесткость, в советской версии – патологическая жестокость, и сверхцентрализация управления, гипертрофированный, по мнению многих современников, личный контроль.

О степени жесткости или жестокости правителя нужно судить не по представлениям эпохи историка, а по представлениям эпохи правителя.

Иван Грозный казнил, по разным оценкам, от 3000–4000 до 10 000–15 000 человек. Генрих VIII в это же время казнил, по разным оценкам, около 40 000–50 000 человек.

Иван Грозный поддерживал монастыри и учредил в России первую типографию. Генрих VIII разорял монастыри и уничтожал их библиотеки. Погубил гигантское по тем временам количество книг, несколько тысяч.

Иван Грозный разводился с надоевшими женами, а Генрих VIII их казнил.

Но почему-то Генриха VIII англичане не называют «Henry the Terrible», или хотя бы «Henry the Fearsome», более корректно переводя прозвище «Грозный». Нет, всего лишь «Old Cupper Nose», Старый Медный Нос, за порчу монеты.

Петр I лично рвал ноздри и рубил головы, а Карл XII не рвал ноздри и лично не рубил головы. Но зато Карл XII отметился приказами об истреблении безоружных русских военнопленных и сожжении домов мирного населения в Польше. Кто из них был более «Terrible»?

Степень жесткости императора Николая Павловича как руководителя нужно оценивать в соответствии с его исторической эпохой.

Давайте разберем омерзительное прозвище «Палкин», присвоенное императору Львом Толстым «на основании рассказов старых солдат».

В российской армии наказывали шпицрутенами, т. е. прутами. А вот в английской армии наказывали «девятихвостой кошкой», которая, в отличие от шпицрутена, разрывает кожу.

В Англии после порки в спину провинившегося втирали соль. Русские жестокие варвары в своем медвежьем углу до такого изуверства не додумались.

В российской армии случались приговоры к количеству ударов шпицрутенами, эквивалентные смертной казни. В английской армии существовали юридически закрепленные приговоры к 300 и даже 500 ударам «девятихвостой кошкой», притом что мучительная смерть наступала примерно после 200 ударов.

Почему великий романист Чарлз Диккенс не присвоил императору Георгу IV прозвище «Кошкин»? Может быть потому, что английские романисты XIX в. в среднем любили свою Англию больше, чем российские романисты – Россию?

При этом наши историки и романисты почему-то не вспоминают, что ввел шпицрутены в русской армии обожаемый и царской, и советской историографией Петр I. И что именно император Николай Павлович сначала сократил предельное число шпицрутенов до 6000, а потом, в 1834 г., и до 3000 [Выскочков, 583].

Герцены, Добролюбовы и их советские последователи измарали тонны бумаги, описывая жуткую чудовищность казни декабристов.

Серьезно? Пятеро повешенных и несколько десятков отправленных на каторгу по результатам вооруженного восстания против правительства? Петр Великий счел бы это непростительным либерализмом и полной профнепригодностью. Вспомним, сколько сотен человек он своими руками подверг нечеловеческим пыткам и казнил после стрелецких бунтов. Не говоря уже о казни собственного сына.

Если вернуться в гражданское управление, в стиле императора Николая Павловича нигде близко не видно ни жестокости, ни какой-то чрезмерной жесткости. Строгость, требовательность, решительность видны во всех резолюциях, переписке, распоряжениях. Но это вообще-то неотъемлемое качество эффективного руководителя.

На одной из наших тайм-менеджерских программ профессиональной переподготовки учился действующий офицер СВО. В его зону ответственности входили выплаты, в том числе в связи со смертью военнослужащих. И вот, обладая этой статистикой, он поделился очень важным наблюдением: у «вредных» командиров люди гибнут реже.

Никто не любит командира, который «докапывается», «вредничает», заставляет соблюдать все правила по окапыванию, маскировке и т. п. Однако вскоре обнаруживается, что у такого командира гибнет меньше подчиненных, чем у «доброго».

А вот наблюдение современника, завершающее разговор о «жестокости» и открывающее разговор о личном контроле – или «гиперконтроле»:

Государь Николай Павлович часто посещал [морской] корпус [где я учился], и я помню два случая: первый, когда он проезжал по 12-й линии мимо окон малолетней роты, и все воспитанники вскочили на окна и криками приглашали государя заехать, и он заехал.

Другой раз он приехал и незамеченный вошел в роту, спрятался за колонну и поздоровался с нами, что произвело невообразимый гвалт, пока отыскали государя.

Вообще Николай Павлович был чрезвычайно милостив к воспитанникам; приезда его ждали с восторгом, дети его обожали, и этим он с малолетства формировал себе преданных людей.

Посещения его были всегда производительны, государь все осматривал: пищу, одежду, лазарет – и ему невозможно было втереть очков, и все знали, что за беспорядок с начальствующих будет строго взыскано.

Особенно государь обращал внимание на лазарет, и в случае серьезных больных присылал своих лейб-медиков и при операциях часто присутствовал и поддерживал дух оперируемого.

Николай Павлович искренно любил детей, и они это понимали и, в свою очередь, его обожали [Качалов, 117, курсив Г. А.].

Другие кадеты в своих воспоминаниях рассказывают, как государь угощал их в Петергофе вишнями, позволял на руках сносить его в сани и даже «садился в наш огромный таз [от умывальника] и прикажет себя вытаскивать, только кричит "не щипаться, мальчуганы!"» Своих детей при этом государь, нежно их любя, отнюдь не баловал и воспитывал в довольно спартанских условиях [Выскочков, 482–485].

Мемуары современников и документы эпохи говорят однозначно: император лично вникал, читал от корки до корки, посещал, спрашивал, занимался, отслеживал.

Модест Корф описывает выговор, который как-то устроил ему государь за невовремя присланные важные дела. Именно там прозвучала знаменитая формулировка «Вы забыли, кажется, что я привык читать, а не просматривать, присылаемые бумаги» [Корф 1838, 106].

Хорош такой «гиперконтроль» или плох, «правилен» или «неправилен»?

Четверть века моего бизнес-консультантского опыта однозначно свидетельствует: лучше переконтролировать, чем недоконтролировать.

Включенный личный контроль за множеством вопросов и деталей с высокой вероятностью выигрывает. Теоретически правильное «делегирование полномочий» на практике часто приводит к плачевным последствиям.

В фондах Горного департамента среди крупных вопросов управления заводами и рудниками мы видим дело «О разрешении чиновникам горного и лесного ведомства носить длинные панталоны».

Министр финансов входит с представлением государю о таком разрешении, государь рассматривает и одобряет. Перебор с контролем и личным участием? Возможно. С другой стороны, в том же деле мы видим вполне содержательный для управления мотивацией госслужащих вопрос «О непредставлении к наградам два года сряду одних и тех же чиновников» [РГИА 47–2–82].

Но вот эмигрант Гоголь, сочинивший «довольно грязную фарсу, которой все достоинство состоит в карикатурных портретах провинциальной жизни» [Корф 1838, 505], пишет государю из Рима о своем бедственном положении. И получает от государя лично, не из госбюджета, 5000 руб. серебром.

Это тоже личный контроль, личное внимание и готовность первого лица лично погружаться в «мелкие» вопросы. А личное внимание, и материальное, и в теплой утешающей переписке, к умирающему Карамзину? А материальная помощь нуждающимся семьям декабристов? [Карнович, 12].

Вспомню еще закрытие за госсчет огромных, больше ста тысяч рублей, долгов Пушкина, пенсионное обеспечение его жены и детей и издание за госсчет полного собрания сочинений. Тоже, кажется, проявление личного контроля и личного внимания императора к вопросам, которыми с точки зрения любой рациональной оргструктуры совершенно не обязано заниматься первое лицо государства [Архив опеки Пушкина].

Об отношении императора к членам своей команды биограф говорит:

Император Александр был довольно непостоянен в своих личных отношениях, на благосклонность его нельзя было твердо полагаться. Совершенно иным был император Николай.

У него не было любимца, который имел бы такое влияние, какое имел Аракчеев. Если кто-либо заслужил однажды его милостивое внимание, тот мог рассчитывать на его благоволение до тех пор, пока не лишался по собственной ошибке.

Стоит припомнить выдающееся значение и доверие, которым пользовались в продолжение всего царствования императора Николая князь Волконский, граф Бенкендорф, граф Орлов, граф Дибич, князь Паскевич, князь Меншиков, князь Чернышев, граф Клейнмихель, граф Киселев, граф Нессельроде, граф Канкрин и многие другие государственные деятели того времени [Шильдер, 235].

К характеристике, данной Шильдером, стоит добавить еще возвращение из ссылки такого крупнейшего государственного деятеля, как Сперанский.

Одна из важнейших характеристик лидера и правителя – кого он оставил после себя, кого воспитал себе в преемники. Этот великий исторический экзамен совершенно провалили Петр I и Сталин, оставившие после себя свору бездарностей.

Император Николай Павлович много лет системно занимался воспитанием наследника. В теоретическом плане – литературу преподает Жуковский, финансы – министр финансов Канкрин, законодательство – Сперанский и т. д. [Корф 1838, 92]. Привлечены лучшие в своих областях умы страны.

В практическом плане – две больших поездки по России и Европе, своего рода «преддипломная практика», с обширной программой изучения дел на местах и ежедневной перепиской наследника с отцом [Переписка цесаревича; Венчание с Россией].

В этой переписке наследником, будущим Александром II Освободителем, поднимается множество практических вопросов – Ижевским заводам не хватает персонала, не перевести ли сколько-то людей с Тульских? Здешние купцы-старообрядцы полезны торговле и промышленности, но скорбят от гонений на их веру, можно ли что-то с этим сделать? Вот тут невредные малые декабристы, может быть, их уже уместно помиловать?..

Император Николай Павлович обстоятельно отвечает на все эти вопросы. Сейчас бы сказали – «в стиле коучинга и наставничества». Терпеливо выращивает будущего весьма достойного государя, который реализовал все то, что не успел сделать его отец. Вскоре подключает наследника к участию в заседаниях Госсовета. Назначает его руководителем Комитета по строительству Санкт-Петербурго-Московской железной дороги – крупнейшего инфраструктурного проекта эпохи.

В заключение характеристики императора Николая Павловича как лидера и руководителя нельзя не привести его письмо к 63-летнему на тот момент министру финансов Егору Францевичу Канкрину.

Cегодня только узнал я, любезный Егор Францович, что нехотя я был причиной одного обстоятельства, которое справедливым образом должно было вас огорчить.

Не видав вас столь долго, лишён был я возможности условиться о намерении моём ближе узнать порядок дел Департамента государственных имуществ, для чего полагал начало года самым удобным временем.

Приказав С. С. Танееву уведомить вас о сем намерении, мне и в мысль не приходило, чтобы для сообщения сего стали вас тревожить без всякой нужды среди ночи! – тогда как ничто не мешало исполнить сие в обыкновенное время; но так как начальник отвечать должен за своих подчинённых, то я охотно принимаю грех на себя и винюсь искренно пред вами в невольной вине.