Читать книгу Книга трипов. Странствия и перемены - Глеб Давыдов - Страница 6

Глиняный город Язд возник посреди пустыни несколько тысяч лет назад. По одной из версий, это самый древний город мира (первые упоминания – 3000 г. до н.э.). Он сильно отличается от остального Ирана. Таких глинобитных лабиринтов больше нет нигде. Говорят, они столь же древние, как и сам город. Кроме того, в Язде в первозданном виде сохранился Зороастризм, или «Благая вера»: одна из самых древних религий в мире.

Окна нашего номера выходят в ресторан, поэтому весь вечер мы обречены слушать, как персы стучат вилками по тарелкам. Поужинав, персы курят кальян. Дым поднимается вверх и наполняет нашу комнату. Глуповатая и страстная иранская эстрада, голоса ужинающих персов, журчание ресторанного фонтана, стук вилок о ножи – все это сливается в единый ориентальный щебет-фон под нами, – и я тщетно пытаюсь уснуть на скользких шелковых простынях.

В смерче восточных ощущений, в дымной полудреме дорожной усталости наши древние покои покачиваются и, превращаясь в трансцендентальный поезд дальнего следования, уезжают куда-то вдаль…

Сквозь дымную занавеску из песка и солнца я вижу колонну верблюдов. Караванщики гонят их по пустыне, по великому шелковому пути. И на том самом месте, где сейчас стоит город Язд, у них стоянка. Я видел, как они устраивались на ночлег. И как утомленные торговцы спали и видели сны-миражи о родных местах. Оставшись в этих снах навсегда, караванщики забывали, что нужно идти дальше. Так постепенно возникал город. Один из самых древних городов мира. Гигантский глинобитный комплекс-лабиринт, минотавр, чьи темные узкие улицы-коридоры прячутся от солнца под бесконечной крышей. Минотавр, сканирующий человека и извлекающий на поверхность давно позабытые тайны. Город-мираж. Даже солнце здесь играет роль декорации некой бесконечной мистерии. И в эту мистерию оказывается вовлеченным каждый, кто попадает в Язд, – кто-то в роли жреца, а кто-то в роли жертвы. А кто-то становится богом.

Звуконепроницаемый стеклянный колпак… Среди развалин древнего города тихо. В двух шагах – оживленная улица с автомобилями и мотоциклами. Но здесь, в этом полуразрушенном дворе – вековая тишина. Слышно даже, как ручка шуршит по бумаге блокнота. В такой тишине можно услышать гораздо больше, чем обычно. Я выхожу на узкую улицу, иду, сворачиваю в темный извилистый коридор. В конце коридора – тупик.

До тупика остается каких-то три метра, когда слева в стене я вижу приоткрытую маленькую калитку. Там, за этой дверцей, в солнечном дворе сидит пожилой перс на потертом ковре. Он смотрит мне прямо в глаза – будто знал, что я сейчас загляну. Седая щетина, серый пиджак, смуглое морщинистое лицо, черные усы, блестящие глаза… Перс что-то говорит мне на фарси, делает рукой подзывающий жест (на Востоке ладонь при таком жесте смотрит вниз, а не вверх, как у нас). Вокруг – осыпавшиеся неровные стены и пустые обрушившиеся комнаты с кучами камней и глины. Двор давно уже необитаем.

Перс встает и приподнимает ковер, на котором только что сидел. Под ковром – крышка люка. Он жестом просит меня помочь поднять крышку. Что я вообще тут делаю? Такое впечатление, что меня загипнотизировали. Может быть, это действует тишина. Или в персе какая-то очень располагающая сила. Чувствую себя так, будто все, что здесь происходит, – очень естественно и необходимо.

Мы поднимаем люк. Под ним – лестница вниз. Перс начинает спускаться, жестами приглашая идти следом. Темнота. Минуты две идем вниз по крутой лестнице. В конце – тоннель, совершенно темный подземный ход – узкий настолько, что я физически ощущаю холодные стены и потолок. Вспоминаю что-то неправдоподобное про древнейшие канализационные системы Язда, которые ведут в тюрьмы Александра Македонского.

Старик открывает дверцу. Желтый свет бьет в глаза. Через пару секунд понимаю, что мы в маленькой хорошо освещенной квадратной прихожей. Старик снимает ботинки, я тоже. Входим в просторную яркую залу. Посреди залы – большая терраса. Витражи в деревянных дверях-окнах с медными узорчатыми рамами, древние двери, зеркально-серебряная роспись на потолке. На одной из стен – большая картина маслом: пылающий дворец, вокруг которого стенают обезумевшие люди. Над дворцом в небе парит большой знак зороастрийцев – крылья и старик между ними…

Женщина в синем платке и болотного цвета бесформенной одежде впускает нас в небольшое полутемное помещение. На высокой одноногой подставке в большой железной чаше горит огонь. Не замечая нас, в зал входит высокий старик, весь в белом. Он подкладывает в чашу дрова. Совсем рядом говорят по-русски, я оборачиваюсь и падаю. Мимо с ворчанием прошла какая-то старуха. Меня разбудили.

Старуха, тихо и недовольно бормоча, прошла куда-то вверх. Я поднял выпавший из моих рук блокнот и быстро пошел вслед за старухой. Через пару минут она пропала, а я обнаружил себя на крыше города Язд.

Кое-где возвышаясь, где-то обрываясь пустотами дворов, где-то упруго вздымаясь полукруглыми башнями, крыши переходили одна в другую, объединяясь в одну… Сверху палило белое солнце, превращая крыши из темно-бежевых в красно-коричневые. Солнце, ослепительная голубизна неба и далеко на горизонте – похожие на декорации полукруги рваных гор.

Я иду, перелезая с крыши одного дома на крышу другого – невысокая стенка, крыша выше, крыша ниже, узкий выступ стены, кое-где приходится прыгать, где-то – подтягиваться, иногда балансировать, переходя по краю стены на следующую крышу. Я хочу дойти до центра старого города и там выбраться обратно в город – возможно, через такой же заброшенный двор, как тот, что вывел меня сюда, на городские крыши. Сухой ветер пустыни въедается в губы, трескает их и забивает нос невидимым песком.

Каждый следующий дом оказывается выше, и уже довольно нелегко становится перелезать с крыши на крышу. Иногда между крышами мелькают узкие коридоры и прямоугольные дворы с маленьким бассейном посередине и деревьями, на которых чернеют гранаты, изъеденные птицами. Через дворы между стенами протянуты нити, на которых висит стираное белье, двери в комнаты открыты (у дверей ботинки, а внутри – ковры). Иногда показываются люди. Замеченным быть очень не хочется…

Откуда-то сверху раздается голос муллы. Он призывает жителей Язда молиться. Солнце все ниже, а на небе, кажется, кто-то варит манную кашу. Голос муллы означает для меня в первую очередь, что сейчас уже около пяти вечера. В шесть надо быть в отеле.

Мои прыжки спугивают стаи белых голубей. Голуби взлетают и прячутся во дворах. Покрасневшее солнце висит на уровне неровных, как бы вырезанных ножницами и наклеенных на аппликации краев гор. Надо мной пролетает гигантская стая маленьких крикливых птиц. На минуту они отделяют меня от неба, и в этот миг пение муллы и крик птичьей стаи сливаются в какой-то общий ориентальный щебет-фон надо мной. Всё кажется каким-то чересчур кинематографичным. Или похожим на сон. Кому бы пришло в голову, что я сейчас бреду где-то посреди пустыни по каким-то глиняным крышам, разглядывая космические пейзажи и подглядывая за мирным бытом честных иранцев? …Да еще вдобавок меня чуть было не убили…

Я уже довольно долго шел, не понимая уже, как мне теперь отсюда спуститься. Чем ближе к центру, тем меньше было заброшенных дворов – шансов осуществить мой прежний план уже почти не осталось. При этом прошел я уже столько, что идти назад мне не хотелось совсем.

Над очередным улицей-коридором я свесился, опираясь на глиняный край крыши. Сухая желто-красная глина тихо шурша посыпалась вниз с большой-большой высоты. Можно зацепиться вот за эту железную водопроводную трубу и по стенке сползти вниз. Но эта глина… мои ладони от соприкосновения с ней уже стали оранжевыми, пачкать одежду не хотелось.

Я перелез на соседнюю крышу и заглянул в жилой двор. Там в саду копалась девушка. Без чадры, в обычной одежде.

Дальше все быстро. Случайно подняв голову, она испускает испуганный выкрик и стремительно убегает. В поисках выхода из положения оглядываюсь по сторонам. Вот дверца в крыше. Сейчас из нее, наверняка, кто-нибудь выйдет. Тот, кого она побежала звать. К примеру, разъяренный ревнивый муж…

Подхожу к другому краю крыши. Свешиваюсь: высоко, но не очень. Прыгать? Последний раз оборачиваюсь. И вижу, что ко мне уже стремительно направляется перс. Прыгать поздно. Надо разговаривать.

Что-то начинаю говорить ему по-английски – мол, я здесь просто гуляю… Жестами показываю направление, откуда пришел, объясняю, что хочу спуститься на улицу, туда, где сидят пилигримки. Перс вроде понимает, о чем я, и готов меня вывести, но тут следом за ним на крышу вылетает другой – более молодой, в спортивном костюме и с огромным кирпичом, наготове зажатом в руке. Между ними завязывается небольшая потасовка. Один отталкивает другого, что-то ему втолковывает, они кричат друг на друга, речь явно идет обо мне. Наконец, первый делает мне знак спуститься. Кирпич с увесистым разочарованно-гулким грохотом ударяется о крышу.

Я спустился и беспрепятственно вышел на улицу… Мне снова повезло.

Осень 2004 г.

Фото: Антон Чурочкин