Читать книгу Честь имею - Глеб Ларин - Страница 4

– Поберегись, барин! – крикнул кто – то, но лошадь под всадником отступила сама, мимо солдаты протащили повозку со сломанным колесом.

Все вокруг находилось в каком – то перемещении, с трудом верилось, что этот полк армии Тормасова находится на отдыхе после многодневного марша отступления. Некоторые отдыхали у костров, другие обстирывались и вывешивали белье на кустарниках или просто раскладывали на траве. Многие купали коней чуть ниже по течению в небольшой речушке. Их голые тела сновали вдоль и поперек их четвероногих товарищей. Иные чинили одежду, а все больше упряжь.

И все это видение бурлило, говорило и шумело, словно небольшой город в большой праздник, благо и священник рядом, а желающих, кого утешить и благословить было, хоть отбавляй. После нескольких стычек с французами, при виде ужасных потерь, многие стремились причаститься и приготовить душу свою к неизвестности.

Всадник, пропустивший сломанную повозку, курьер из штаба, напрасно пытался разглядеть в этой толпе кого-нибудь из офицеров. Но помощь пришла внезапно сама.

– Кого вы ищите, сударь? – обратился к нему внезапно появившийся капитан не совсем опрятного вида, но услужливо оказавший честь и внимание.

– Капитан! – обрадовался ему бравый адъютант и тут же остановил коня среди бродячей толпы, которую старательно объезжал, словно они могли испачкать его. – Будьте любезны, подскажите, где ваш командир, у меня к нему срочное донесение!?

– Нет его! – ответил капитан. – Он и другие старшие офицеры только что убыли в сторону возможного появления противника, чтобы, если нужно, дать ему сражение!

– Какое сражение? – изумился адъютант. – Нам ничего об этом неизвестно!

Если бы адъютант был человеком опытным, он, конечно, догадался бы, что капитан давно приметил его, а его часто моргающие глаза говорят не о том смущение, которые испытывают люди, разговаривая с высокими особами, а о житейской хитрости.

– Видите ли, сударь, всякое бывает, – продолжая моргать, ответил капитан, понимая, что он переборщил со сражением с французами силами своего полка. – Как говорил Ганнибал, нужно быть всегда готовым и тогда тебя ждет победа.

И здесь он с облегчением увидел, что эти слова дошли до самого сердца адъютанта, который, как и он, не знал, говорил ли такие слова великий полководец, но для него стало очевидно его миссия весьма своевременна.

– Не будет никакого сражения, капитан! – сказал важно адъютант. – Вот вам пакет с приказом о немедленном отступлении вашего полка по этой же дороге. Передайте его командиру, как только он появится, а мне еще нужно успеть в другое место!

Он передал пакет, махнул рукой, показывая, что разговор окончен, развернул коня и вскоре исчез среди толпы в том же направлении, откуда появился.

Смышлёный капитан взглянул на пакет в руках, засунул его бережно за борт мундира, обернулся, пригляделся и крикнул:

– Семенов! Звонарь построение! Срочное!

И через минуту зазвучал над этими местами сигнал, который прервал мгновенно весь этот разумный, и только не для сведущего человека непонятный беспорядок.

2.

Едва прозвучал сигнал штаб – трубача, как этот казавшийся неуправляемый хаос, сразу стал приходить в какой – то единый порядок. Исчезли в мгновенье ока белое белье и голые тела на реке, стало тихо вдруг, лишь слышны стали отрывистые и всем понятные команды. Капитан, приказавший дать сигнал, тем временем отыскал, каким-то особым чутьем среди всей этой кутерьмы, нужного ему солдата и спросил:

– Ты где барина оставил?

– А вот в том лесочке, на поляночке значит, – ответил солдат.

– Так вот, – сказал ему капитан. – Давай туда и передай им этот пакет. На словах скажешь, что приказано немедленно отступать, и мы уже выступили, пусть догоняют!

– Да как же? – спросил солдат. – Нам велено было все приготовить, затем убираться и не появляться там!

– То не тот случай, – проговорил капитан. – Ты понимаешь, мы уходим! Давай бегом, я тут главный и за все в ответе!

– Как не понять! – ответил солдат и был таков.

Когда подъехал к лесу, где оставил господ офицеров, он оглянулся и увидел, как последние колонны полка исчезают из виду.

Одному в лесу было жутковато, стараясь не оглядываться, солдат без устали пришпоривал коня.

Он уже внутренне припоминал, что место, где с другими солдатами, приготовил место для трапезы господ, совсем уже близко, как это предчувствие подтвердилось совсем неприятными для него звуками. Мгновенно остановив коня, солдат понял, что слух не обманул его. Со стороны поляны были слышны нечастые выстрелы, звон сабель и отчаянные крики дерущихся.

– Господи! – осенил себя солдат. – Неужто французы напали на них!?

Руки его сами собой потянули поводья повернуть коня назад, но страх не исполнить приказ, а еще более страх, что он не сможет доложить о действительной картине происшедшего, заставили остановиться, сойти с коня и, привязав поводья к дереву, медленно продвигаться к месту баталии.

Чем ближе солдат продвигался к цели, тем чаще раздавались выстрелы, отчаяннее звенела сталь клинков, но голоса от этого почему – то становились не страшней, а все больше как – то даже радостней. Он осторожно отодвинул ветки кустарника перед самой поляной, увидел перед собой привычную для себя картину кутежа господ офицеров, которую красочно дополняли стрельба из пистолетов по пустым бутылкам и отчаянное фехтование пара на пару. Причем все это делалось с таким азартом, что стреляющие делали это, ничуть не дожидаясь, когда уйдет в сторону тот, кто ставит бутылки, обрызгивая его осколками стекол, а фехтующие успели нанести друг другу пару царапин, что окрасило их белые сорочки в ярко – красный цвет, еще больше будоражило воображение боя. Остальные участники застолья бурно поддерживали действующих лиц, не забывая опорожнять бутылки, дабы было во что стрелять, палили в воздух, выражая этим свое соучастие в происходящем.

Облегченно вздохнув, солдат пригляделся, где его хозяин, наблюдая за ним, дожидался, когда тот сможет его увидеть и приоткрыл себя из – за кустов. Полковник, действительно, увидел его, чему очень изумился, так как за десятилетие службы солдат никогда не осмеливался ослушаться его. Понимая, что этому могла быть причина, он пошел навстречу солдату, что не осталось без внимания остальных господ, и они также обратили на них свои взгляды.

– Что случилось, Савелий? – спросил молодой полковник, не по годам командовавший полком.

– Так вот, господин полковник, – пролепетал солдат. – Как ни есть приказ об отступлении. Капитан Шатров приказал мне доставить, а на словах передал, что они уж выступают, чтобы вы догоняли их немедля.

Он протянул полковнику пакет, тот принял его и, не вскрывая, помахал перед собой. Из рядов господ офицеров выступил один из бывших фехтующих. Это был любимец и друг полковника.

– Господа! Вы слышали, снова отступать?! И это в мой День Ангела! А я не желаю отступать! Слышите, господа! Неужели этот день мне запомнится отступлением!?

Все молча слушали это, смотрели на полковника. А тот спешно подошел к нему, обнял друга своего, а затем сказал:

– Друзья! Отступление отменяется! Мы еще успеем вернуться! Савелий, – обратился он к солдату. – Возвращайся и скажи, мы догоним полк! Ступай!

Савелий хотел что – то сказать, только тут снова началась пальба, и никто уж никого не слушал. Всем хотелось праздника, и он продолжался.

3.

Праздник закончился ночью. Все сидели в седле, и их укачивало: или от выпитого вина, или от усталости.

Кони неспешно мерили свои шаг, а всадники передавали друг другу оставшиеся бутылки недопитого вина, а если кто из этой цепи не мог этого сделать по той причине, что дремал, то всадник с бутылкой пропускал его вперед и передавал бутылку следующему. К утру выехали из леса. Но густой туман так укрыл землю, что они с трудом нашли дорогу и с облегчением двинулись по ней, продолжая свою сладкую дремоту в седле, заменяя друг друга впереди по мере возможности. Так продолжалось долго или просто кому это показалось, но туман не отступал, а дорога все длилась и длилась. И когда, наконец, услышали шум идущего впереди арьергарда, то все как – то ожили, стали приводить себя в порядок. Вскоре шум этот окружил их со всех сторон, и им стало ясно, что они вот – вот вступят в движение своего полка. Все они, молодые и красивые, сплотились вокруг, дабы предстать перед своими солдатами во всей красе.

Порывы ветра стали разгонять туман. От просветленности этой стало не только немного видно вокруг, но и слышно. И поскольку голоса стали раздаваться со всех сторон, полковник поднял руку, всадники остановились, дожидаясь очередного порыва ветра, для того, чтобы увидеть, куда им идти. И ветер дунул: раз и два, а потом и три. Туман окончательно рассеялся и семнадцать увидели, что они находятся посреди французских войск.

Увидев русских всадников, французы остановились, и семнадцать стояли тоже.

Они разглядывали друг друга, как будто одни пришли в гости к другим, а те их не ждали.

Со стороны французов прошел гул, все они, о чем – то заговорили, а потом вдруг раздался громкий смех, и этот неистовый смех окружил все вокруг.

Затем от французов показался всадник. Он водрузил на обнаженный палаш белый платок и не спеша подъехал к семнадцати.

Приблизившись, француз отправил оружие в ножны, объехал молча ряд семнадцати, и, видимо, понимая, кто из них старший, обратился к полковнику:

– Честь имею представиться, капитан Лезюр. Осмелюсь доложить, что вы попали в окружение и плен армии генерала Груши. Вам повезло, господа! С сегодняшнего дня вы больше не увидите эти мерзости войны, кровь смешанную с грязью, трупы людей и лошадей, спокойно дождетесь конца войны.

Господин генерал ждет вас, господа! Почетный плен лучше худой смерти! Вы можете привести себя в порядок и подъехать вон туда. Ждем вас!

И капитан развернул коня, уехал в сторону, куда он указал, где действительно можно было угадать присутствие генерала с его многочисленной свитой.

Семнадцать молчали. Они проводили взглядами капитана и снова погрузились в свои мысли.

Один из всадников выехал из строя, остановился перед полковником и четко сказал:

– Я не буду сдаваться!

Находившиеся рядом и слышавшие эти слова четверо всадников, переговорив, также подъехали к командиру и заявили:

– Мы тоже не будем сдаваться!

Полковник взглянул на них, оглянулся на остальных и громко спросил:

– Кто еще не желает сдаваться?! Подходите!

И вскоре один, за одним рядом встали все семнадцать.

Полковник сошел с коня, обнажил голову и склонил ее перед ними.

– Простите меня, господа, это моя вина. Жаль, что никто на этой земле уже не осудит меня за это. Бог мне судья! И если уж мы решили не сдаваться, так давайте помолимся и соберемся для последней нашей битвы.

Всадники молча разъехались и творили молитвы.

Закончив молитву первым, полковник вскочил на коня и, проехав немного вперед, остановил его, ожидая остальных.

Ждать пришлось недолго. Один за другим к нему подъезжали всадники и, обнимая его и остальных, становились рядом.

Когда подъехал последний, полковник без лишних слов поднял руку и скомандовал:

– Вперед!

И семнадцать медленным аллюром тронулись в сторону, куда им указал французский капитан.

Когда до французов оставалось совсем немного, полковник снова поднял руку, все остановились.

– Капитан Лезюр! – сказал громко полковник.

– Я здесь! – немедленно ответил капитан, чуть выдвинувшись на коне впереди строя.

– Передайте вашему генералу, что мы не намерены сдаваться и имеем честь немедленно атаковать вас! – крикнул ему полковник и, убедившись, что капитан передал его слова генералу, обнажил оружие, указал им в направление чуть левее, где находились генерал и его свита, скомандовал – За мной! Вперед!

Сшибка была ужасной. Семнадцать в считанные мгновенья врезались в толпу, которая даже не успела открыть огонь. Крики, стоны, ржание лошадей, и кровь заполнили место схватки.

Но французы были опытными воинами, они быстро перестроились, и через некоторое время все было кончено.

К месту боя медленно подъехал генерал со своими адъютантами. От него не укрылся благородный жест полковника, указывающий место атаки в сторону от его свиты.

– Где старший? – спросил он, ему указали на изрубленное тело полковника.

Подъехав, генерал удивился его молодости.

– Есть и живые, – доложил ему один из адъютантов, проводил к месту, где лежали три порубленных, исколотых и раненных тела.

– Окажите им помощь, запишите имена, – приказал генерал. – И отдайте жителям вон той деревни. Им же скажите, пусть похоронят остальных.

И отъехал прочь.

4.

По иронии жизни капитан Лезюр попал в плен и благодарил за это судьбу.

Как – то сидя у костра, куда его любезно пригласили господа офицеры, он рассказывал свои бесконечные байки о войне, благо много что повидал в своей жизни, в том числе и эту историю о семнадцати. И когда кто – то усомнился в ней, Лезюр даже вспомнил имена оставшихся в живых, которые он записал по приказу генерала.

– Как!? – воскликнул вдруг сидящий у костра адъютант, случайно оказавшийся в этом кругу. – Я знаю этих офицеров, ведь они служат в нашей дивизии!

На другой день этот адъютант, как бы по случаю рассказал эту историю генералу, тот тотчас вызвал офицеров к себе, правда, их было только двое.

Генерал, услышав от них подтверждение этой истории, спросил:

– Кто еще знает об этом?

– Никто, – ответили офицеры. – Мы лишь при первой возможности написали родным, что они погибли в бою и указали место, где они похоронены.

– Я обязан доложить это Командующему, – сказал генерал. – Напишите мне список всех семнадцати, а свои имена впишите последними.

Вскоре генералу и этим офицерам было приказано прибыть в штаб.

Вокруг дома, где остановился Светлейший князь, было много народа. Очень скоро стало известно, что он болен и со всеми вопросами управляется начальник штаба.

Генерал, понимая, что его дело не относится к начальнику штаба, поскольку его вызывал сам Светлейший, решил для порядка отметиться у его адъютанта.

– Нет – нет, господин генерал, – проговорил адъютант. – Князь помнит о вас и непременно велел доложить, когда вы пребудете. Подождите, я доложусь.

Он исчез и очень скоро вернулся, распахнул дверь и сказал:

– Прошу вас, господа!

Генерал и офицеры прошли в комнаты, увидели в полумраке сидящего в кресле князя Михаила в расстёгнутом мундире, укрытого в ногах теплой шубой.

– Простите, господа, что принимаю вас в таком виде, – проговорил князь. – Беда, старость знаете ли. Подойдите ближе.

Офицеры, понимая, что это относится к ним, приблизились к старцу.

Князь поднял руку, достал бумагу со стола, на которой были написаны имена семнадцати и сказал:

– Мне рассказали про вас одну как бы оказию. Что ж, на войне всякое бывает, но здесь имена для России значимые. Расскажите мне, все как было.

Когда ему рассказали, он долго молчал, словно не хотел верить в то, что услышал, потом спросил:

– Вас осталось трое, где третий?

– Он служит в армии генерала Кайсарова, – доложили ему.

– Ну, слава богу, – сказал Светлейший и перекрестился, а затем вдруг решился подняться, но сделал это с трудом, так что генерал поспешил поддержать его.

Светлейший взглядом поблагодарил его, но отнял руку, подошел к офицерам и вглядывался в их лица.

Затем он не спеша застегнул мундир, немного отступил от них и сказал:

– За подвиг сей, наградить вас не могу. Вы приказ не исполнили! Но за то, что не посрамили честь свою, нижайше благодарю! Так и передайте вашему товарищу.

Потом вдруг поднял бумагу над головою, потряс ею и громко сказал:

– Сия жертва не напрасна была! Знаю, дрогнуло сердце у французов, и потеряли они тогда веру в свою победу. Пусть немного потеряли! Но оттого и жертва эта была не напрасна!

Скрывая чувства свои, он отвернулся и махнул рукой, указывая, что аудиенция закончена.

5.

Говорят, что семнадцать были очень молоды и были из Второго кадетского корпуса или Дворянского полка, в котором родители испросили их досрочного выпуска, чтобы они могли участвовать в войне….

Говорят, что когда Светлейшего не стало, среди его бумаг, которые он непременно держал при себе, была и эта, с именами семнадцати…

Говорят, шесть лет спустя после войны родственники построили на месте захоронения семнадцати небольшую часовню, которую ежегодно посещали и продолжают посещать их потомки…

Говорят, в годы коллективизации райком партии потребовал у председателя колхоза снести это погребение и часовню, но тот категорически отказался сделать это…..

Говорят, в 1944 году, когда советские войска освободили эти земли, у часовни парадным строем прошла гвардейская дивизия, которой командовал один из потомков семнадцати…

Говорят, в лихие девяностые, в одной из телепередач, в которой, как и положено было в то время, маралась история нашей Родины, ее ведущий назвал гибель этих семнадцати – пьяной выходкой их командира, который понимая свою вину, не захотел сохранить жизнь своих подчиненных…

Говорят… Но, Михаил Илларионович Кутузов, так не думал. Он знал, почему мы тогда победили, верно, понимая, почему мы еще будем побеждать…