Читать книгу Флёр. Роман-файл - Глеб Нагорный - Страница 11

Амадей Папильот был в концертном, давно потерявшем лоск, платье. Локти на рукавах протерты. Туфли стоптаны. Подошва зевала. Ветхое пенсне треснуло. Свалявшиеся сиреневые букли падали на слабые пожившие плечи. Голос у него был скрипучим, как у расстроенного музыкального инструмента. Однако, несмотря на то, что Амадей казался очень старым, в нем не было ничего старческого: «серебряная» нить отливала мудростью и имела форму юного, стройного, звонкого, но, как всё молодое, немного злобного и вздорного смычка.

– Странное у вас имя, – заметил Флёр, пожав узловато-сучковатую руку.

– У вас у самого не ах, – ответил Амадей Папильот. – И вообще, ничего странного в этом нет. Просто вы не застали то прекрасное время, когда в Здании не было ни Вискоз, ни Клофелинов, ни Аммонитов, ни Тротилов с Гексогенами и Пластидами, ни прочей нечисти, типа этих, как их – о! – Маркеров-пачкунов… Что и говорить, горды имена нынешних героев… Золотари… Беспросветные, беспробудные золотари… Е-стеблишмент… Будки в галстуках… Куцая мода и куцые взгляды… Виниловая одежда, виниловые лица и виниловые мысли…

– Понятно. Ваниль, словом, – оборвав старца, усмехнулся Флёр.

– А вы не перебивайте, – окрысился Папильот. – Знаете, у меня в последнее время складывается впечатление, что в нашем Здании зрячие идут за слепыми, полагая, что это сами они слепые, а те, ведущие, – зрячие. Вот вы, по-моему, из первых…

– Простите, – смутился командируемый и спросил: – А вы давно в Здании?

– С самого изначала, – недовольный тем, что ему не дали до конца высказаться, ответствовал Амадей, вытирая губы. – Я тогда еще отделом музицирования заведовал, потом был выгнан по собственному желанию. С волчьим билетом, естественно. Как говорится, вчера я ел форшмак, сегодня я – «фиршмак»21. Ведь мне и в архиве посидеть пришлось – за чужие проделки. Знаете, как бывает: кто-то всегда должен сидеть, а «чалку одеть»22, как известно, легче всего тому, кто за себя постоять не может. Впрочем, всё это в прошлом, – Амадей Папильот тяжело, туберкулезно, закашлялся, – и сейчас вот – спиваюсь… Музыка-то везде с гнусью. Два аккорда – три аб… аппорта, я хотел сказать. Очень под нее набираться хорошо… Благо, для меня по старой памяти вход бесплатный и пиво без извращений… А может, и вину свою подсознательно чувствуют, кто их знает… Жалеют? Впрочем, что такое жалость, они не знают.

– Вас сюда после реорганизации направили? – спросил Флёр.

– Нет. После продажи. Здание же несколько раз продавали.

– Простите, не понял, как продавали? – командируемый нагнулся к старику.

– Просто – из одних рук в другие. Ну, как девку гулящую.

– Разве такое возможно? – усомнился Флёр.

– А что ж вы думали, мы единственные на свете? – Амадей Папильот задумчиво и надолго приложился к кружке.

– Постойте, постойте, так получается, что мы всё-таки не единственные?! – радостно воскликнул командируемый.

– Мало того, – оторвавшись от кружки, произнес Амадей Папильот, – мы не единственные, кто на этом свете не существует. Именно – не существует. Всё, что с нами происходит, колобродит само по себе, а мы лишь играем роль актеров, вызубривших роль, но не отдающих отчета в том, что эта роль написана не нами. Мы – марионетки. Куколки. Пустышки. Ну, вы меня должны понимать. Старо как Здание.

– Простите, не понимаю… Мы же движемся. В конце концов, мы чувствуем и создаем. Значит…

– А ничего это не значит. Химера это всё. Серпантин. Шутиха. Мишура. Мы – не живем, мы – экзистируем… Кому – бутик, кому – развал поношенной одежды… Жизнь цвета рваной мешковины, дыхание – в рассрочку… – угрюмо произнес Папильот. – Вот я вам пример приведу. Когда-то работал я в отделе музицирования. Не могу сказать, что был талантлив или даже способен, но, по крайней мере, занимался тем, чем хотел, и для чего, по-видимому, Кем-то создан. В Здании я был в почете, концерты мои многим нравились, да и сам я, признаться, думал, что суть моего существования заключается в том, чтобы не путать тамбур с тамбурином, а тимпан с тампоном. И я отдавал себя всего музыке. М-да… Я имею в виду большую музыку – вальсы, фокстроты, тустепы. И чем же всё закончилось? Продают Здание, а вместе с Ним продают и мою жизнь. Вместо смычка суют в руки шарманку, открывают в концертной зале злачное заведение, выставляют меня за кулисы, назначают администратором какого-то выскочку, места Скрипок и Виол занимают Вискозы и Целлюлозы, в партере ставят столы со скатертями, вместо пюпитра с нотной тетрадью – меню, вместо стаккато – стаканы, помпозо заменяет попса, стрепитозо – стриптиз, фурьезо23 – курьезы… блевота и мокрота, словом. – Амадей перевел дыхание. Флёр молчал. Папильот продолжил: – Знаете, раньше свистели, выказывая недовольство, теперь свистят – выражая восхищение. Не музыка, а сплошное вибраттто. Этакая икра музыкальная: на зубах лопается, в душе – соленый привкус остается. Что и говорить, сменились времена – пришла мода: скоро будем не бороды, а ноги брить, и носки вместо ночных колпаков на черепа натягивать. Из личностей в личины превращаться – в рафинированное быдло и элегантную кодлу… Заметьте, у них даже не имена сценические, а кликухи какие-то… Были б звезды, а то всё больше блестки дешевые… Впрочем, вам это неинтересно. Так вот, скажите, пожалуйста, можно ли на моем примере утверждать, что я живу и являюсь полноправным хозяином своей жизни? Нет, нет и еще раз нет! Я просто жалкий Амадей Папильот, у которого забрали всё, – нет, не только парик, чулки и сюртук, у меня их, собственно, никогда и не было, – у меня меня украли!.. – с этими словами Папильот надолго припал к пивной кружке.