Читать книгу Убийства в Солтмарше - Глэдис Митчелл - Страница 3

Маргарет Кингстон-Фокс передала своему отцу сандвичи с огурцами.

Мы пили чай в Манор-Хаусе. У сэра Уильяма гостили Брэнсом Бернс, финансист, и миссис Брэдли.

– Это уже седьмой, объедала ты эдакий, – сказала Маргарет, когда ее отец надкусил очередной сандвич.

– Семерка – счастливое число, – ответил сэр Уильям. Он откинулся назад и отправил сандвич в рот.

– Вот, значит, как ты рассуждаешь! – продолжала его дочь. – Миссис Брэдли, возьмите еще. Прошу вас, мистер Бернс. Мистер Уэллс, вы как будто дремлете.

– Мне бы хлеба с маслом, – сказал финансист. Как все короли коммерции, он был рабом своего желудка. – Вашего браконьера сегодня выпускают? – обратился он к хозяину.

– Нет, Джонстон просидит еще месяц. Этот дурень швырнул камнем в Хитса, моего старшего егеря, вырубил его. Надеюсь, со мной он ничего подобного себе не позволит, – ответил сэр Уильям, высматривая пирожное.

– Неприятно получить здоровенным камнем, – согласился Бернс.

Я вспомнил о брошенной в нас черепице, но промолчал.

– О, я не то имел в виду, – сказал сэр Уильям.

– Папа собой не владеет, когда ему перечат. – Маргарет засмеялась; веселье ее было какое-то натужное. К нему присоединился зловеще-скрипучий смех миссис Брэдли. Умная женщина, наверное, но в ее обществе невольно подбираешься. В таком, как у нее, возрасте лучше демонстрировать добродушие.

– Это не забава, – улыбнулся сэр Уильям. – Сидеть мне скоро за решеткой, точно вам говорю.

У него было загорелое лицо с приятными морщинками в уголках серых глаз, темно-рыжие коротко стриженные волосы и очень красные уши. Нос небольшой, хорошей формы, но чуть вздернутый, полные красиво очерченные чувственные губы. Темно-рыжие усики придавали простому приятному лицу мужественный вид, улыбка открывала ровные белые зубы. Одет сэр Уильям был в коричневый твидовый костюм и в целом являл настоящий образ идеального землевладельца – как их представляют беллетристы – и сам это понимал и веселился.

У ног сэра Уильяма лежал его фокстерьер Джим.

Чай пили не на террасе, а в доме. По стеклам высоких окон катились капли дождя. Чтобы как-то скрасить сырой вечер, в гостиной зажгли электричество. Этот август бил все рекорды – такой дождливой погоды, если верить газетам, не было уже сто лет.

– Так-так, – произнес Бернс (я с трудом его выносил), отказавшись от пирожного и второй чашки чая. – Сидя в тюрьме, наш браконьер – как там его? – по крайней мере не заработает простуду. В такую-то погоду…

– Заработает пулю, если будет на моей земле набрасываться на моих же егерей. – Сэр Уильям взял пирожное и с такой силой надкусил, что это совершенно безобидное на вид кондитерское изделие выстрелило из своих недр колбаской крема – прямо ему на штанину. Сэр Уильям сердито крякнул, выругался и стал очищать брюки. Как уже заметила его дочь, он очень легко раздражался. Впрочем, неприятно, нечего и говорить, когда испачкаешь кремом брюки.

– Знаешь, папа, – ухмыльнулась Маргарет, – пора бы тебе уже уметь обращаться с едой.

В этот миг она была мало похожа на Юнону. Трудно себе представить ухмыляющуюся Юнону, уж не знаю почему.

Миссис Брэдли решила переменить тему. Положив свои птичьи лапки на подлокотники, она улыбнулась: растянула губы так, что ее желтое личико стало похожим на мордочку хамелеона, несколько раз подряд моргнула пронзительными черными глазками и голосом, который поразил меня глубиной и мелодичностью, как поражал всех, кто впервые его слышал, произнесла:

– Мистер Уэллс, что, по-вашему, самое занятное на свете зрелище?

Наступило молчание. А она тем временем метнула быстрый взгляд на каждого из присутствующих и опять перевела его на меня. Начиная потеть, я вдруг понял, как чувствует себя кролик под взглядом удава.

Пожалуй, в миссис Брэдли было что-то от ящерки – в ее глазах, в уме, который скрывался за этими глазами. Когда она сложила губы в нечто напоминающее клювик ящерицы и высунула кончик языка, я даже удивился, что он не раздвоенный. «Так значит, она, – подумал я, – психоаналитик».

Миссис Брэдли явно прочла мои мысли.

– Именно, мой дорогой, – заявила она. – Причем настолько старого толка, что считаю Зигмунда Фрейда верховным жрецом этой религии и хранителем всех тайн пола. Прошу воздержаться от каламбуров, ибо смеяться над предметами священными не дозволено никому. Кроме декана Инга [3].

Свою тираду она завершила неожиданным веселым гуканьем и, к сильнейшему моему смущению, игриво ущипнула меня за щеку. Маргарет рассмеялась.

У Маргарет были прекрасные темно-каштановые волосы с золотым отливом; она отлично играла в теннис и на редкость плохо – на укулеле. Я, нечего и говорить, описываю ее такой, какой знал тогда. Мистер Брэнсом Бернс претендовал на ее руку. Игра шла нелегкая, и он два раза сходил с дистанции: один раз потерял все набранные очки, когда вничью провел с Маргарет партию в теннис, и второй раз, когда отпихнул бросившегося к нему фокстерьера. Собак он боялся и потому относился к ним с сильнейшей неприязнью. Пищеварение, как я уже говорил, у него было плохое. Маргарет по молодости лет не придавала этому значения. Ее отец, по-видимому, склонялся в пользу их брака: Бернс имел деньги и не такое уж темное для финансового воротилы прошлое. Отличался осмотрительностью, хорошо играл в бридж, правда, не так хорошо, как сэр Уильям. Впрочем, он играл куда лучше меня. Я про Бернса, разумеется. Миссис Брэдли, школьная подруга и близкая приятельница матери сэра Уильяма, сообщила мне, что не без некоторого интереса наблюдает за процессом ухаживания, но готова решительно воспрепятствовать заключению этого брака. Ее теория, порожденная личными наблюдениями, состояла в том, что счастье в браке достигается очень редко, и практически невозможно, если у одной из сторон за плечами сорок семь лет и скверное пищеварение, а другой двадцать, и она отвратно играет на укулеле. Маргарет ей нравилась, а Брэнсома Бернса она ценила как экземпляр личности с самым ископаемым интеллектом, с каким ей доводилось встречаться.

Сам Бернс, нечего и говорить, видел в ней лишь старую сумасбродку, которая вполне может клюнуть на предложение сделать инвестиции, если преподнести его позавлекательнее. Ему даже не верилось, что она побывала замужем.

– Неужели нашелся нормальный человек, пожелавший, будучи в здравом уме, на ней жениться? – сказал он однажды, когда мы остались наедине.

Я ответил, что, по моим сведениям, миссис Брэдли дважды вдова.

– Гос-споди! Так это сколько же у нее денег?!

К сожалению, я не смог заставить себя донести его высказывания до миссис Брэдли; уверен, она оценила бы их в полной мере. Не раз я замечал устремленный на нее задумчивый взгляд рыбьих глаз финансиста. Наверное, он пытался определить, насколько она богата, однако задача была не из легких. Одевалась миссис Брэдли хоть и необычно, а иногда просто жутко, но явно дорого. С другой стороны, она обладала редким остроумием и неиссякаемым дружелюбием, а такие качества не вяжутся, по его мнению, с богатством; разве что женщина – звезда мюзик-холла или герцогиня, которая устроила из фамильного замка общество с ограниченной ответственностью. В бридж миссис Брэдли играла лучше, чем Бернс и сэр Уильям, и была прекрасной бильярдисткой. А второго такого искусного метателя дротиков и ножей я вообще не видел. Еще она без промаха стреляла из пневматического оружия и сильно досадила Бернсу, выиграв у него пять фунтов: одним противным дождливым вечером она на спор десятью выстрелами снесла горлышки у десяти бутылок. Я точно знаю – сам видел.

Да, Бернсу никак не удавалось ее классифицировать. И мне тоже… Хотя от ее рекордов попахивало эдакой ковбойской удалью, речь у нее была безупречно правильная, классическая, без всяких там новомодных словечек, без сленга, и это нас обоих озадачивало. Она, несомненно, была, что называется, леди, и, однако, знала самые худшие стороны худших городов Европы и Штатов, и знала обо всех грехах человеческих и всех пороках. Удивить ее никому еще не удавалось, зато я сам видел, как благодаря ей у Берта волосы встали дыбом. Читала она только современных поэтов, а ее единственная уступка самой себе заключалась в рюмке хереса, выпиваемой перед обедом. Совершенно необычная женщина. Но не сумасбродка. Нет, с теми, кто считает ее сумасбродкой, я решительно не согласен.

– Самое занятное зрелище? – Закатив глаза, я обдумывал ее вопрос. – Даже не знаю. Может, распродажа в магазине?

– А я однажды наблюдал, как дерутся две акулы, – благородно пришел мне на выручку сэр Уильям.

Рассказ помог вернуть ему хорошее настроение. Миссис Брэдли слушала, откинувшись на спинку стула. Глядя на нее, я представлял греющуюся на солнышке ядовитую змею или крокодила, ласково улыбающегося, в то время как птички выклевывают из его бронированной шкуры мелкую надоедливую живность.

Дождавшись, пока отец закончит, Маргарет заявила:

– Самое занятное зрелище на свете – игра Коше. Я видела его на Уимблдонском турнире. – Со вздохом она встала и подошла к окну. – Прошлое лето было не очень, а это – бьет все рекорды. В такую вот погоду нервные люди и кончают с собой. Хорошо, что я оптимистка.

Повернувшись к нам, она сказала:

– Мистер Бернс, будьте добры позвонить.

Бернс повиновался. Усаживаясь на место, он произнес:

– Самое занятное зрелище – женщина, когда она пытается вытянуть у мужа деньги. Она способна откалывать любые номера, словно мартышка, и менять обличье, словно хамелеон.

Мы все стали возражать; сэр Уильям яростно, я слабо, Маргарет с негодованием, а миссис Брэдли с усмешкой. Бернс только улыбался плотоядной улыбкой финансиста.

– Будьте же искренни, – сказал он.

Даже в его самых невинных замечаниях всегда проскальзывал намек, что его собеседники неискренни, и это меня еще пуще злило.

– Неужели вам не доводилось слышать, как женщина выпрашивает у мужа деньги? Ну же?

Маргарет, чья веселость, как у большинства молодых женщин, вернулась столь же быстро, как и ушла, ответила:

– Доводилось.

– Вот как? – изумился ее отец.

– Да, у Бертов. Я не хотела подслушивать, просто у мистера Берта голос как рупор, а миссис Берт – то есть Кора Маккенли, – когда злится, кричит, словно простолюдинка, каковой, собственно, и является. Я пошла в Бунгало забрать у Берта пожертвование в пользу деревенской библиотеки, которую мы открыли прошлой зимой, а они там как раз ругались, жутко громко, из-за Бертовой прижимистости и Кориного мотовства. Она кричала, что денег ей хватает только на хозяйство, а он – что в Солтмарш негде щеголять в дорогих нарядах. Было страшно неприятно… Да ну их совсем! Пора убирать чай, а вы, мистер Бернс, придумали бы, чем нас занять, пока не придет время переодеваться к обеду.

Бернс улыбнулся; он искренне ломал голову, услужливо стараясь изобрести какое-нибудь развлечение. К тому времени как убрали посуду, он был готов.

– Встаньте-ка вот сюда, – начал он, отступая в сторону, прямо на пса.

Фокстерьер со страдальческим визгом взвился вверх.

Бернс завопил, обращаясь к Маргарет:

– Я не нарочно! Я просто хотел…

Пес лаял, Маргарет нагнулась и стала его гладить и успокаивать. Джим, воспитанный и добродушный зверь, желая показать, что ничуть не обиделся, принялся наскакивать сначала на Маргарет, а потом – совершенно неожиданно – и на Бернса. Бернс, одержимый, как упоминалось, нездоровым страхом перед собаками, который он приобрел, наверное, в раннем детстве и который был совершенно не в состоянии контролировать, не говоря о том, чтобы побороть, закричал и замахнулся на разволновавшееся животное.

– Фу, малыш, фу! – смеясь, сказала Маргарет.

Я попытался схватить пса за ошейник, но промахнулся и растянулся на полу, увеличив тем самым всеобщую сумятицу.

– А ну, сидеть! – Сэр Уильям поднялся, чтобы утихомирить собаку. – Не ушиблись, Уэллс?

Я покачал головой и извинился за свою неловкость. Мне пришлось кричать, потому что шум стоял невообразимый.

Тут Бернс с ревом «Тихо! Тихо!!» с размаху ударил Джима прямо по глазам и пнул ногой в тяжелом ботинке. Пес, взвизгнув, шарахнулся от него, а потом оскалил зубы и, впившись ему в ногу, стал яростно ее трепать. Бернс тоже рассвирепел и тщетно пытался стряхнуть Джима с ноги. Обезумев от ужаса, он схватил с каминной полки хрустальную вазу, явно собираясь обрушить ее Джиму на голову. Маргарет закричала, ее отец взревел, я, кажется, тоже кричал. Пес, почуяв беду, разжал зубы и шустро увернулся; ваза грохнулась наземь. Прежде чем кто-либо успел ему помешать, сэр Уильям вцепился Бернсу в горло и стал с большим успехом душить. Глаза у Бернса выпучились. Он как-то странно забулькал. Маргарет истошно вопила.

Миссис Брэдли, сохраняя удивительное присутствие духа, быстро поднялась, взяла вазу с цветами и резко выплеснула ее содержимое, среди которого, разумеется, было и немалое количество холодной воды, в лицо сэру Уильяму. Тот разжал руки. Маргарет на подкашивающихся ногах подошла, схватила пса за ошейник и выставила за дверь. Миссис Брэдли опять уселась и изящно вытирала пальцы шелковым платочком. Бернс и сэр Уильям таращились друг на друга. Потом последний что-то пробормотал, отвернулся и принялся поправлять волосы и отряхивать костюм.

После подобной сцены я был рад удалиться. Маргарет хотелось, чтобы я остался к обеду, однако нам с Дафни следовало заняться приготовлениями к празднику, да и вообще я не очень-то рвался там обедать.

Миссис Брэдли проводила меня до ворот. По дороге она неожиданно сказала:

– Так значит, это Берт?

– Да. Берт не признал, что заключал с мистером Гэтти пари, но и не отрицал, что запер его в часовне.

– Ясно.

Я уже сообщил сэру Уильяму и прочим о том, как кто-то неизвестный, или неизвестные, кидали в нас с Уильямом черепицей, и упомянул о своих подозрениях относительно ребят из хора. Теперь же я сказал миссис Брэдли, что хочу с ними разобраться.

– Не говорите им ни слова, мой мальчик, – предостерегла она и даже заставила дать обещание – только тогда и отпустила.

Дафни дожидалась меня в комнате, которую все по привычке называли детской. Комната была на втором этаже – большая, полупустая и холодная; я удивился, что Дафни ее выбрала. Наверное, решила спрятаться от тети. Нечего и говорить, плоховато они ладили – Дафни и миссис Куттс.

– Садись, Ноэль. Что там за история, как тебя с Уильямом пытались убить?

Я рассказал и попросил никому не говорить.

– Ладно, буду молчать. Только вся деревня уже знает.

– Откуда? Уильям?

– Он говорит, нет. – Дафни нахмурилась. – Наверное, это все чертовы мальчишки.

Я выразил согласие и рассказал о своем обещании не устраивать дознания.

Дафни вдруг заявила:

– Говорят, миссис Гэтти была совершенно нормальная, пока он не заставил ее там поселиться. Ужасно, правда? Кажется, как раз такие вещи в бракоразводных судах называют психическими пытками.

И Дафни отвела от меня свои чистые голубые глаза, но взяла за руку.

– Все это довольно странно, как ни посмотри, – согласился я. – Между прочим, сможем ли мы найти маленькую круглую палатку – для гадалки?

– Да. Я как раз хотела тебе сказать. Я говорила с Томми Мэнли, а он говорил с Уильямом, а тот говорил с предводителем скаутов, который пообещал дать нам ее бесплатно. И я пригласила скаутов на праздник. Наверное, Уильям очень обрадовался. Забавно, что Томми пришлось выступать посредником между мной и братом, правда?… Скауты покажут, как они разбивают лагерь, как выполняют гимнастические упражнения, и еще я вставила в спортивную программу для них стометровку. Нужно теперь же сказать дяде. В соревновании «Бег с яйцом в ложке» будет пятнадцать участниц, потому понадобится не меньше трех призов, значит, придется оставить мальчикам только два первых приза; их семеро… да и то я подкупила Оливера, помощника садовника из Манор-Хауса. А то было бы вообще пятеро.

– В смысле – шестеро?

– Нет. Записав Оливера, я обеспечила еще одного участника – мальчика по имени Бриггс, который терпеть не может бегать и терпеть не может Оливера. Причем Оливера он ненавидит сильнее и будет участвовать для того, чтобы сделать ему в подходящий момент подножку.

Я невольно рассмеялся, однако следовало браться за дело.

– Чувствую, праздник выйдет веселый. Как мне одеться для предсказаний?

– Я перешила свой старый цыганский наряд, – ответила Дафни. – Нужно будет примерить.

– Наверное, приклею себе бороду. Пусть будет бородатая женщина-гадалка. Три пенса за сеанс. Такие услуги в основном интересуют деревенских девушек, а денег у них маловато.

– А не лучше ли по шесть? А то отбою не будет от бедных клиенток. Голосую за шесть, да еще шесть – за совет относительно любовных дел. Ты сможешь на этом хорошенько нажиться. Дяде и Церберше не скажем. Им не понравится, что помощник викария выкидывает такие номера.

– Лучше вообще никому не говорить. – Я нежно ей улыбнулся. – Если меня примут за чужого, выйдет гораздо смешнее.

Дафни завистливо вздохнула.

– Думаю, ты там здорово развлечешься. Вот бы мне спрятаться в палатке и послушать тебя. А теперь сиди тихо, я почитаю тебе список. Вечно в последнюю минуту что-нибудь да вылезет. Значит, так. Стулья, круглая палатка, шатры, закуски, карусель, качели, кокосы, яйца и ложки, переносные барьеры, картофель, флажки, разметка для теннисного корта, рулетка, флаги, оркестр, волшебные фонари, сигнальный пистолет, судьи, свисток, колокольчик, рупор, таблички с именами, призы, урны для голосования – больше ничего не приходит в голову, но наверняка кучу всего забыла. Да! Финишные ленты! И зачем я только выбросила прошлогодний список?…

Забравшись в кресло с ногами, Дафни принялась просматривать в дневнике записи о поездке, из которой не так давно вернулась. Потом перешла к событиям последних недель, и на лбу ее появилась складочка; маленький карандаш постукивал по ровным зубкам. Я, нечего и говорить, сидел рядом на подлокотнике и читал вместе с ней.

Суббота, 25 июля

Погода, вопреки обыкновению, хорошая. Ничего себе лето! Ездили с сэром Уильямом в его машине в Феллонбридж. Мило с его стороны. Очень рада, что они с дядей не ссорятся в отличие от некоторых священников и сквайров. Он всегда такой любезный – спрашивал о каникулах, о том, когда начнутся занятия. Домой вернулись в десять минут шестого, как раз к чаю. Старина Билл, кажется, мне обрадовался. Уже расставил стержни для метания колец; не успела снять шляпу, как позвал меня соревноваться.

Воскресенье, 26 июля

Дядя произнес весьма пылкую проповедь на тему «Не судите, да не судимы будете!». Церберша недовольна, потому что он явно намекал на хулителей Мэг Т., которая родила в прошлую пятницу. Церберша возглавляет кампанию против Мэг, и потому эта проповедь для нее как нож острый. Некоторые прихожане подходили пожать ему руку. На заутрене были даже Лори. Оба прямо добрые самаритяне… Да, Ц. опять оказывается в ложном положении. Такова уж ее роль в деревне. Наверное, ужасно ненавидеть собственную тетю и никогда не соглашаться с тем, что она говорит, или делает, или думает. Но я – ненавижу. И пусть она куда правильнее дяди. Мне она, конечно, не родная тетя, а дядина жена. Большое утешение.

Понедельник, 27 июля

Ох уж этот дурацкий праздник! Только о нем и говорят. Деревню уже видеть не могу, бегала туда сегодня несколько раз. Одолжила десять раскладных стульев, две табуретки, плетеную инвалидную коляску, кресло-каталку для наших больных. Надеюсь, они хорошо развлекутся, чертовы старые снобы. Ходила в таверну (через черный ход!) навестить Мэг Тосстик. Не дали увидеть ни ее, ни ребенка. Ребенка, говорят, вообще никто не видел, кроме самой Мэг и миссис Лори. Миссис Лори раньше была акушеркой, так что и доктора не приглашали. Боюсь, у малыша какое-нибудь уродство, вот его никому и не показывают. С миссис Лори я это не обсуждала, потому что это не мое дело, просто пожелала Мэг поскорее поправиться. Миссис Лори улыбнулась; оказывается, она уже предложила Мэг занять место служанки, как только та достаточно окрепнет. Церберше про свой визит я не говорила. Мне следует изображать высоконравственную и наивную девицу, каковыми, согласно пониманию Ц., могут быть лишь педантичные и отсталые дуры. А Ноэлю рассказала. Он покраснел и сменил тему. Подозреваю, он пообещал ей не обсуждать со мной это событие. Как глупо, мне ведь уже восемнадцать!

Вторник, 28 июля

Приходила лапочка Маргарет с дамой по имени миссис Брэдли – совершенно ужасное и удивительное создание. Напоминает ящерицу или… словом, что-то чешуйчато-доисторическое и смеется с каким-то клохтаньем, люди прямо подскакивают. Маргарет в ней, похоже, души не чает, и мне ужас как противно: эта дама страшна во всех отношениях. Зато она хорошо отделала Цербершу – заявила, что ее «враждебность по отношению к молодой женщине по имени Мэг Тосстик – проявление подсознательной ревности». Церберша просто пятнами пошла: она, мол, «даже придумать не может причины, по какой ей испытывать ревность из-за вульгарной молодой особы вроде Тосстик». А эта самая Брэдли проигнорировала возражение Ц. и, ухмыляясь, словно индийский крокодил-людоед, высказала предположение, что та «вышла из репродуктивного возраста». С Ц. едва не случился припадок, а Брэдли только улыбалась. Тут уже беседа расстроилась, и пока Ноэль, от смущения бордовый, провожал эту жуткую миссис Борджиа, мы с Маргарет бросились ко мне в спальню и истерически хохотали, уткнувшись в подушки.

Маргарет говорит, у ее отца случился приступ ярости: кто-то из слуг ему надерзил или что-то вроде того. Она ужасно беспокоится.

Думаю, знай мы с Уильямом, что дядя или Церберша в приступе гнева способны кого-нибудь укокошить, вели бы себя тише воды ниже травы.

Утешая Маргарет, я сказала, что сэр Уильям никогда не переступит черту, хотя как раз уверена в обратном. Просто я преклоняюсь перед Маргарет еще со школы; она была у нас старостой, а я – серым мышонком. Я скажу что угодно, лишь бы ее подбодрить.

Миссис Гэтти сообщила о смерти мужа всем, кроме констебля Брауна, но и до него дошли слухи, и он явился к нам и спросил у дяди, как правильно пишется «злонамеренный», и еще высказался в том смысле, что у бедной старой дамы в голове, по выражению Ноэля, тараканы. Она все время сравнивает его, Брауна, с быком, да еще просит не обижаться – ведь быки, мол, упоминаются в Священном писании, и у них большие красивые грустные глаза, и вообще они лапочки. Браун расфыркался, но дядя его успокоил, предложив подавать в игре против Мач-Хартли. Дядя – самый-самый деликатный человек. Деликатность, я уверена, важнее благочестия… А что касается чистоты, которая по пословице идет вслед за благочестием, то, думаю, бедняге Уильяму ей никогда не научиться… зато Церберше тут нет равных… неправильно это!

Среда, 29 июля

Билл и эта дамочка Борджиа отыскали Гэтти. Он был в подземной часовне; похоже, мистер Берт, писатель, запер его там, чтобы сделать приятное миссис Гэтти. Не пойму толком.

Мы сильно нервничали, поскольку Билл в девять еще не пришел. За него самого я никогда не волнуюсь, но Церб. задергалась: без четверти девять ему полагается быть дома, и она, мол, не потерпит непослушания. Ноэль поговорил по телефону и ушел. Вернулись они вместе с Биллом.

Четверг, 30 июля

Относится ко вчерашнему дню.

Нам кажется, кто-то хочет навредить Биллу или Ноэлю. Ужас. Думаю, все это подстроили те гадкие люди из Бунгало и в одном согласна с Цербершей: нельзя Биллу к ним ходить. Я бы не прочь пойти туда сама и вытрясти из них правду, но Ноэль так некстати заставил их помогать нам с праздником. А у нас непреложное правило: тех, кто помогает организовать праздник, ни в коем случае не обижать. Вот будет радость, когда все это кончится!

Церберша приказала Биллу быть дома не позднее семи, и он (напугался, видно, хоть и не признается) честно пообещал.

До чего же мне дороги Маргарет и Билл! Я так их люблю, что, наверное, будь я способна полюбить Церб. – полюбила бы, хотя бы ради них. Но она жутко противная. Не пойму, как только дядя на ней женился? По-моему, он ужасно раскаивается. Я так думаю, лет с четырнадцати. Если б они ненавидели друг друга – и то было бы понятнее. Но они даже не ненавидят.

Ноэль… не могу заставить себя писать про Ноэля. Во всяком случае «правду».

Среда, 31 августа

Ужасно, но я боюсь выходить одна. Придумываю предлоги, чтобы брать с собой Билла. Я даже обрадовалась предложению Церберши проводить ее в Олдбери к поставщику провизии. Несчастная трусиха. А ведь я сама не знаю, чего боюсь. Дядя думает, на Билла с Ноэлем напали мальчишки, и выгнал из хора Боба Мэттерса и Джоуи Бэйлиса, хотя они все отрицают, и Билл им верит. Ноэля пригласили на чай в Манор-Хаус, чтоб ему! Я боюсь.

Она закрыла страницу ладошкой, я засмеялся, поцеловал Дафни, и она кинула дневник на столик.

– По-моему, Борджиа такая же сумасшедшая, как и миссис Гэтти, – сказала она чуть погодя. – Я ее совсем не понимаю. Говорит невозможные вещи и хохочет как гиена.

– Да нет, она ничего, – возразил я, вспомнив о блестящей дедукции, которую миссис Брэдли продемонстрировала, с такой легкостью вычислив, что Гэтти прячется в часовне.

Суббота прошла без приключений. Парк сэра Уильяма являл собой жуткое зрелище: полусобранные карусели и качели-лодочки, затоптанная грязная трава, вывороченный колесами дерн. Несколько деревенских детишек ухитрились пролезть в парк и наблюдали за происходящим. Дафни, миссис Куттс и я находились сразу везде. Доставили кокосы, и Уильяма отправили на тетином велосипеде посмотреть, как они там. Лори опять подал прошение, но ему не позволили торговать на празднике даже минеральной водой. Викарий помогал ставить палатку для гадания; устроители ярмарки возились с шатрами. Один дали взаймы нам – для закусок – и заплатили положенные пять фунтов. Согласно договору они не имели права портить в парке травяное покрытие. «Ага, щас, жди!» – лаконично выразился по этому поводу Уильям.

Так или иначе вечером мы вернулись домой с чувством выполненного долга. Уж я-то точно. Шел дождь. Сначала моросило, но к семи, когда мы с большим опозданием уселись пить чай, лило уже основательно.

– Нужно, чтобы команда Мач-Хартли подавала первой, – заметил Уильям, разглядывая надкушенный кусок хлеба с вареньем. И хихикнул: – Начни матч не с подач и околпачь Хартли-Мач.

Эта незатейливая шутка веселила его на протяжении всего ужина. Простая душа, что с него взять!

– Мистер Гэтти десятого уезжает – едет в Швейцарию, – неожиданно сообщила Дафни.

– Вот как? – удивилась ее тетя. – Кто сказал?

– Бор… миссис Брэдли. Так нужно – для лечения миссис Гэтти. Только она пока не знает, что он едет.

– Удивительнейшая особа эта миссис Гэтти, – заметил викарий. – Не верю я, что она душевнобольная. Думаю, просто притворяется, чтобы вызвать жалость. А вот ее мужу я сочувствую.

– Еще бы, – едко подтвердила миссис Куттс. Она ничего не ела, зато пила уже вторую чашку чаю.

– Съешь хоть хлеба с маслом, дорогая Кэролайн.

Викарий брился рано утром, и теперь у него на подбородке уже появилась едва заметная щетина. Он, сам того не сознавая, водил по ней рукой.

– Прошу тебя, Бедивер, убери руки от лица. – Миссис Куттс устала и была резка.

Дафни хотела что-то сказать, но тут викарий обратился ко мне:

– Не пойти ли нам в кабинет, Уэллс? Я поделюсь с вами кое-какими соображениями насчет завтрашнего дня.

– Я очень надеюсь, что ты сделаешь заявление по поводу праздника, – вернулась миссис Куттс к теме недельной давности. – И надеюсь, ты будешь говорить убедительно. В прошлом году я от их поведения просто содрогалась!

– Могу лишь сказать, дорогая, – парировал Бедивер, тоже довольно уставший, – что некоторые люди просто любят содрогаться. Не забывай, пожалуйста, никто не принуждает тебя сидеть на празднике и содрогаться. Прояви немного великодушия и возвращайся в понедельник домой пораньше, вот мой тебе совет!

Наверняка, еще не договорив, Куттс уже пожалел о своем выпаде, хотя никогда бы в том не признался. И никто не признался бы в своей неправоте перед миссис Куттс. Таким уж она отличалась неприятным нравом.

Викарий поднялся, кивком пригласил меня идти с ним и вышел. Я не двинулся с места: страшновато было уходить вот так сразу. Миссис Куттс опустила голову и заплакала. Уильям топтался у стола и в горестном смущении пинал каминную решетку. Он понимал, что хорошо бы что-то сказать или сделать. Вид льющей слезы тети вызвал у него самые тяжелые чувства. Удары о каминную решетку, однако, ее доконали. Как и наше с Дафни присутствие. Подняв голову, она сквозь слезы уставилась на племянника и сердито крикнула:

– Уходи отсюда! Опять стучишь! Вечно стучишь и гремишь!

И мы, все трое, ушли. Что еще оставалось? Настроение у нас было препоганое, даже у Дафни, хоть она и терпеть не могла свою тетю.