Читать книгу Жертвоприношение - Грэм Мастертон - Страница 8

В тот вечер Лиз приготовила свой знаменитый чили. Дэнни он не очень понравился. На его вкус, в чили было слишком много перца. А фасоль показалась ему «отвратительной», и он сгреб ее к краю тарелки, словно сливовые косточки. Жестянщик, портной, солдат, моряк, богач, бедняк, нищий и вор[16].

Что касается меня, то это было лучшее, что я ел за последние месяцы, и не только потому, что мне не пришлось самому готовить. Мы ели в гостиной, держа тарелки на коленях, и смотрели по телевизору «Мост через реку Квай»[17].

– Что сказал крысолов? – поинтересовалась Лиз. Голову она повязала красным шарфом, а ее просторное ситцевое платье больше напоминало восточный халат. Из-под потрепанного подола выглядывали голые ступни с накрашенными ногтями.

– Если честно, он меня озадачил. Сказал, что знает эту крысу. На самом деле, все в деревне знают ее. Сказал, что она живет здесь сколько он себя помнит.

– Но крысы ведь не живут так долго?

Я пожал плечами:

– Нет, насколько я знаю. В любом случае, он сказал, что уже на пенсии, и ему неинтересно.

Больше я ничего не стал говорить – не хотел пугать Дэнни разговорами о ярких огнях, чудовищных голосах и тварях, которые могут забрать тебя туда, где даже нет времени.

Лиз подошла и забрала у меня тарелку.

– Хочешь еще вина?

– Однозначно.

Мы прошли на кухню, оставив Дэнни смотреть, как Алек Гиннесс выбирается из конуры, куда его заперли японцы.

Лиз соскребла остатки еды в мусорную корзину и налила нам обоим по бокалу «Пиа д’Ор».

– Было очень вкусно, спасибо.

– Кажется, Дэнни так не думает.

– Дэнни целиком и полностью верен спагетти с соусом «Хайнц».

– Странно как-то все с этой крысой. Что ты теперь будешь делать?

– Позвоню в «Рентокил» в Райде. Завтра днем кого-нибудь пришлют. Но я услышал много странного. Жена крысолова сказала, что эту крысу так хорошо знают в Бончерче, что у нее даже есть имя. Но она явно боится. Ни за что не хотела назвать его. В конце концов, мне сказал крысолов.

Лиз помыла тарелки, протерла и убрала.

– И? – спросила она.

– Что «и»?

– Как зовут крысу?

– Бурый кто-то там. Бурый Джонсон, или что-то вроде.

Лиз нахмурилась.

– Странно. Уверена, раньше я что-то такое слышала.

– У меня есть куча знакомых Джонсонов. И Браунов[18], если на то пошло.

Допив вино, мы сели и стали вместе смотреть, как Уильям Холден взрывает мост через реку Квай. Дэнни так умаялся, что мне пришлось отнести его наверх и раздеть. Я смотрел, как он чистит зубы, и увидел свое отражение в черном окне ванной. Я выглядел более худым и угрюмым, чем думал.

– Давай спи, Зако МакВако, – сказал я Дэнни, укладывая его в постель.

– Расскажи мне шотландский стишок, – попросил он.

– Нет, уже слишком поздно. Тебе нужно спать.

– Пожалуйста, расскажи мне шотландский стишок.

– Давай же, – протянула с порога Лиз. – Расскажи ему шотландский стишок. Я тоже хочу послушать.

– Он очень глупый. Я сочинил его сам.

Она взяла меня за руку и прислонилась к моему плечу:

– Ну, пожалуйста?

– Хорошо, – сдался я.

– Вот и все, – смущенно сказал я.

– Нет, не все, – настойчиво возразил Дэнни. – Там есть еще.

– Плевать, – как всегда, добавил Дэнни.

Я, словно извиняясь, посмотрел на Лиз.

Выключив в комнате Дэнни свет, мы спустились вниз. Я открыл еще одну бутылку «Пиа д’Ор». Мы развалились на продавленном коричневом диване и стали слушать мою царапанную пластинку Сметаны «Моя родина»[20]. Музыка идеально соответствовала моему состоянию. Эмоциональная, волнующая, немного пафосная и нездешняя.

Лиз рассказала мне, что родилась в Бургесс-Хилле, маленьком, несимпатичном городишке в Западном Суссексе. Ее отец управлял строительной компанией, а у матери была маленькая посудная лавка. Шесть лет назад мать влюбилась в элегантного турагента с маленькими подстриженными усиками, гордостью и отрадой которого был новенький «Форд Гранада». Родители со скандалом развелись. Лиз лишь недавно смирилась с тем, что росла в неполной семье.

– Другие студенты рассказывают о папах, мамах, говорят «моя семья». Мне понадобилось два года, чтобы набраться смелости и сказать, что мои родители в разводе. Это было очень непросто, не могу передать, насколько. Хуже всего была слышать, как они называют друг друга всякими ужасными словами.

– У тебя есть парень? – спросил я.

– Раньше был. Но он был слишком правильный для меня. Его смущало, например, когда я шла по улице, цепляясь за стены или танцуя. В любом случае, я отказалась от секса. Решила быть целомудренной и праведной. Как святая Элизабет.

– Что оттолкнуло тебя от секса?

– Не знаю. Думаю, Роберт. Так звали моего парня. Он всегда превращал секс в какое-то сложное, механистичное занятие, как будто пытался ремонтировать чью-то машину.

Я рассмеялся.

– Наверное, тогда лучше быть целомудренной.

– Ты скучаешь по семье, да? – спросила она.

– И да и нет. Я скучаю по общению. Скучаю по тому, с кем можно поговорить.

– А как насчет авторемонта?

Я поднял свой бокал. Увидел в нем лицо Лиз, преломленное изогнутым стеклом.

– Да, я скучаю по авторемонту.

Ночь была влажной, почти безветренной. Море за деревьями шумело, будто призрачная женщина медленно бродила туда-сюда по полированному мраморному полу в коридоре, волоча за собой подол тафтяного платья. Когда пластинка доиграла, я подошел к окну и услышал крик совы. Я задумался, слышат ли его те семьдесят детей, что лежат на кладбище в известняковых могилах. Вдалеке сверкнула молния. Это была ночь электричества. Ночь высокого напряжения.

– Я пойду спать, если ты не возражаешь, – сказала Лиз.

Я кивнул.

– Конечно, не возражаю. Чувствуй себя как дома. Ложись, когда хочешь, и вставай, когда хочешь. Когда тебе на работу?

– Послезавтра.

Она подошла и положила руку мне на плечо:

– Спасибо, Дэвид. У вас все будет хорошо.

Я поцеловал ее в лоб:

– Я тоже так думаю.

Оставшись один, я сел, допил вино и стал слушать другую сторону пластинки – «Прелюдии» Листа. Но сидеть в одиночестве – это совсем другое дело. Я прошел на кухню, нашел наполовину исписанный блокнот с рекламой семейной мясной лавки Э. Гибсона из Вентнора и начал писать письмо Джени. Рассказал, что у Дэнни все хорошо, у меня тоже и что с нами проведет лето Лиз.

На секунду я задумался, затем вычеркнул фразу про Лиз. Смял письмо и выбросил его в ведерко с углем. Не было смысла преждевременно сжигать мосты. В конце концов, я не знал наверняка, насколько у Джени с Рэймондом все серьезно.

Размечтался, – мысленно сказал себе я.

Я продолжал сидеть на кухне перед пустым блокнотом, когда часы в коридоре пробили полночь. Мне нужно было рано вставать, поэтому я запер везде двери и выключил свет. В гостиной хлопало окно – не сильно, поскольку ветра почти не было, – но довольно громко, с равным интервалом. Я подошел закрыть его и увидел, как на горизонте сверкает молния. В воздухе пахло озоном.

Мне показалось, что сверху раздалось тихое царапанье, словно кто-то когтистый сновал под половицами спальни. Я не хочу произносить имя этой твари, если вы не против.

Я прислушался, но царапание прекратилось. Я закрыл окно. В сад не стал смотреть. Хотя знал, что его там нет – не могло там быть, – я не хотел увидеть на газоне человека в черном цилиндре. Его не существует. Это всего лишь оптическая иллюзия, тень от пролетевшей чайки, подхваченный ветром кусок черной бумаги.

Все же я на ощупь пробрался в коридор, куда бледный свет падал сквозь люк над дверью. Не включая освещение и поскрипывая кроссовками, я прошел в самый дальний конец, где, возле двери в подвал, висела фотография «Фортифут-хаус, 1888 год». Мужчина по-прежнему был там, его размытое лицо смотрело на меня из глубины времен. В тот день, когда был сделан снимок, всего в нескольких милях отсюда, в Осборне, жила королева Виктория, Оскар Уайльд только что издал «Счастливого принца», а в Германии впервые поднялся в воздух первый аэростат на бензиновом двигателе.

У меня мелькнула мысль, что это глупо – проверять, там ли еще мужчина в цилиндре. Но я никак не мог отделаться от ощущения, что ему каким-то образом удалось сбежать с фотографии, и теперь он прячется где-то в Фортифут-хаусе или возле него. В своем черном костюме, бледнолицый, сердитый, двухмерный.

Наконец я отвел взгляд от фотографии, и в тот же миг мне почудилось, что мужчина на снимке слегка шевельнулся. Я снова посмотрел на него. Казалось, он стоял в прежнем положении, выражение его лица не изменилось, но одна его нога отодвинулась чуть дальше от края клумбы с розами.

«Ты выпил слишком много вина», – сказал я себе. Из-за стресса и переживаний я начинаю уже сходить с ума. Невозможно, чтобы столетняя фотография шевелилась или менялась. Невозможно, чтобы молодой мистер Биллингс ходил по коридорам или по саду Фортифут-хауса.

Я стал подниматься по лестнице, бледный свет лился мне в спину. На верхней площадке я задержался возле чердачной двери. Щеколда была на месте, ни шорканья, ни царапанья не слышно. Бурый Джонсон (или как там его называли жители Бончерча) либо отсутствовал, либо спал. Я тихонько постучал в чердачную дверь, просто убедиться, что причин бояться нет.

Кто боится большой бурой крысы?

Я заглянул к Дэнни. Он уже крепко спал. Волосы от жары прядями прилипли ко лбу. Как Луис Макнис[21] описывал спящего сына? Сравнивал его с теплым хлебом. Я поцеловал Дэнни, тот завозился во сне и произнес «мама».

Бедняжка. Твоя мама далеко, с каким-то бородатым типом по имени Рэймонд. И маме ты больше не нужен.

Дверь в комнату Лиз была закрыта. У меня возникло мимолетное желание заглянуть к ней и пожелать спокойной ночи, но я передумал. Она могла неверно меня понять. Я считал ее красивой и сексуальной, мне нравились ее босые ноги и ее запах, но я не хотел отпугнуть ее. Мне нравилась компания, не говоря уже о чили. И меня тревожила мысль, что придется провести лето без нее.

Я разделся, умылся, почистил зубы и, уже совершенно усталый, забрался в постель. И сразу пожалел, что не удосужился как следует расстелить ее. Простынь сбилась в неровные складки, как пляж после отлива. Во всех мыслимых щелях завалялись крошки от тоста. Я попытался найти удобное положение, но спустя какое-то время встал и принялся разравнивать постель.

Я все еще поправлял простыню, когда раздался торопливый стук в дверь:

– Дэвид? Это Лиз.

– Подожди, – сказал я. Я прыгнул в кровать и натянул на себя одеяло, чтобы прикрыть наготу. – Ладно… Можешь войти.

Лиз вошла в комнату и быстро закрыла за собой дверь, как будто опасаясь, что ее кто-то преследует. Волосы у нее были все так же подвязаны красным шелковым платком, но кроме платка на ней была лишь короткая белая футболка и крошечные кружевные трусики. Она села на край кровати, но в ее лице читалась скорее тревога, чем сладострастие.

– На чердаке что-то бегает. Я слышала. Должно быть, та крыса.

– Сегодня я ничего не слышал, – соврал я.

– Я уверена, что это крыса, – настойчиво повторила Лиз. – Она носится из одного конца чердака в другой, прямо над моей спальней.

– Сегодня я ничего не смогу с этим сделать. Парень из «Рентокил» приедет только завтра.

– Ладно, – сказала она. – Извини, что побеспокоила тебя. Просто я терпеть не могу крыс. У меня от них мурашки.

– У меня тоже. Скажи мне, если услышишь снова. Может, я поднимусь наверх и двину ее кочергой.

Даже не надейся, – сказал я себе. – Особенно после утреннего фиаско. Мне кажется, чем дальше я буду держаться от Бурого Джонсона, тем лучше для меня.

Лиз задержалась возле приоткрытой двери. Затем сказала:

– Послушай… Знаю, что это похоже на флирт, но я действительно очень боюсь крыс. Можно сегодня я посплю здесь, с тобой? Я могу положить между нами подушку.

– Да, конечно.

Я был вовсе не против. Если честно, мне даже очень понравилась эта идея. Я уже несколько месяцев не ложился в постель с девушкой. И скучал не столько по «авторемонту», сколько по общению. На удивление быстро надоедает смеяться в одиночку, читать в одиночку, слушать музыку в одиночку, есть в одиночку. Но хуже всего – спать в одиночку. Это все равно что лежать в гробу, ухмыляться в темноте, поигрывая своим членом, и ждать пришествия Бога.

– Хорошо, – сказал я. – Раз она так тебя пугает.

– Обещаю, что рано утром я уйду, еще до того как проснется Дэнни.

Она снова закрыла дверь, приподняла одеяло и забралась в постель рядом со мной. Я немного отодвинулся в сторону, оставив между нами добрых шесть дюймов, и прижал руки к бокам. Но, тем не менее, было крайне тяжело игнорировать близость, тепло, запах духов и трепетное присутствие хорошенькой юной девушки.

– Когда ты услышала эти звуки? – спросил я.

– Когда ты поднимался по лестнице. Крыса побежала через чердак как будто по диагонали. Судя по звуку, она очень большая и тяжелая, но ночью все звуки кажутся громче, правда?

Я посмотрел на потолок:

– Я тоже думаю, что она очень большая и тяжелая.

– Не надо. Ты меня пугаешь!

Мы лежали плечом к плечу и слушали. Часы в коридоре пробили полпервого, за окном усиливался ночной ветер. Он пробирался в дом, от чего закрытые двери дребезжали в рамах.

– Думаю, нам лучше выключить свет и попробовать немного поспать, – предложил я.

Теперь мы лежали в темноте. В Бончерче не было уличных фонарей, не было ни фонарей в саду, ни луны на небе, поэтому тьма царила почти полная. Как будто вам на голову надели черный бархатный мешок. Я с тревогой чувствовал, как Лиз прижималась к моему правому плечу. Несмотря на то что она была в футболке, я чувствовал мягкость и тяжесть ее груди. Теперь, когда на ней не было свободного ситцевого платья, скрывавшего фигуру, стало очевидно, что у нее потрясающе большая грудь для ее роста и телосложения. Несмотря на привлекательную внешность, груди у Джени в сравнении с Лиз казались комариными укусами. Поэтому вы наверняка поймете, почему они сразу привлекли мое внимание.

– По-моему, судьба всегда дает нам второй шанс, – заговорила Лиз. – Но иногда мы слепы или слишком заняты, чтобы замечать это. Ты не задумывался, какая это трагедия, когда двое людей, которые могли бы быть счастливы вместе, проходят по улице в дюйме друг от друга, даже не подозревая об этом? Или, когда двое людей, разделенных тысячами миль, едут на встречу друг с другом. А потом один из них вдруг опаздывает на поезд из-за оброненной газеты… и поэтому им уже никогда не суждено будет встретиться.

– Это происходит постоянно. Закон теории вероятностей.

– Тогда как же нам с тобой удалось познакомиться? – спросила Лиз. – Ты мог найти другую работу на лето. Мог продолжить работать у себя в конторе. Мог остаться с Джени. И лишь по воле случая кто-то дал мне адрес этого дома, чтобы я могла здесь поселиться.

– Судьба, – улыбнулся я, хотя Лиз не могла меня видеть. – И еще одно, что заставляет нас идти вперед… тот редкий славный момент, когда жизнь оказывается не такой уж и плохой.

Лиз протянула руку, и кончики ее пальцев коснулись в темноте моей щеки. Словно слепая, она трогала мои глаза, нос и губы.

– Я люблю касаться людей в темноте. На ощупь они немного другие, их пропорции изменяются в зависимости от того, как вы их трогаете. Возможно, они и вправду меняются, точно сказать нельзя. Может, ты превращаешься в странного непропорционального монстра. Кто тебя знает? Если очень быстро включить свет, можно увидеть темное лицо человека – как противоположность его светлому лицу, которое он носит, чтобы убедить нас в том, что он обычный и нормальный.

– Думаешь, я превращусь в монстра? – спросил я.

– Возможно. С другой стороны, в монстра могу превратиться я. Что ты тогда будешь делать?

– Улепетывать сломя голову, оставляя след из горячего поноса.

Она поцеловала меня.

– Давай без гадостей.

Я поцеловал ее в ответ.

– Обещаю не говорить гадостей, если пообещаешь не превращаться в монстра. Я имею в виду, в любого монстра.

Лиз снова поцеловала меня, но на этот раз я сказал:

– Нам лучше немного поспать, да? Ты обещала быть святой Элизабет Неприкосновенной. А я обещаю быть святым Давидом Божественным.

– Зависит от того, в чем ты божественный.

И все же нам удалось заставить себя принять более-менее удобное положение, закрыть глаза и притвориться спящими почти на три четверти часа. Я слушал скрип дома, завывание ветра в деревьях, шелест морских волн. Слушал, как воздушный поток рыщет по дому, стучит в окна и двери. Слушал ровное дыхание Лиз, дыхание человека, тщетно пытавшегося заснуть и почти готового сдаться, спуститься вниз и приготовить себе чашку чая.

– Лиз? – позвал я в конце концов. – Ты не спишь?

Она стянула одеяло с лица.

– У меня в голове вертятся всякие мысли.

– О чем ты думаешь? О чем-то конкретном?

– О… ни о чем особенно. О работе, о колледже. Думаю, смогу ли я накопить денег на машину. Уже устала постоянно просить кого-то подвезти меня.

Мы помолчали. Потом я сказал:

– Я тоже не могу уснуть.

– Может, ты не привык спать с кем-то в одной постели.

– Да. Наверное, ты права.

Я услышал, как Лиз причмокнула в темноте. И произнесла:

– Можешь поцеловать меня. Гневный Бог не покарает нас за это.

– Не знаю. Я не хотел бы начинать то, что не смогу закончить.

– Кто говорит, что мы будем что-то начинать? Кто говорит, что мы будем что-то заканчивать?

Я положил руку ей на плечо:

– Знаешь, что Дэнни спросил меня недавно? «Бог создал сам себя?»

– И что ты ему ответил?

– Я сказал, чтобы он не задавал глупых вопросов. А потом понял, что не знаю, создал Бог сам себя или нет. Всю ночь думал об этом.

– Бог существовал до того, как появилось все. Бог существовал всегда.

– Что это за ответ? Это отговорка.

Лиз приподнялась на локте и поцеловала меня в щеку, в губы. Ее язык проник между моих зубов. Я пытался не отвечать на ее ласки, но вкус у нее был такой, какой и должен быть у девушки. Слегка сладкий и слегка соленый. Слюна, духи и вино. Ее тяжелая теплая грудь, прижавшаяся к моей голой руке. Наши губы слились в страстном поединке. Я сжал ее грудь сквозь ткань футболки. Она была огромной по сравнению с грудью Джени. Как у модели из «Пентхауса». Член у меня встал, и я ничего не мог с этим поделать. И Лиз схватила его правой рукой, довольно крепко, как девушка, у которой уже есть некоторый опыт в этом деле. Она принялась гладить его, пока он не налился кровью и не стал скользким от смазки.

Тем временем я просунул руки ей под футболку и нащупал ее тяжелую голую грудь. Указательным и большим пальцами я гладил ей соски, пока они не отвердели.

Она целовала и ласкала меня, еле слышно напевая себе под нос странную песню. Я не различал слов, но она напоминала какой-то скабрезный деревенский шлягер. Такие песни поют в пабах Норфолка, подмигивая при этом твоей жене, от чего тебе становится не по себе.

Лиз повернулась и стянула с себя трусики.

– Презерватив, – произнес я приглушенным голосом.

– Я принимаю таблетки.

– И все-таки… нам нужно.

– У меня нет СПИДа.

Прежде чем я успел сказать что-то еще, Лиз оседлала меня. Крепко сжав мой член, она направила его себе между бедер. Какое-то время дразнила меня, скользя по нему половыми губами, но не давая проникнуть внутрь. Затем резко опустилась, так что я вошел в нее на всю глубину. Я закрыл глаза. После нескольких месяцев воздержания и самовнушения это было настоящее блаженство. Не знаю, застонал ли я вслух, но Лиз наклонилась ко мне, поцеловала и сказала:

– Ш-ш-ш, это чудесно.

Она медленно и плавно двигалась вверх-вниз, постепенно возбуждая меня, но не слишком сильно. Казалось, будто прошло несколько часов, прежде чем я почувствовал у себя между ног непреодолимый спазм, подсказавший мне, что долго я не продержусь. Лиз сама стала задыхаться, ее мокрая от пота футболка прилипла к груди. Я схватил ее обнаженные ягодицы обеими руками и стал еще сильнее прижимать к себе.

Но тут раздался тяжелый грохот на чердаке прямо над нашими головами, как будто кто-то уронил кресло.

Лиз села прямо, прислушалась, мой член был по-прежнему внутри нее.

– Что это было? – прошептала она. – Это не может быть крыса.

– Я же говорил, что она очень большая.

– Большая? – Ее голос дрожал от страха. – Да она, наверно, огромная.

Мы ждали и прислушивались. И только собирались продолжить, как раздался новый звук – словно что-то метнулось через весь чердак, а потом послышался резкий грохот, как будто на пол упала куча тростей или карнизов для штор.

Лиз слезла с меня. От дуновения холодного воздуха между ног стало прохладно.

– Это не крыса, – сказала она. – Там наверху кто-то есть.

– Брось, – возразил я. – Зачем кому-то понадобилось шуметь на чердаке? Это крыса. А звук такой громкий, потому что это прямо над нами.

– Может, там живет кто-то, а ты просто не знаешь. Однажды я смотрела фильм о таком человеке. Ночью, когда семья спала, он спускался с чердака и ходил по дому. Очень страшное кино.

– Зачем кому-то жить на чердаке в кромешной тьме?

– Не знаю. Может, они заселились до твоего приезда. А теперь прячутся на чердаке и ждут, когда ты уедешь.

Я включил прикроватный светильник:

– Люди, которые прячутся, обычно не производят столько шума.

– Может, они пытаются напугать тебя, – предположила Лиз.

– Я был наверху, – сказал я. – И видел что-то похожее на крысу, но это точно не человек.

– А я думаю, это больше похоже на человека.

Мы подождали еще немного. Я был раздосадован и встревожен одновременно. Мне хотелось уже взять кочергу или крикетную биту и забить этого дурацкого Бурого Джонсона до смерти. Однако я был не уверен в том, что у меня хватит смелости столкнуться с ним лицом к лицу. А что, если это не крыса? Что, если это бродяга или психопат, прячущийся от света или скрывающийся от правосудия? Что, если это не человек, а какое-то другое существо – настолько страшное, что не поддается описанию?

Чем бы оно ни было, оно должно уйти. Однако я был совсем не уверен, что смогу избавиться от него. Если жители Бончерча так много лет знали об этом существе, почему никто не попытался прогнать его? Почему Тарранты не попытались избавиться от него?

Прошло больше пяти минут, но звуков больше не было. Наконец я взял Лиз за руку и сказал:

– Ложись. Нам нужно немного поспать.

– Лучше я пойду к себе в комнату, – сказала она. – Мы же не хотим, чтобы Дэнни застал нас здесь, правда?

– Думаю, Дэнни не стал бы возражать.

– Да, но я бы стала. Я не его мама и не твоя любовница. У нас был просто прерванный перепих, и все.

Я не знал, что сказать. Я надеялся, что мы продолжим начатое. Но Лиз, очевидно, была уже не в настроении. У меня вертелось на языке как минимум пять резких ответов, но вместо этого я прикусил губу. Чем меньше слов, тем больше толку, и все такое. Может, завтра она снова будет в настроении, кто знает?

Лиз слезла с кровати, одернула футболку, но я успел увидеть ее блестящие бледно-розовые половые губы. Это был один из тех ярких, мимолетных образов, которые обычно вспоминаешь снова и снова всю оставшуюся жизнь.

– Твои трусики, – сказал я, поднимая их.

– Спасибо, – улыбнулась она. – Спокойной ночи.

Она послала мне воздушный поцелуй, осторожно открыла дверь спальни и, выйдя в коридор, так же осторожно закрыла за собой. Я остался лежать на кровати, приподнявшись на одном локте. У меня мелькнула мысль, что я никогда не смогу понять женщин. Мой друг Крис Перт однажды сказал, что женщины – это единственная неразрешимая проблема, вызывающая сексуальное возбуждение.

Я собирался уже выключить свет, когда дверь снова открылась, и вошла Лиз.

– Что случилось? – спросил я.

У нее был странный встревоженный вид, глаза широко раскрыты.

– С чердака идет свет. Очень яркий свет.

– Но там нечему светить. Вся проводка сгнила.

– Иди и посмотри сам.

Я соскочил с кровати и нашел свои полосатые шорты.

– Я закрывала дверь в свою комнату, когда увидела мерцание, – сказала Лиз. – Как будто какие-то неполадки с электричеством.

Я вышел в коридор, и Лиз двинулась следом за мной. Вокруг стояла полная темнота. Ночь была безлунной, а окна плотно зашторены.

– Я ничего не вижу, – сказал я. – Наверное, это было отражение. Когда ты открывала дверь, свет из твоей спальни отразился в зеркале на площадке.

– Это было не отражение, – настойчиво уверяла Лиз. – Свет был голубой, как будто горело электричество.

Я на ощупь двинулся по коридору к лестнице. Стояла такая темень, что проще было закрыть глаза и нащупывать путь вдоль стены, как слепому. Лиз держалась позади меня, положив руку мне на плечо.

– Это продолжалось всего пару секунд. Но свет был очень яркий.

Мы почти достигли площадки, когда я услышал пронзительный визг. Как будто кричал ребенок, оказавшийся в страшной опасности. Волосы у меня встали дыбом, и я воскликнул:

– Черт, что это?

Лиз испуганно схватила меня за руку. В ответ я тоже крепко сжал ее ладонь.

Крик становился все пронзительнее и ближе. Он был похож на гудок приближающегося поезда. А затем, перейдя с мажора на минор, затих.

Сразу после этого мы услышали шум, напоминавший глубокий раскатистый рык. А может, это был не рык. Его не могло бы издать ни одно животное, виденное мной ранее: ни в зоопарке, ни в передачах про природу. Этот звук больше походил на замедленный и усиленный человеческий голос. Низкий, искаженный – и такой громкий, что стекла задребезжали в оконных рамах.

Затем свет замерцал и полился сквозь щели вокруг чердачной двери. Ослепительное голубое сияние моментально залило весь коридор и площадку. Я увидел бледное и напуганное лицо Лиз. На стене в коридоре мне бросилось в глаза изображение распятого Иисуса.

– Господь всемогущий, – прошептала Лиз. – Что это, по-твоему?

Я выпрямил спину, приняв героическую позу, и похлопал Лиз по руке.

– Есть вполне разумное объяснение, – ответил я, следя как лучи и треугольники света пляшут у меня перед глазами, пока самого меня била дрожь. – Это что-то вроде короткого замыкания. А может, статическое электричество. Мы рядом с морем. Это могут быть огни святого Эльма[22].

– Что?

– Огни святого Эльма. Иногда их можно увидеть на мачтах кораблей или на крыльях аэропланов. Явление назвали в честь святого Эльма, покровителя средиземноморских моряков.

Я остановился, заметив, что ей, видимо, стало интересно, откуда у меня такая информация.

– Я читал об этом в ежегоднике «Игл», когда мне было лет двенадцать.

– Понятно.

Лиз была слишком молода, чтобы помнить этот ежегодник таким, каким он был.

– Ну ладно, а как ты объяснишь этот крик?

– Не спрашивай. Может, это воздух в водопроводных трубах. А может, на чердаке застрял голубь. И до него добралась крыса.

– Голуби так не кричат.

– Знаю. Но этот, возможно, кричит.

Мы стояли в темноте и ждали. Никогда еще я не испытывал такой тревоги и такого чувства беззащитности. Лиз сжала мою руку, и я сжал ее в ответ, но, что делать дальше, я не знал. У меня даже мысли не возникало, что на чердаке происходит что-то мистическое. Произошло короткое замыкание, огромная крыса визжала, кричала и носилась туда-сюда. Я не верил, что во всем этом было что-то сверхъестественное. И считал, что всему можно найти вполне адекватное и разумное объяснение.

– Может, тебе стоит взглянуть? – предложила Лиз.

– Может, мне стоит взглянуть?

– Ты же мужчина.

– Мне это нравится, – резко ответил я, продолжая дрожать. – Все вы женщины одинаковые. Требуете равенства, только когда вам это выгодно.

И все же я понимал, что мне придется подняться на чердак и столкнуться с разбушевавшейся тварью. Я не мог вернуться в постель, проигнорировав эти огни, крики и стуки. Не потому, что не смог бы уснуть, а потому, что эта гигантская крыса угрожала всей моей работе. А еще моему мужскому самолюбию. Я не мог допустить, чтобы Лиз подумала, что я испугался этой твари.

Не мог допустить, чтобы Лиз думала, что я вообще чего-то испугался – особенно ее.

Снова замигал свет. Уже не такой яркий – ближе к оранжевому оттенку. А через пару секунд я почувствовал слабый кислый запах гари.

– Ты не думаешь, что на чердаке пожар? – спросила Лиз.

– Не знаю. Но, может, ты и права. Надо пойти посмотреть.

Я огляделся в поисках подходящего оружия для защиты. В соседней спальне кроме полудюжины ящиков из-под чая, набитых старыми подушками, уродливых настольных ламп, лакированных книжных подставок, покрытых бурыми пятнами номеров «Филд», и наполовину пустого кресла-мешка валялся сломанный кухонный стул.

– Подожди, – сказал я Лиз и, пройдя в комнату, взялся за стул. С шумом разделав его, словно гигантскую индейку, оторвал от него заднюю ножку.

– Вот, – сказал я, взмахнув ею, как пещерный человек – дубинкой. – Еще раз услышу шум, и в ход пойдет ножка от стула.

Я подошел к чердачной двери. Свет уже перестал мигать, но я все равно слышал прерывистое электрическое жужжание и потрескивание. А еще чувствовал тот характерный неприятный смрад, который мог быть вызван не только гарью, но и чем-то другим. Он был слишком сладкий для гари и слишком слабый. Сложно было определить, что это такое. Почему-то он вызвал в памяти затхлый кислый запах антикварного бюро, когда выдвигаешь ящики и заглядываешь внутрь.

– Похоже, затихло, – сказала Лиз.

– Мне от этого не легче.

– Да ладно тебе, – проворчала Лиз. – Может, не такое уж это и чудовище, раз все в деревне знают про него.

– А ты так не думаешь? – недоверчиво спросил я. – Все может быть еще хуже. Я имею в виду – почему все знают про него, если это не что-то ужасное?

Я не видел лица Лиз, скрытого тенью, и на свой вопросительный взгляд не получил ответа. Нет ничего хуже, чем, когда женщина, которая вам нравится, требует, чтобы вы делали то, что ненавидите. Но в конце концов я сдвинул тугую металлическую щеколду, открыл чердачную дверь и снова почувствовал этот обволакивающий запах. Запах выдыхаемого воздуха. А еще я различал кислый аромат гари, только он стал слабее. И не было никакого дыма. Кроме того, здесь было холодно, очень холодно – как в холодильнике.

Лиз поежилась:

– Непохоже, вроде ничего не горит.

Я шлепнул ножкой стула по левой ладони, да так сильно, что ее обожгло.

– То-то и оно.

– Тебе нужен фонарик?

– У меня его нет. То есть он есть, но я оставил в нем батарейки на всю зиму, и они позеленели и заржавели. Собирался сегодня купить новый.

Я включил свет на площадке. Как и зеркало, лампа освещала лишь первые несколько ступенек. А выше истертый коричневый фетр поглощала кромешная тьма.

– Давай, вперед, – подбодрила меня Лиз.

– Хорошо, хорошо. Я думаю, что делать, если я найду ее.

– Ударить ножкой стула, конечно же.

– А если она прыгнет на меня?

– Ударишь выше, только и всего.

Подумав секунду, я решился:

– Да, ты права. Это всего лишь крыса. Большая волосатая крыса, типа генерала Дурмана из «Обитателей холмов»[23]. А что касается крика, то все звуки ночью кажутся в десять раз громче.

Я наклонил голову и поднялся на первые три ступеньки – те, что были освещены. Я добрался до точки, откуда мог сквозь балясины перил заглянуть на чердак. Я смутно различил очертания знакомых предметов. В одних узнавалась накрытая простынями мебель, в других – груды одежды. В темноте трудно было разглядеть что-то еще. Я обернулся к Лиз и прошептал:

– Там ничего нет. Похоже, это был голубь.

– Подожди немного, – подбодрила меня Лиз.

Я принюхался и огляделся. Казалось, запах гари полностью улетучился. Глаза начали привыкать к темноте, и я рассмотрел завитки стоячей вешалки и тусклое мерцание зеркала.

Я уже собрался спуститься назад, как вдруг раздалось электрическое потрескивание, и весь чердак на долю секунды озарился ослепительным голубым светом.

– Дэвид! – позвала Лиз. – Дэвид, ты в порядке?

Я не сразу смог ответить. Не понимал, что увидел. В момент этой короткой ослепительной вспышки оно было похоже на ребенка – маленькую девочку в длинной ночной рубашке, застигнутую светом врасплох, когда она пересекала чердак. Белое овальное лицо было обращено ко мне, и, судя по выражению глаз, она тоже видела меня.

– Дэвид? – повторила Лиз.

– Не знаю. Я не уверен. Похоже, я что-то видел.

– Дэвид, спускайся.

– Нет, я точно что-то видел. Это вовсе не крыса. Это маленькая девочка.

– Маленькая девочка? Что, спрашивается, маленькая девочка делает на чердаке посреди ночи?

Я напряг глаза. Вспышка настолько ослепила меня, что я больше не мог различить ни вешалки, ни зеркала.

– Кто тут? – крикнул я, стараясь, чтобы голос звучал ободряюще, а не сердито. – Есть тут кто-нибудь?

Тишина затянулась.

– Есть тут кто-нибудь? – повторил я.

– Ты словно проводишь спиритический сеанс, – нервно пошутила Лиз.

Я смотрел и прислушивался. Но различал лишь обычные ночные звуки.

– Может, и провожу.

– Спускайся, – настойчиво позвала Лиз.

Я подождал минуты две-три. Позвал еще несколько раз, но больше не было ни вспышек света, ни криков, ни следов маленькой девочки. Только я собрался уходить, как услышал тихий вкрадчивый шорох в дальнем конце чердака, но это могло быть что угодно. Я осторожно спустился по крутой лестнице, стараясь не показывать страх. Закрыл за собой дверь.

– Что это такое, по-твоему? – спросила Лиз.

Я покачал головой. Не знаю. Никогда не знал. И не хотел знать.

– Возможно, просто какое-то электрическое возмущение. Мы недалеко от моря, может, это молния. Спрошу в деревне насчет громоотвода.

– Не хочешь выпить чаю? Ты весь дрожишь.

– Да… Тебя бы тоже затрясло.

– Ты в самом деле думаешь, что видел маленькую девочку?

– Это было похоже на маленькую девочку. Но, с другой стороны, это мог быть и стул с высокой спинкой, накрытый простыней. Я так разнервничался, что мог и перепутать.

Но я видел ее лицо. Ее растерянное и встревоженное лицо. Измученное и бледное.

Мы с Лиз спустились на кухню. В небе появился бледный намек на восход солнца. Я сел за кухонный стол, а Лиз поставила чайник.

– Может, там на чердаке дети, – предположила Лиз. – Может, они устроили там лагерь.

– Да, а может, я Чингисхан. Как они проникают в дом незамеченными? Будь это действительно дети, они не стали бы устраивать такой грохот. Разве они хотят, чтобы их обнаружили?

– Ты не будешь возражать? – спросила Лиз, бросив мне в чашку круглый пакетик чая и размешивая его пальцем. – Ой, горячо.

– Возражать, если что?..

– Возражать, если окажется, что это действительно дети? Может, это просто местные дети, которые прячутся от своих родителей.

Я взял кружку, но пришлось дуть на чай пару минут, прежде чем я смог отпить.

– Не знаю, – ответил я. – Я бы не возражал, если бы они перестали устраивать бардак и не мешали спать по ночам.

Лиз села напротив меня. Себе она заварила такой крепкий чай, что его цвет больше напоминал кофе.

– Понимаю, – сказала она. – А не устроить ли им ловушку?

– Ловушку? Какую ловушку? Если там дети, мы же не хотим, чтобы они пострадали.

– Конечно, они не пострадают. Что нам нужно сделать – так это расстелить на полу бумагу и посыпать ее сажей или тальком. Если они наступят на нее, то оставят следы. Мы делали так в школе, чтобы определить, не залазит ли кто-нибудь к нам в комнаты.

– Думаю, можно попробовать.

Когда мы сидели и пили чай, у меня было ощущение, будто Фортифут-хаус охватила дрожь. А еще мне показалось, что я услышал отдаленный детский крик. Но, когда прислушался, все стихло. Стояла та странная тишина, которая наступает, когда поезд уносится за пределы слышимости.

Мне все привиделось, подумал я. Померещилось. Но, когда я подошел к раковине, чтобы сполоснуть кружку, мне показалось, что в саду мелькнула тень. Только это была совсем не тень, а человек в высокой черной шляпе, поспешно спрятавшийся под сенью высоких дубов. Словно он опасался за свою жизнь, боялся обернуться и взглянуть на преследующего его жуткого хищника.