Читать книгу Последняя почка Наполеона - Григорий Александрович Шепелев - Страница 6

– Да у вас будет минута, а то и меньше, пока менты к вам не подбегут! – долбил пивной банкой по подлокотнику кресла Ленька. – Как за минуту вы проорете целый роман в стихах? Вы протараторите только пару куплетов, а то и меньше! Да притом так, что никто не поймет ни одного слова! Тексты должны быть емкими – раз, доступными – два! Одна основная мысль!

– Ты меня достал, – огрызнулась Настя. – Мы что, должны сочинять кричалки для стадиона? Их на заборе полно! Рисуй свои члены и не суди о поэзии!

– Да никто не услышит вашей поэзии! Те полсотни людей, которые будут поблизости, ничего не расслышат и не запомнят! Что они будут потом искать в интернете?

– Ленька, а ты дебил, – вступилась за Настю Маша Шалехина, длинными ноготками немелодично дергая струны "мартинеса". – Журналисты на что?

– Да "Лихо Москвы" вас первое обосрет! Они ведь культурные, мать их в рот!

– Ты только что утверждал, что и мы ужасно культурные.

Ленька молча махнул рукой – дескать, дура дурой, хуже подруги! Серега Гомельцев так же молча икнул – дескать, что с них взять? Катя Рамуцевич хрустела чипсами, как всегда соглашаясь со всеми сразу. Они сидели в холле репбазы, очень жалея, что собрались. Настя Толоконникова, которая написала три текста песен, теперь сама разочаровалась в них, так как ясно видела отношение к этим текстам не только слушателей, то есть Сереги с Ленькой, но и девчонок. Последние ей поддакивали без большого энтузиазма. Из ближней студии грохотал тяжеляк. Это угнетало.

– Где вы блеснете этим шедевром? – осведомился Серега, вскрывая вторую банку.

– Ты про какой? – не поняла Настя.

– Про последний, конечно. То, что было до этого, можно исполнять только на эшафоте, когда вас будут четвертовать, чтобы палачи сперва отрубили головы, потом – руки и ноги.

– А кстати, мысль! – воскликнула Маша. – На Лобном месте и выступим.

Настя с Катей внимательно на нее взглянули, потом – одна на другую.

– На Лобном месте? – переспросила Настя.

– А почему бы и нет? Журналюг подтянем, трех вокалисток, влезем с гитарами и зажжем! А в Ютуб зальем студийную запись с этой картинкой.

– Дуры! Вас сволокут оттуда через минуту, максимум, через две! – заверил Серега. – Думаете, менты на вас любоваться будут? Если бы вы там начали трахаться, как в музее тогда, вам дали бы минут пять.

– Мы запросто можем с голыми сиськами туда влезть, – предложила Катя.

– Не остановят их твои сиськи и даже задница. Там – особо охраняемая зона, ясно?

– Тогда в лесу надо выступать, на пне, – разозлилась Настя, взяв из пакетика пару чипсов. – Оттуда точно не сволокут.

– Конечно! И не мороженных кур совать себе в письки, а живых ежиков! – подхватила Маша. – Вот это будет мощный удар по Путину!

– А концепция? – удивилась Катя под общий хохот.

– Что тебе не понятно? Пассивная оборона – это верный путь к поражению. Кстати, Ленька! Надо поставить противотанковые ежи напротив Кремля.

Два парня всерьез задумались.

– Со стороны Спасских ворот? – спросил Ленька.

– А Путин въезжает там?

– Да, наверное.

– Значит, там.

– А как назовем?

– "Бунт ежиков" или что-нибудь в этом роде. Ну, типа, даже ежам все ясно.

– Одну минуту, – достала Настя айфон. Зашла в интернет. Набрала. Прочла: "Еж – хищный лесной зверек, покрытый колючками". А, вот видите, – хищный! Меня смущает то, что он – хищник. Мы – пацифистская группа.

– Я думаю, есть ежи – вегетарианцы, – предположила Катя. – Они грибы едят.

– Класс! Еще и грибы! – возликовал Ленька. – Ежи-вегетарианцы и грибоеды! А ежи-геи есть? Если есть – отлично! Их не устроит закон о запрете гей-пропаганды. Бунтующие ежи-гомосексуалисты, объевшиеся грибов, сольются с "Бунтующими малышками"!

– А ты будешь контрацептивом, – предупредил Серега.

– А ты кем будешь?

– Он будет жертвой аборта, – бросила Настя. – Если серьезно, то мне идея эта понравилась. Надо как-нибудь недвусмысленно дать понять, что наши ежи – не хищники. Пусть они бунтуют, например, против браконьерства чиновников.

– Ага, – усмехнулась Маша, – чтоб все подумали, что ежи защищают свой кусок мяса?

Настя задумалась.

– Как же быть?

– Да элементарно, – бросил Серега. – Вольтер сказал: "Мне очень не нравится то, что вы говорите, но я готов отдать жизнь за то, чтобы вы могли это говорить!"

– И что?

– Мы не разделяем взгляды ежей по некоторым вопросам, но мы готовы им помогать.

– По некоторым вопросам? Слушай, но это – принципиальный вопрос! Знаешь поговорку: "Против собак волков не зови"!

– Мы против волков позовем лисичку, – сказала Маша, глядя куда-то вдаль, и вдруг заиграла бравурный марш на двух струнах. – Вот она, уже здесь! Рыжая лисичка.

Следуя направлению ее взгляда, все повернулись к ресепшену и увидели Таню. Она шла по коридору к ним. Ей сопутствовала худая, темноволосая девушка с чуть склоненной к левому плечику головой, большими глазами и носиком, на который взглянул бы с завистью Арамис. Она несла скрипку.

– Вера Салей, – представила свою спутницу Таня, когда они подошли. Бунтари уставились на скрипачку. Та улыбнулась им.

– Добрый вечер.

– Привет, – откликнулась Настя и захрустела чипсом. Обе ее подруги и два художника продолжали молча таращиться. Неприязненно ощущая холод этого затянувшегося безмолвия, Таня села в одно из свободных кресел. У нее ныли стопы, натруженные ходьбой. Она сняла обувь и положила ноги на стул, который стоял прямо перед нею. Серега подал ей банку пива. Тяжелый рок продолжал сотрясать подвал.

– Вы ведь панки, да? – уточнила Верка, так же присев и не выпуская из рук футляра. – Я потому захотела с вами потусоваться, что много знаю о панках. Панки ведь – не хардрокеры. К тем, конечно, ни на какой козе не подъедешь. А вы – ребята вполне открытые для общения.

– Как меня задолбали эти штампованные, тупые стереотипы, – вздохнула Катя. Маша, давя зевок, ритмично забарабанила по гитаре пальцами и взглянула на Верку, как на раздавленного клопа.

– Это был с твоей стороны вопрос или утверждение?

– Это было предположение.

– Ты – скрипачка?

– Скрипачка.

– Тогда, конечно, ты со своим абсолютным слухом и абсолютно стереотипным мышлением скажешь нам, что панки не попадают в две ноты из десяти, и как наглядный пример приведешь "Sex Pistols". А я тебе как обратный пример приведу "Off Spring".

– Да я со своим абсолютным слухом и про "Off Spring" много интересного расскажу, – улыбнулась Верка. – Две ноты из десяти для них не предел.

Ленька рассмеялся.

– Две ноты из десяти? Куда им до наших маленьких беспредельщиц! Они в две ноты, наоборот, попадают, а в восемь – нет!

– Ленечка, заткнись, – мяукнула Настя.– В мурло-то я ни одного раза не промахнусь. Ведь ты меня знаешь! Танечка! У тебя колготки уже протерлись на пятках.

– За один день протираются, – проворчала Таня, сделав глоток из банки. – Пешком хожу знаешь сколько?

– А ты нормальная?

– В смысле?

– Ты для чего окончила МГУ? Чтоб ходить пешком?

– А ты для чего МГУ окончила? Чтоб мороженых кур совать себе в одно место? И получать от ментов резиновыми дубинками по другому?

Ленька поднялся.

– Пойдем, Серега, покурим! Девочкам нужно срочно расквасить друг другу морды. Мы им мешаем.

Серега не возражал. Поглядев им вслед, Настя Толоконникова опять обратилась с вопросом к Тане:

– Скажи мне, рыжая задница, она пиво пьет?

– Кто?

– Скрипачка твоя.

– Спроси об этом ее.

– Я спрашиваю тебя, потому что ты это знаешь лучше! Ведь ты всегда все знаешь лучше других. Тебе объясняли миллион раз, что акционизм – это самый древний и самый зрелищный вид искусства! А ты опять за свое?

– Есть одна проблема, – сказала Таня, зевая. – Древний акционизм был понятен всем. А ты этой курицей между ног кому раскрыла глаза?

– Да ты чушь несешь! Коперник при жизни многим раскрыл глаза? Прошло двести лет, прежде чем глаза стали раскрываться!

– Опять проблема. То, с чем ты борешься, даже без твоей мороженой курицы двести лет не протянет – в отличие от той лжи, которую опроверг Коперник. Если ты хочешь стать победителем этой подлости – бей наотмашь, чтоб у всех искры из глаз посыпались и зубы повылетали! Сразу! У всех! Причем здесь сраная курица?

– Подлость вечна, – не согласилась Маша Шалехина, – и когда-нибудь, через двести лет или раньше, сраная курица ее клюнет.

– А толку что? Если она – вечна?

– Приехали, твою мать! – хохотнула Настя. Вмиг посерьезнела. – Нет, моя дорогая, тут ты меня уже не запутаешь. Состояние обреченности – это идеальное состояние. Только тот свободен, кто движется в никуда. Это совпадает с концепцией Кастанеды.

– Банальность! – взвизгнула Таня, – ты говоришь мне об обреченности стать скотиной! Нельзя идти в никуда, не отключив мозг!

Верка попыталась пресечь нелепый конфликт.

– Да, я пиво пью, – напомнила она о себе, – и дайте мне чипсов.

Ей дали то, что она просила. Страсти утихли. Она решила развить успех.

– Я, кажется, всех вас знаю по именам. В интернете видела. Вы с этими двумя мальчиками – арт-группа "Хана", – а без них – панк группа "Бунтующие малышки!" Но вы, по-моему, собрались не в полном составе. Вас ведь человек сорок?

– Больше их, больше, – сказала Таня, до крайней степени раздраженная неуместным упоминанием Кастанеды. – Лучше бы эти суки взяли себе в сторонники Шопенгауэра, ей-богу!

– Она права, – внезапно заговорила самая молчаливая из подруг, мотнув головой на Таню. – У нас – беда с креативностью. Вот у Леньки – нормально, с синим ведром на башке по машинам бегает! А у Петьки Павленского – вообще зашибись: "Зашил себе рот, обмотался колючей проволокой, и что хотите с ним делайте – хоть сажайте, хоть бейте, хоть убивайте! Чем ты его напугаешь, если он сам зашил себе рот и колючей проволокой обмотался? А у нас – что? Вообще ничего! Нам необходим креативный ход.

– Если тебе есть что сказать, а пиплу есть что услышать, тебя услышат, – заверила Катю Маша. – Проблема в том, что никто не хочет ничего слышать. Люди – под наркотой. Под идеологической наркотой! Машина по производству дебилов работает безотказно.

– А вам не кажется, что в дебилах надо пробуждать чувство стыда за то, что они – дебилы? – спросила Таня. Панкрокерши на нее взглянули недоуменно.

– А мы что делаем, интересно? – пожала плечами Настя. – Мы только этим и занимаемся!

– Становясь подобными им? Настя, Катя, Маша! Карикатура должна быть смешнее оригинала. А вам за ним не угнаться! Вот в чем беда.

Настя рассмеялась.

– Какой снобизм! Какое высокомерие! Так мы что, на скрипках должны играть, как твоя подруга? Да, да, я знаю, что ты мне скажешь: Когда играл Паганини, дебилы плакали!

– И теряли сознание.

– От стыда?

– Конечно! Возможно, я ошибаюсь, но только мне, почему-то, кажется, что они приходили в себя другими людьми. Человеку надо напоминать о том, что он – подобие Бога. Причем здесь курица между ног?

Маша, сев с гитарою поудобнее, попыталась сыграть каприс Паганини. Дальше первых трех тактов она продвинуться не смогла.

– Отлично, – сказала Верка. – А можно я на скрипке попробую?

– Ой, не надо, – сморщила Настя носик, – мы все тут упадем в обморок. Мы забыли о том, что нас создал Бог. Уж очень давно попы не вдалбливали нам эту светлую мысль всей мощью госпропаганды. Но это, видимо, впереди.

– А кстати, сын Паганини пятьдесят лет возил гроб с его телом по всей Европе, так как попы хоронить его запрещали, – вспомнила Маша. – Они считали, что он продал душу дьяволу.

– Почему они так считали? – спросила Катя.

– Так он играл.

Катя изумилась.

– Странные люди эти попы! Меня иногда просто возмущает их поведение. Что они себе позволяют? Ведь это просто дикость какая-то! Это просто неадекватность! А еще учат кого-то жить!

– Вот так он играл, – рассеянно повторила Маша и вновь задергала струны, пытаясь изобразить самую головокружительную мелодию легендарного скрипача. Тут уж Верка встала, отщелкивая замочки футляра.

– Мать твою драть! Он так не играл! Он играл вот так.

Положив футляр на вмятое попой кресло, она достала смычок, затем – скрипку, – выставила вперед на полшага левую ногу и, вскинув скрипку на узенькое плечо, стремительно пробежалась по ней пассажем. Из "Рондо каприччиозо". Сен-Санса. И стало тихо. Стало вдруг очень тихо, так как хардрокеры в зале разом остановили свою игру. Верка опустила смычок.

– Это что такое? – спросила Настя.

– Это Камиль Сен-Санс.

– А где Паганини?

– Вот он.

Голос у скрипки был очень сильным. Двадцать четвертый каприс заполнил репбазу как ураган, ворвавшийся во все щели.

Таня сжимала пальцами подлокотники кресла, будто боясь быть сдутой с него этим ураганом. Ей приходилось не раз бывать на концертах прославленных скрипачей, но там впечатления размывались официозом и ожиданием большего. То, что она услышала и увидела здесь, в узком коридоре репбазы, ошеломило ее. Наивное лицо Верки во время ее игры было изумительным, как лицо человека, который вполне сознательно, добровольно идет на смерть. Она не водила, она хлестала смычком по струнам. Дергая углом рта и глядя глазами раненного животного. Это был поразительный, завораживающий взгляд. Хардрокеры вышли, оставив в зале свои гитары. Их был человек семь. С другой стороны подбежали девушки с ресепшена. За их спинами возвышались Ленька с Серегой и три охранника.

Звук, с которым скрипачка вытянула смычком двойную финальную ноту, заставил Таню похолодеть. Это был крик боли, вырванный из самого сердца скрипки, к которому прикоснуться мог только тот, кого поцеловал Бог. И эта мольба волшебного инструмента так раздавила всех, что когда он был снят с плеча, никто не издал ни одного звука, не сделал ни одного движения. Это длилось минуту. Верка, досадуя, стерла с носа капельку пота и уложила смычок со скрипкой в футляр. Тут Таня зааплодировала. Хотя и предполагала, что это будет здесь необычно. Однако, к ней присоединились все, кроме Леньки. Тот, быстро вынул блокнот и маркер, несколькими штрихами что-то нарисовал. Когда овации стихли, один из рокеров попросил:

– Сыграй что-нибудь еще.

– Нет, я не могу, – вдруг засуетилась скрипачка, сдергивая со спинки кресла пальто. Зачем-то взглянув на Таню, как будто та могла ее укрепить в принятом решении или, наоборот, отменить его, она более твердым голосом повторила:

– Я не могу! Простите!

Хардрокеры и работники репетиционной базы, чуть постояв, вернулись к своим занятиям.

– Ты уже покидаешь нас? – поинтересовалась Настя, следя как Верка застегивает пальто.

– Да, надо идти. Хотела посидеть дольше, но …

– Поедешь домой? – перебила Таня.

Верка опять на нее взглянула, и на ее лице возникла растерянность. Согнув ноги в коленях и зацепив пальцами край стула, Таня сказала ей:

– Слушай, я ведь живу одна! Ночуй у меня, но только давай посидим еще пять минут. Я очень устала.

– Слушай, я тоже живу один! – пылко подступил к скрипачке Серега. – И я совсем не устал! Можем ко мне двинуть прямо сейчас!

– Почему к тебе? – вознегодовал Ленька. – Я, между прочим, раньше тебя ее захотел! Не веришь? Смотри!

Вновь достав блокнот, он выдернул из него листочек с рисунком и протянул его другу. Листок пошел по рукам, вызывая смех. Дошел и до Верки. Та залилась цветом кумача до корней волос, увидев себя в чем мать родила, сидящей на корточках перед Ленькой. Черты лица были переданы с оскорбительной точностью, как и некоторые нюансы фигуры. Довольное лицо Леньки так же имело большое сходство с оригиналом. За остальное, естественно, поручиться было нельзя.

– Большое спасибо, – пробормотала скрипачка, под общий хохот с брезгливостью возвращая рисунок автору. – Молодец! Мне очень приятно.

– Как может быть такое приятно? – взвизгнула Маша. – Фу! Извращенка!

– У Леньки! Фу! – вторила ей Катя.

– Ленька, а ты зачем такой большой член себе присобачил? – орал Серега. – Что она скажет, когда увидит вместо него пипетку?

– Сними штаны и послушай, что она скажет, – дал Ленька сдачи. Верка молящим взглядом поторопила Таню, и та, вскочив, устремилась к Леньке. Тот побежал, но радиожурналистка, топая пятками, догнала, отняла рисунок и, разорвав его, принялась дубасить художника кулаками. Он не сопротивлялся, только увертывался. Панкрокерши ликовали. Настя и Катя, взяв каждая по ботинку Тани, швырнули их со всей силы в Леньку. Обе попали. Это привело Леньку в ярость. Отпрыгнув, он заорал:

– Вы что, идиотки? Мы за что боремся? За свободу творчества и свободу слова! Рисовать можно все!

– В том числе, фингалы на твоей роже! – развил идею Серега. Но Ленькин довод Танечке показался более убедительным. Надевая ботинки, она промолвила:

– Сволочи! Полчаса посидеть не дали! Больше к вам Верку не привезу. Отдам ее Путину. Думаю, что его она вразумит скорее!

После ухода Тани и Верки веселье кончилось.

– Если вам не нравятся мои тексты, попробуйте написать свои, – предложила Настя двум подруженциям. Те задумались.

– Я возьму псевдоним "Елена Троянская", – объявила Маша, вскрыв банку пива.

– А я возьму только имя – "Аля", – сказала Катя.

– А я, в таком случае, буду "Ксения Буреломова", – проронила Настя, подумав.

Ленька с Серегой переглянулись. Последний сразу выдал экспромт:

– Вы как угодно назовитесь, но не пишите, а …!

– А не прикажешь ли с тобой?– усмехнулась Маша. – Ведь ты – придурок голубой.