Читать книгу Принцип 8 - Григорий Андреевич Неделько - Страница 2

Гроза разошлась не на шутку.

Минуту назад всё было по-летнему солнечно и чудесно, как вдруг не наползли даже – стремительно набежали тёмно-серые тучи, кристальную синеву затянул вязкий бугристый поднебесный туман. Вспышки озарили пространство огненным свечением. Высь помрачнела настолько, будто посреди дня, в обход законов природы, наступила ночь. И хлынул ливень: крупный, сплошной, холодный до дрожи. Последовали бешеные пляски ветра на пустыре, сопровождающиеся громкими, пугающими завываниями.

Низенькая одинокая фигурка шла сквозь пригибаемый стихией пролесок, бесполезно отгораживаясь свободной мохнатой лапкой от ярящейся грозы. Вода засекала в чёрные глазки, застя взор; ледяные порывы били по смешным коротеньким «ножкам», норовя повалить в густую траву; ушки-тарелочки и сантиметровый хвостик немели от холода. Темнота становилась ещё концентрированнее – хотя, казалось, некуда, – пряча мир под плотную материю. Создавалось ощущение, что мурашки заполонили тело целиком, вплоть до острий колючек. Сперва Ёжик отыскивал дорогу домой по памяти, а когда и это стало невозможно, включил автопилот, позволив ногам вести к затерянному в лесу домику. Не промахнуться бы! Рядом болота, попади лесной житель в их тягучие объятия – не выберется. Трясина, если уж вцеплялась в кого-то, не отпускала до… финала.

В небывалую по силе бурю Ёжик угодил из-за второго (и последнего) жителя деревни, Ведра. Никто не знал, откуда у выдра взялось такое странное имя, в том числе сам его обладатель. Неподалёку, в посёлке, жила Ведрова тётушка, которую звали Ветра: либо в их семье царила преемственность имён, либо небогатая фантазия. Но обе версии не имели отношения к ежиным бедам – их причиной послужили больные лапки соседа. Точнее, его лень. А говоря начистоту, хитрость вкупе с наглым враньём. Каждый месяц Ведро посылал тёте гостинцы: собственноручно выращенные овощи и зелень, дрова с хворостом, трогательное письмо. По словам приятеля, пожилая родственница не могла обеспечить себя необходимым, и заботливый племянник оказывал гуманитарную помощь. Поскольку у Ведра от долгих прогулок сводило пятки, таскать посылки приходилось Ёжику. Чего не сделаешь для давнего знакомого, к тому же больного четвёртой степенью плоскостопия.

Что степеней всего три и что подтянутая, бодрая госпожа Ветра в её годы активнее, чем племянничек, Ёжик узнал ненароком, когда выдриха едва ли не принудила его попить чаю с мятой. Хотя напиток был действительно вкусный.

«Дом из тёсаных брёвен – подстать хозяйке, – отметил четвероногий. – Высокий, гладкий, чистый… и внушительный. С виду да и по правде. Нет, не внушительный, есть другое слово, более подходящее… – Ёжик ненадолго задумался. – Основательный, вот!»

Прихлёбывая ароматный чаёк из фигурной, украшенной голубой каёмкой чашки, Ёжик, чтобы прервать смущённое со своей стороны молчание, поинтересовался, в каком возрасте у Ведра появились проблемы с нижними конечностями.

Благожелательное выражение тотчас пропало с мордочки тёти, сменившись гневливым недовольством. Подгоняемая уверенной лапкой, бухнулась о стол изящная чашечка, по чистой белой скатерти расплескалась пахучая жидкость, разлетелись мокрые зелёные листочки.

– Та-а-ак, – прорычала Ветра. – Опять, да?!

Ёжик притих, пытаясь понять, чем провинился. Однако слова выдрихи касались не иглокожего посланца, а его деревенского приятеля.

– У Ведра совсем прохудилась совесть! Ну, я ему покажу!.. – Ветра потрясла в воздухе шестистраничным письмом, покрытым корявым убористым почерком.

– А в чём дело? – переведя дух, уточнил гость.

– Болен твой друг.

– А-а. Ну да. С пятками непорядок.

– С головой!

Резво вскочив из-за стола, Ветра широкими шагами закурсировала по кухне. Ёжик заприметил рельефные бугорки на выдриных лапках, отнюдь не хилых, к слову. Холмики же, надо полагать, мускулы. Гонец из деревни чуть не поперхнулся чаем. Он раньше не приглядывался, но теперь заметил: Ветра и внешне не производила впечатления немощной старушки.

– То есть, – сделал Ёжик вывод, – Ведро специально меня посылал, чтобы не утруждаться, не рисковать?

– Ха, – отреагировала тётушка. – Да он боится!

– Чего?

– Кого! Меня. Верту, дядя нашего доморощенного интригана, когда-то занимал пост главы посёлка – пусть земля ему будет водой. Затем Верту вышел на пенсию, а лаповодителем, как единственного наследника, назначили Ведро. Но он сбежал, потому что испугался ответственности! А теперь пытается задобрить, пишет бесконечные письма.

– Ответственности? – переспросил Ёжик.

– Ну, и ещё нас с мужем, – прибавила пожилая дама. – Мы пообещали три шкуры с сорванца спустить, если посёлок, по его милости, постигнет участь местной школы.

– Какой школы? – удивился гость. – Здесь же нет школы.

– Вот именно!

Немного шокированный откровением, Ёжик снова замолчал. Осушив чашку – итого третью, – поблагодарил за гостеприимство, встал из-за стола, намереваясь уйти. Но, прежде чем отпустить, смелого курьера удостоили долгой похвалы, не менее продолжительных извинений за нерадивого племянника, прочувствованного поцелуя в щёку и целой котомки румяных пирожков с капустой. Попрощавшись, а заодно пообещав передать Ведру хорошенькую затрещину от любящей тётушки, Ёжик вернулся на улицу, под чистые, отдающие перламутром небеса. В игривых лучах летнего солнца уютный посёлок на полсотни животных выглядел чуть ли не игрушечным. Вспомнилась висящая на стене, в спальне, картина: пейзаж, изображённый там, необычайным образом перекликался со здешними лубяными красотами – милой простотой, берущей за душу искренностью. Ёжик миновал компактные дощато-бревенчатые ворота, распахнутые с утреннего часа до наступления темноты, и углубился в лес.

Кошмарная гроза застала посередине дороги, когда он выбрался из бурелома на широкую длинную поляну, покрытую юными соснами да берёзками в окружении редких кустиков дикой малины. Вроде бы хорошо: не придавит трухлявым деревом, свалившимся под натиском гневливого ветра, или толстой, перебитой молнией веткой. Только в бурю и под открытым небом небезопасно гулять: а ну как та же молния испепелит. Бывали случаи. Дождь промочит, ветер продует – тяжело заболеешь. Но делать нечего, надо идти, иначе никогда не дойдёшь.

Вскоре он осмотрительно передвигался по узкому пролеску, где, хитро петляя, вилась знакомая дорожка, а через считанные секунды осадки усилились настолько, что Ёжик вымок пуще выдры-пловца. Шёл дальше, провожаемый поклонами деревьев, что гнули кроны под ураганными выдохами. Пролесок поредел; взбесившийся ветер, получив возможность для манёвра, немедля вырвал из коготков котомку с пирожками. Черноту неба заполонили яркие ветки молний, плохо освещавшие импровизированную ночь, зато превосходно нагнетавшие страх. Одна из смертельно опасных стрел вонзилась в почву буквально метрах в двадцати-тридцати. Ёжик отшатнулся; сердце хаотично запрыгало, застучало в груди. Зверёк знал, покидать тропинку ни в коем случае нельзя! Шагнёшь не туда – угодишь в трясину!.. Выхода не было, и пешеход доверился мышечной памяти.

Ослепил разряд молнии, оглушил совершенно не отстающий от неё гром. Ёжик непроизвольно замер, задрожал от холода, испуга. Лить не прекращало – непомерно глубокое озеро наверху, зависшее прямиком над путешественником, словно бы превратилось в дюжину бездонных прудов.

И внезапно дождь-водопад стих, замолчали громовые раскаты, застыл в неподвижности ветер. Не веря удаче, продрогший Ёжик покосился по сторонам. Набрал воздуха в лёгкие, закашлялся. Смахнув с круглого носа увесистую каплю, поискал глазами котомку – нигде не видно. В вышине сверкнуло, столь слабо, что он и внимания не обратил. А потом началось самое страшное…

Природа потонула в световом море: молнии вырвались из туч одновременно, красивые и коварные, обжигающие. Ветер, набрав колоссальную скорость, врезался в беднягу, очутившегося во власти погодного хаоса. Колючее тельце инстинктивно свернулось в шарик, покатилось по траве. Ревущее громыхание сотрясало землю. Вертясь автомобильным колесом, клубок катился дальше, дальше, дальше. Ветер подхватил его, понёс, неуклонно разгоняя. Впереди показался овраг. Резкое мощное дуновение – и молодой ёж полетел вниз, через камни, через ямы.

Восприятие мигнуло напоследок и пропало; всё, перемешавшись, исчезло – остался лишь… звук. Непонятный, зародившийся где-то в отдалении как плохо различимый гул, но постепенно нараставший. Ускользающим сознанием Ёжик почти расслышал длинную, гипнотическую, героическую ноту, настойчиво пробивающую толстую броню вселенского ужаса. Нечто жужжащее роем пчёл – и заливисто поющее соловьём; рычащее, будто злой пёс, – и шепчущее, словно дыхание младенца.

Спуск завершился: склон отъехал на задний план, на первый вышла древняя электростанция, опутанная паутиной высоковольтных проводов. Поблизости от проржавевшего, усеянного дырами забора, слева от покосившихся ворот, возносился к чёрно-белым небесам неохватный дуб-великан, что шуршал на ветру листьями-маракасами. Воздушный поток попритих, точно бы, наткнувшись на дуб, струсил. Необычная нота достигла апогея, готовясь раскрыть свою суть…

Неизвестно какая по счёту софитовая вспышка, гром, акцентированно бьющий в бас-бочку, техничная крик-песня ветра. Летящий кувырком врезался в вековечный ствол и, не успев ни осознать реальности, ни испытать боли, мгновенно отключился. Электрический разряд-тоника потряс бытие… Съёжившись, оно погасло.