Читать книгу Я смерть - Григорий М. Кантор - Страница 4

➢ Спаситель так и не пришел в мир.

➢ Очевидно, что мир в основании своем не изменился. Он по-прежнему временится в ничто, или в общественный “труп”, а в реальности – в тело Адама.

➢ Даже если носитель сознания в ходе эволюции природного мира станет полностью синтетическим, смерть по типуфеноптозабудет исходить не видимо – от плоти, а в силувнутреннего закона смерти.

➢ Другие, имея подручную возможность практическогосмыкания мозга, массово покинут земной мир намного раньше апокалипсиса, теряясь (усыпая) в мирах личного мытарства, тем самым ускоряя приход конца времен.

➢ Отмеченная истиннойсмертностьюплоть тебя («мужчины»), очевидно, не становится неуязвимой (нестареющей к смерти)машинально, но становитсяпроводникомсебя по «тропам» книгик обновлению в плоть личную (истинное тело), которое осуществимо исключительно сквозь смерть мира в целом, моментальное преобразование его в мир грядущий, в котором нет места анонимности за единственнымисключениемсамого акта пришествия.

Первое, спаситель так и не пришел в мир. Это очевидно. В первую очередь, конечно, не потому, что мы не увидели его, но мир в основании не изменился. Он по-прежнему “временится” (эволюционирует) в ничто, или в общественный “труп”, а в реальности – в тело Адама.

Рассуждать о спасении – не значит быть спасителем. Понимать причины тупикового развития мира – не значит устранить эти причины, то есть преобразовать мир в целом, а именно прекратить “умирание” мира, его размывание в “ничто”, устранив, соответственно, причины индивидуального околевания (“смерти”) всякого другого.

Посредством передовой мысли можно предельно точно разглядеть истинную структуру не только физического, но и надфизического мира, тем не менее мир продолжает развиваться по своему внутреннему закону смерти.

Мир в целом, как и каждый индивидуум (обитатель) в отдельности, явно движется к общему пределу (знаменателю).

Несмотря на то, что мы являемся свидетелями вдохновляющих текстов общемирового уровня, толкующих устройство мира, управляемого любящим и сострадающим Всевышним – вселяющих надежду и веру в ищущего истину в земном мире, в собственное предназначение (призвание), в частности, – собственно мир (как таковой) так и никто и не преобразовал (в целом).

Вознесение Иисуса – выдающийся миф о том, кто не может не быть, то есть, кто не может существовать (в “физической” плоти). И воскресение его, мифическое, соответственно, не преобразовало мир как таковой. Не говоря уже о великих просветленных (из

мудрецов-”практиков”). Всякий другой, как и мир в целом, существует (“умирает”) к концу, к околеванию и концу света, соответственно.

Даже если носитель “сознания” в ходе эволюции природного мира целиком сменит плоть на “синтетику”, смерть по типу феноптоза будет исходить не видимо от тела (плоти), а в силу внутреннего закона смерти. Другие, имея подручную возможность практического смыкания мозга, примутся массово покидать земной мир заблаговременно до апокалипсиса, теряясь (“засыпая”) в мирах личного мытарства, тем самым ускоряя его (“конца времен”) приход.

Лучший из исходов для такого “солипсиста” – бесконечное существование в одном из брейнстормов, который, в конце концов, через определенный эон времени сводится к истинному (единому) “состоянию” ада, от невыносимости отсутствия в котором бывший (“покойник”) ищет способ забыться, “заснуть” (желательно без сновидений) – но желанного сна как такового всё так и нет, а презренная явь как таковая все еще есть (присутствует), явь – подобная сновидению, от которого бывший не может избавиться, чтобы, в свою очередь, забыться (”заснуть”) вне наглядной яви. Бывший так и не прекращает оставаться соучастником нескончаемого сонма давно просроченных (полностью выцветших) и тем не менее устрашающе бессмысленных сновидений, наплывающих изнутри состояния очередного “мира”.

Ад – таково “состояние” бывшего, принявшего бесконечное существование за вечную жизнь (пребывание).

Выразить его можно как запредельную ментальную боль, не сравнимую ни с каким физическим страданием, – как неизменное умопомрачительное отчаяние, без надежды и значительных ремиссий; как подвешенность или ментальное оцепенение, оформленное в единственно оставленное неутолимое и тщетное желание забыться, то есть “заснуть” (отдохнуть вне наплыва кошмаров).

Но удовлетворить такое желание – забыться, заснуть, отдохнуть, в конечном счете, выходит, и бывший (“покойник”) прерывает свой личный ад: показавшиеся раем видения “бесконечного мира” оказываются ловушкой (капканом) и сравнимыми лишь с ночными кошмарами земного другого (например, в просоночном “ужасе” застревания в элементарной петле смерти); но тут бывший испытывает ужас не в бессознательном состоянии (в мирном сне) или ментально (в воображении), а разом и целиком в своей собственной (“воображаемой”) реальности (“сновидении”), то есть – осознанно – только пробудиться ему некуда, или, точнее, уже не во что, ведь он тут – бывший (“покойник”), тот, который околел.

Но и тут есть свой божественный (“законный”) ограничитель.

Если бывший (покойник) не унимается в своем последнем желании – ограничитель срабатывает, “жертва” прекращается, забывается в вечном сне (вне границ личного “кошмара наяву”) – в заместительном образе прерывания, или смены “состояния” (самого ада) – к началу (возрождению) в жизнь вечную.

Не имеет значения, “спит” ли бывший (покойник) мгновение или N-лет, заместительный образ самого “прерывания” (смены состояния) унифицирован. Качество “длительности” в таком заместительном образе (прерывания) отсутствует.

В миру подобное явление называют “воскрешением”.

Второе, куда попадает бывший (покойник) с воскрешением, в какой мир и какое тело именно? Каким (“естественным”) образом воскресшие смогут сосуществовать с ныне живущими? А последние – каким образом сожительствовать с бывшими (покойниками)? Существует ли “черный ящик” преображения мира как такового, тела смертного в тело вечное, или такое суть воображение в целом?

Дело в том, что любой пребывающий в “новом мире” (истинной реальности) – новопре(д)ставленный, уже знает, знает, что знаешь ты, “женщина” ли он (другой) или “мужчина”, “урод” или “красавец”, “младенец” или “старик”, “садовник” или “ученый”, знает не только, что, но и сверх того – знает, как. И так в предельном разрешении “мира” (единой реальности) в целом.

Если бывший (покойник) с пробуждением приходит не в со-знание, а непосредственно в знание, то рефлексировать ему незачем, и даже нечем, ведь его сновидный оператор (“сознания”) прекратил существование, отключился необратимо, ведь всё было сном, и так кристально ясно, просто жизнь (истинная) продолжается, нет никаких “суррогатов” из кровавой плоти, поедающих себе подобных и, в конце концов, растворяющихся на фрагменты в агонии ошметков сновидений. Жизнь продолжается, и тело, на самом деле, – это не съедобная плоть (ведь другой, в случае необходимости или безумия всегда может подкрепиться, поглощая себя или ближнего “частями” кусков) и не мерцание светотени (“призрака” с нестабильным психическим статусом), и вообще, – не объект, не вещь, а прежде всего – субъект, единая личность, в самом начале пути (жизни истинной) проявляющая себя во множестве частей (“себя”).

Новая “плоть” (вечное тело) – не комбинация бывшей плоти и призрачного мерцания, а такое, которое расщепляется (сегрегируется) на тленную плоть и свет. Собираясь вновь, тело становится собственно самим собой (истинным телом), телом по определению. Это не слияние света с бренной плотью, это прекращение различения себя (плоти) в тусклом свете жизни и смерти. Нельзя сказать, что истинное тело – это ветхое тело, настоянное светом. Можно лишь сказать, что тело это (человеческое тело) не подвержено никакой угрозе.

Другой начинает жить истинно, зная об этом лишь по тому, что ничто не угрожает телу его, хотя оно формально остается плотью женского или мужского. Тело остается как “память”, тело – дорого как память.

Но относительно окружающей среды оно (тело) подобно камню. Окружающий мир каждый раз как в последний волной накатывает на неиссякаемый камень, лишь омывая поверхность его. Что может повредить телу целого человека, если нет в целом мире (реальности) “структуры”, способной нарушить целостность настоящего человека (“целома”).

Тело (“плоти”) человека – дорого как память. Чем вечный мир отличается от бесконечного мира? Вечный мир имеет главное отличие от всех прочих смертных “миров”. Он ведет к абсолютному пробуждению. Не к “концу” индивидуального умирания (то есть к смерти), а к недосягаемому концу (убегающему пределу) жизни во плоти (теле) целого мира, то есть к вечности.

Различение других (“частей”) в целом становится новой индивидуальностью (спецификацией) единого целого (целома), согласованной ересью, необходимой в целях достижения “наивысшего счастья”, точнее, оптимального восхождения “тела” (мира) к нему, ведь, повторим, недосягаемый предел восхождения, или пребывания в жизни истинной – есть вечность (личность Всевышнего как таковая, вне ипостасей Отца, Сына и святого Духа).

Тем не менее каким образом живущие (“изменившиеся”) в одночасье примут бывших (покойников) на своей территории (в мире природном), включая ближних или знакомых им (очно или из “истории”)? Как “изменившийся” воспримет новое тело (себя) и новых старых покойников (“бывших”)? Разве он не станет в этом усматривать признаки своей внезапной кончины или околосмертного состояния?

С самим моментом преобразования всех и каждого синхронизирован акт “феноптоза” мира как такового, его мгновенная смерть. Прекращение различения самости (тела) в целом.

Но как всё же “убедить” других в естественности происходящего: “отцы” воскресли, тело любого неуничтожимо как сама жизнь (бытие)?

Но разве приход (сошествие) мессии не сопровождается процессом, обратным исчезновению (“пропажи”) людей – их внезапным и массовым появлением (“обнаружением”) в настоящем мире, причем не в в виде зомби или призраков, а в виде плотных целых тел?

Тела преобразуются, другие все реже “умирают”, но сгинув (пропадая “без вести”), вскоре вдруг обнаруживается в преходящем состоянии частичной потери памяти.

Бывшие (покойники) поведут себя всё увереннее, увещевая “ныне живущих” – тем не менее истинный конец света (“феноптоз” мира как такового, включая любой возможный “мир”) не стирает индивидуальность каждого отдельного “ныне живущего”, но обесценивает значение смерти (“околевания”) в масштабах целого “мира” (истинной реальности) – то есть каждый и из “ныне живущих” вдруг узнает вcё, всё то же главное, что и, главное, как – знаешь ты.

Даже если и предположить, что новое тело умозрительно уничтожимо (“смертельно” уязвимо), то оно за краткой утратой со-знания мгновенно (неизбежно) “материализуется”, или телепортируется – в границах устоявшегося лекала (локализации) тела.

По сути, вечный мир – не результат слияния мира перинатального, мира яви и мира загробного и (или) их комбинаций, но – единый целый прототип (тело) всех возможных миров, в том числе стволовых миров внутриутробного развития, яви и загробного мира. Вечный мир – мир не расщепленный на эти три основных субмира, а мир пребывающий, то есть прибавляющий от начала (небытия) посредством бытия к концу истины (вечности).

Мир в целом должен прекратиться относительно “субъекта”. Пока этого не произошло. Все смертны, и околевшие не возвращаются в мир “ныне живущих”. Однажды “околевший”, в том числе просветленный, “ученый” или “провидец”, смог бы преодолеть любой из миров и “умереть” за целый мир, спасти его?

Возможно всё, но факты таковы: мало того, что смерть (в околевании) не устранена, не упреждена и смерть (гибель) мира в целом.

Может, “обождать” – и всё само образуется?

А если дело в тебе? Если ты в ответе за смерть мира?

Смерть мира, с точки зрения смертного – как преобразование “мира” расчлененного тела (“природы”), бесконечно “формирующегося” в утробе вечности – в истинный мир будущего, или тело развития (”понимания”), лишенное качеств смертности.

Ведь со “смертью” всякого великого мудреца, гуманиста, провидца мы невольно связываем последующее пришествие (мессианство) его и прилагающееся к этому событию преобразование мира (как такового) – в основании его.

Почему этого не происходит? Но кто спрашивает об этом? И не “обождать” ли в самом деле, отлеживаясь в тени дубрав? Ведь как-нибудь станет, не может, чтобы совсем никак не было, как шутил один литературный персонаж. Всё, как себе представляешь (“веришь”), так и станет: вот околеешь и ты (точнее, другой тебя), и помыкаешься ты в “зазеркалье” потустороннего, натерпевшись ложных “пробуждений”, сменяя одно состояние (мира) за другим, и сдашься, наконец, на волю Господа, воспользовавшись мгновенным отлучением от универсального имадженариума и очнувшись во внешне привычном, но в основании преобразованном мире; в привычном по форме, но нетленном по сути – теле? Или?

Где критерий, что этот – мир истинный, а не очередная обманка, морок, ещё более детально построенная бутафория для обстановки “окончательной” реальности? Даже если в тебе присутствует дар различать подделку – и ты в силах прекратить и это “высшее” состояние, забываясь в прозрачной дреме, куда ты пойдешь дальше?

Ведь обратного пути нет, плоти – нет. Возвращаться некуда. Ты не можешь сравнить явь и мир истинный. Мир себя – нечто пограничное. Но что тебе мешает умереть истинно (без доступа к плоти в мире яви)? Отсутствие критерия истины (доказательства “истинности” нового мира)? Но разве подручен он (“критерий”), например, при том же обратимом “смыкании” мозга (обратимой смерти)?

Как ты узнаешь наверняка, умер (околел) ли ты наяву или умер истинно (упокоился вместе с миром)?

Вот ты “пробудился” (умер ли истинно?) c вопросом: в явь, загробье или мир истинный?

Как отличить прежде всего мир истинный от любого из бесконечного сонма миров загробных, в том числе представленных себе в лучшем виде?

Даже чувство (“онтологической”) безопасности может быть преходящим. Вот оно есть и вдруг его нет вовсе. Как наяву, так и в предполагаемом регионе (“мире”) смерти. В мире истинном “чувство” (интуиция неуничтожимости) – непреходяще, более того, оно нарастает, прибывает. С привязкой к неуязвимости новой плоти.

Сама истинная смерть тебя – единственный критерий истинности единого мира (реальности). Чтобы исключить смерть природную (околевание), следует вывести ее за скобки (пределы) экзистенции в целом.

Ведь надумывая смерть непосредственно из яви, другой непроизвольно не перестает заботиться о возможности попадания в регион потустороннего явно с известными осложнениями. Преодолевая околевание временно путем рейдов в “загробный” мир (коротких относительно яви и длительных в масштабах “местного времени”), ты с уверенность исключаешь возможность околевания (по меньшей мере, в альтернативной “реальности”), а вместе с тем и возможность истинной смерти, так как если бы всё-таки оказалось или тебе показалось, что ты умер истинно, ты не смог бы вернуться в явь прежнюю.

Исключая таким образом саму возможность “околевания”, ты ищешь путь истинной смерти, или преобразования мира в целом (как такового). Даже если в “загробном” мире ты входишь в мир, похожий на явь, с бывшими (покойниками) и цельными (неуязвимыми) телами ближних, ты не можешь позволить себе поверить в то, что умер истинно. Критерием служит не внешнее (образ или происходящее, в том же потустороннем), а ожог знания, вот – околело не тело (себя) наяву, а мир умер истинно в целом(е); мир как тело более или менее не различим; мир (тело себя) преобразуется (созрев для формирования роста) посредством прекращения (“неразличения”) себя (тела мира) в целом(е).

В таком случае к чему эти рейды в потустороннее? Что означает дать умереть (себе) в потустороннем с точки зрения физического мира? Умереть на какое-то мгновенье (не околеть “как принято”), точнее, только приступить к “умиранию”?

Если ты умер в потустороннем, и ты предназначен устанавливать мир истинный по природе себя, то по определению ты должен умереть истинно. Умереть истинно так, как если бы ты захотел и знал точно, что вот, так – это порог мира истинного, и ты, не раздумывая ни мгновения, преступишь его, оказываясь с точки зрения яви ни “мертвым” (как будто отмирая во вдруг всё “длящемся” интервале меж ударов сердца) и разом тут же более чем живым, в том же мире, в том же теле, и со знанием (“дела”, или пониманием в истине) вместо суррогата со-знания (“воображения”).

Отмеченная истинной смертностью плоть тебя («мужчины»), очевидно, не становится неуязвимой (не стареющей к смерти) машинально, но становится проводником себя по «тропам» книги к обновлению в плоть личную (истинное тело), которое осуществимо исключительно сквозь смерть мира в целом, моментальное преобразование его в мир грядущий, в котором нет места анонимности за единственным исключением самого акта пришествия.

* * * * * *