Читать книгу Аполлоша - Григорий Симанович - Страница 4

Часть первая. Этого не может быть!
Глава третья. Исповедь живого мертвеца

Оглавление

В полдень 14 ноября 2004 года военного пенсионера Игнатия Васильевича Оболонского разбудил телефонный звонок. Накануне после правильного, трезво проведенного дня он таки принял триста граммов, но в надежной компании Гоши – тот изредка соглашался на застолье при жестком условии: по чуть-чуть и без былой недельной опохмелки. Чудодейственные наркологические и гипнотические способности мало пьющего друга плюс благотворные остатки силы воли позволяли держать слово.

Засиделись, голова была мутноватой.

Незнакомый, слабый старческий голос произнес его фамилию, только фамилию.

– Слушаю.

– Меня зовут Петр Петрович Дугин. У меня для вас важная информация. Очень важная для вас. Касается вашего сына покойного. Приезжайте прямо сейчас. Но обещайте заранее: никому ни слова и никакой записывающей аппаратуры. Клянитесь памятью сына.

– Клянусь! – Игнат протрезвел мгновенно. Записал адрес.

Возбужденный до крайности, он ехал на метро к «Преображенской». Неужели кто-то знает, что-то знает про гибель Олежки? Наконец-то! Четыре года полного неведения, абсолютного отсутствия каких-либо зацепок в уголовном деле, в результате закрытом за невозможностью установления виновного. Пьяные, дурманные, обморочные годы… А пробуждаясь к жизни, к работе, пытаясь хоть какое-то время не вспоминать о самых родных ему людях, Оболонский то и дело заставал свое воображение в пустынном месте, где он один на один с неким черноволосым прыщавым отморозком. И вот его наглый взгляд и циничная усмешка гаснут и расплываются в кровавом сгустке, когда Игнат кроит ему череп топориком для разделки мяса.

Почему рисовался ему в упоительных грезах мести именно такой образ лихача-убийцы, он не знал. Тот мог быть юным блондином, стариком, женщиной, пьяным качком – бандитом, кем угодно…

Дверь открыл тощий узколиций старик в пижаме и стоптанных тапочках, на вид лет семидесяти пяти. Не сказал – хрипло прошептал «Разувайтесь, проходите!». Шаркая, с трудом переставляя ноги, провел в спальню, вполне себе неплохо устроенную, просторную. Задвинутые, плотного плетения занавески бдительно рассеивали внезапное московское зимнее солнце.

Указал на кресло, сам, напряженно опираясь на подлокотник такого же, опустился напротив.

– Имя – отчество ваше?

– Игнатий Васильевич.

Старик трудно ворочал языком, даже эти сдавленные дрожащие звуки давались его горлу с натугой… Оболонский понял, что тот сильно болен. Угадал.

– Говорить долго не могу, отдыхать буду. Рак все съел. Даже голос, и тот… Недельки две осталось. Я подслушал врача и жену, знаю… Думаешь, мне сколько? Пятидесяти пяти нет. Вон как он меня в кощея – то превратил. Только не бессмертного, к сожалению. Ладно, слушай… Сына твоего Пущин убил, Владимир Дмитриевич. Когда еще вице-губернатором был Ушунского края. Теперь-то он сам знаешь кто … В Москву вызвали, в Кремль. Дали понять, что к себе возьмут. Я с ним приехал. Водитель я его был тринадцать лет, еще с райкома. С собой меня таскал. Никому не доверял себя возить. На машине представительства поехали в кабак с его московскими друзьями. Напился он от радости. Назад когда в ночь возвращались, кураж его одолел. Согнал меня с руля на пассажирское, сам за баранку. И попер куда глаза глядели. А куда они глядели-то? Залиты были. Я умолял, увещевал, без толку. Хохотал как сумасшедший и жал. На набережной пусто было, человека шибанул бампером, сам все понял и без остановки по газам. Погоди, отдышусь…

Дугин потянулся к стакану с водой на прикроватной тумбочке, глотнул словно непрожеванного мяса кусок, опустил голову и хрипло, часто и жадно задышал как после долгого быстрого бега. Продолжил:

– Когда подальше отъехали, повиляли по центру-то, остановились, он уже почти трезвый был. Пообещал за молчание квартиру в Москве, денег в долларах, защиту, если что, ну и так далее. Я сказал, что мне ничего не надо, молчать буду, но если дознаются, смертоубийство на себя не возьму. На том и сошлись. Кровь с бампера я в подворотне смыл, видно лицо или голову задело, когда падал он. Сам-то бампер как новенький, усиленный был на «мерседесе». На следующий день в городских новостях сказали, в «Московском комсомольце» заметка. Ну, я и узнал, кого Пущин убил. Он тоже узнал. А потом мы улетели в Ушуйск. И все шито-крыто. А потом известно: в Москву забрали, в администрацию. Он меня с собой. Обещания свои выполнил. Мы с женой бездетные и теща получили двушку эту. И денег он мне дал, двадцать тысяч зеленых. Но год назад, когда совсем высоко взлетел, обязали с другим водителем ездить, из ФСО, и охрану оттуда же дали. Меня хорошо пристроил в гараж Минфина, да только – вот…

Дугин вдруг зашелся кашлем, иссохшее тело его, казалось, вот-вот рассыплется, как потревоженные древние мощи. Игнат подал стакан, но понял, что тот не удержит, сам поднес к трясущимся губам. Дугин изловчился сделать глоток, и еще минут пять кашлял, жадно вбирая в остатки легких спертый, перегретый воздух спальни.

– Он не знает про болезнь. Не звонит, забыл. Не до меня. И я не звоню. А как про две недели услышал, решил найти тебя и рассказать. Знаешь, почему? Мне страшно стало умирать с этим, понял? Я никогда в бога не верил. А тут подумал, а вдруг он есть. Вдруг и ад есть. Мне с таким грехом как раз туда. А я ведь честно жил, работал, людей не обижал. Надо, подумал, этот грех с души снять. Хотя и другой на душу беру взамен: слово дал, благодарность принял. Но тот страшнее намного, я так рассудил. Он у мальчишки жизнь отнял, а я сообщник. А еще знаешь, почему тебе рассказал? Потому что сделать ты все равно ничего не сможешь. И, надеюсь, не станешь. Недоказуемо, единственный свидетель помер. И кто он, и кто ты? Небось, в отставке уже, клубнику поливаешь. Мой тебе совет: и не вздумай даже искать справедливость или там к совести его призывать. Тем более скандал поднимать. Он крутой, могучий. Раздавит в лепеху. Так что живи, Игнатий Васильевич, сколько отпущено и просто знай, когда до смерти своей ты должен ненавидеть и проклинать. А меня прости, если можешь…

Аполлоша

Подняться наверх