Читать книгу Великие русские полководцы - Вера Надеждина, Группа авторов - Страница 19

1730—1800

Суворов Александр Васильевич – князь Италийский (1799), граф Рымникский (1789), генералиссимус Российских войск (1799), фельдмаршал австрийской армии, великий маршал войск Пьемонтских, граф Священной Римской империи, наследственный принц Сардинского королевского дома, гранд короны и кузен короля Сардинского, кавалер всех русских и многих иностранных орденов. Участник Семилетней войны (1756—1763). Во время русско-турецких войн (1768—1774 и 1787—1791) одержал победы при Козлудже (1774), Кинбурне (1787), Фокшанах (1789), Рымнике (1789) и штурмом овладел крепостью Измаил (1790). На последнем этапе восстания Е. И. Пугачева, с августа 1774 г., руководил войсками, направленными для его подавления. Командовал войсками в Польше (1794). В 1799 г. провел Итальянский и Швейцарский походы, разбив французские войска на реках Адда и Треббия и при Нови; вышел из окружения, перейдя швейцарские Альпы. Создал оригинальную систему ведения войны и боя, воспитания солдат и обучения войск. Не проиграл ни одного сражения.

Суворов родился в Москве 13 ноября 1730 г. в приходе церкви Святого Федора Студита у Никитских ворот. Отец его, Василий Иванович, был в то время подпоручиком, мать – Авдотья Федосьевна Манукова. Линия рода Суворовых, к которой принадлежал Суворов, по семейному преданию, происходила из Швеции. Родоначальник по русской ветви, Иван Парфеньевич, прапрадед полководца, был убит под Дубною в 1655 г. во время войны с Речью Посполитой.

Детство Суворова проходило в деревне, а затем в московском доме, что в Покровской слободе (дом на Арбате был продан в 1740 г.). Он рос нервным, впечатлительным ребенком, в значительной мере предоставленным самому себе. Отец, всецело поглощенный службой и хозяйственными делами, не мог уделять сыну много времени, а тратиться на учителей и воспитателей по скупости не хотел, хотя и имел для этого достаточно материальных средств (у него было около 300 душ крестьян). О систематических занятиях при таких условиях не могло быть и речи. Даже русскую грамоту Суворов усвоил лишь настолько, насколько это было необходимо для свободного чтения. Зато чтение с самого раннего детства стало для него любимым занятием. Читал он жадно, в особенности увлекался военной тематикой. Образы великих людей, их бурная, полная величия и трудов жизнь, слава подвигов неотразимо действовала на богатое воображение молодого Суворова. Отчужденность его бросалась в глаза: сверстники смеялись над ним, и отец не разделял увлечения сына чтением, называя это занятие «странностями». Василий Иванович, видя хилое сложение сына, предназначал его сначала к гражданской службе. Но на 11-м году жизни Суворова отец переменил свое решение и записал его в Семеновский полк. Виновником этой перемены принято считать Ганнибала, знаменитого «арапа Петра Великого». Посетив в этом году дом Суворовых, он переговорил с мальчиком с глазу на глаз, а затем, появившись перед отцом, сказал: «Петр Великий непременно поцеловал бы мальчика в лоб за настоящие его труды и определил бы обучаться военному делу».

Суворов начал службу в неблагоприятных условиях. Отец не воспользовался дворянским правом записать сына сразу же после его рождения в гвардейский полк солдатом, что давало возможность к юношескому возрасту дослужиться до офицера и в этом звании поступить на действительную службу. Кроме того, Суворов был зачислен (22 октября 1742) в лейб-гвардии Семеновский полк солдатом «сверх комплекта без жалования». По указу Анны Иоанновны от 16 декабря 1736 г. он был уволен к отцу на два года для обучения «указанным наукам» (арифметике, геометрии, тригонометрии, планам геометрии, фортификации, части инженерии и артиллерии, «из иностранных языков», военной экзерции и др.) дома. Но по ходатайству отца этот срок был продлен сначала до 1 января 1747 г., а затем и до 1 января 1748 г. За это время Суворов был произведен в капралы (25 апреля 1747), но снова без жалования.

1 января 1748 г. Суворов прибыл в полк и был прикомандирован к 3-й роте. «Солдатская лямка» оказалась для него не тяжелой. В тот год семеновцы были заняты обустраиванием Семеновской слободы, учений было мало, а от работ Суворов, как дворянин, был освобожден. В полку он был на хорошем счету, довольно быстро обогнал своих сверстников по поступлению. Уже 22 декабря 1749 г. он был произведен в подпрапорщики, а 8 июня 1751 г. – в сержанты. Службу Суворов нес весьма рьяно, закалил свое здоровье, отлично переносил усталость и всякие трудности. Солдаты любили его, но уже тогда считали чудаком. Только в 1754 г. Суворов был произведен в офицеры и выпущен (25 апреля) в полевые полки поручиком. 10 мая того же года военная коллегия назначила его в Ингерманландский пехотный полк. Василий Иванович, имевший крупные связи в интендантстве, выхлопотал перевод сына со строевой службы на хозяйственную. Таким образом, 17 января 1756 г. Суворов был назначен обер-провиантмейстером в Новгород, 28 октября того же года – генерал-аудитором-лейтенантом при военной коллегии, а 4 декабря переименован в премьер-майоры.

На боевое поприще Суворов впервые вступил во время Семилетней войны (1756—1763). Некоторое время он продолжал нести службу по хозяйственной части. В начале войны ему было поручено организовать доставку провианта к Мемелю «сплавом», но, «по неспособности реки», наладить это дело не удалось. В 1758 г. Суворов был при формировании третьих батальонов в Лифляндии и Курляндии. В мае того же года он был произведен в подполковники с переводом в Казанский пехотный полк. Тогда же он привел в Пруссию 17 вновь сформированных батальонов и временно остался при армии, без определенного назначения. В корпусе М. Н. Волконского Суворов принимал участие во взятии Кроссена в Силезии, а в августе 1759 г. был очевидцем сражения при Куннерсдорфе. 31 декабря того же года высочайшим приказом он был назначен «к правлению обер-кригскомиссарской должности».

Однако боевое призвание Суворова проявилось сразу же, едва он попал в боевую обстановку, и обязанности интенданта уже не могли удовлетворить его. Уступая настойчивой просьбе сына, отец (в то время главный полевой интендант) подал челобитную о переводе сына в полевые войска, так как он «по молодым летам желание и ревность имеет еще далее в воинских операциях практиковаться». Желание Василия Ивановича было уважено. Но Суворова оставили в действующей армии в должности «генерального и дивизионного дежурного» при Ферморе.

В 1761 г. по просьбе генерала Берга, командира легкого кавалерийского полка, Суворов был назначен в его отряд начальником штаба. Под личным руководством Берга, в беспрестанных налетах и стычках, он прошел свою первую боевую школу. За Суворовым закрепилась слава отчаянного смельчака, отважного партизана и лихого кавалериста. В августе он был временно назначен командующим Тверского драгунского полка, блестящая деятельность которого в преследовании принца Вюртемберского окончательно упрочила у главнокомандующего Румянцева мнение о Суворове, как о офицере, «который хотя и числится на службе пехотной, но обладает сведениями и способностями чисто кавалерийскими». Сдав в ноябре Тверской полк, Суворов принял в командование, опять-таки временно, Архангелогородский драгунский полк.

26 августа 1762 г. Суворов был произведен в полковники и получил командование над Астраханским полком, а затем, 6 апреля 1763 г., – над Суздальским пехотным полком. Именно тогда в русской армии вводился новый устав, и Суворову было позволено опробовать его в действии. Опыт Семилетней войны не мог пройти для него незаметно. В штабе, при Ферморе, где на его глазах двигались главные рычаги механизма армии, от наблюдательного и тонкого ума Суворова не ускользнули отрицательные стороны тогдашней военной системы и «кабинетной стратегии». Участвуя в сражениях, он сумел убедиться в том, что залогом успеха той или иной кампании являются знание дела и смелость самого полководца, а также смелость солдата, без колебаний и страха выполняющего приказы командира. В его системе подготовки войск работа над душой солдата выдвигалась на первое место. Но для этого необходимо было сначала постичь эту душу, сродниться с солдатской массой. Проводя все свое время среди нижних чинов, Суворов добился желаемого – ему открылась солдатская психология. Кроме того, он приобрел в глазах подчиненных непререкаемый авторитет и уважение. Сомневаясь в сложных уставных построениях, красивых на плацу, но непригодных в условиях боя, он сохранил только простейшие и необходимые, вводя в жизнь знаменитый принцип «тяжело в учениях, легко в бою». Учения, всегда короткие, он проводил в поле, в лесу, переходя с полком реку, маневрируя по ночам, в любую погоду. Этим он хотел показать своим солдатам войну до войны, научить их действовать и принимать решения в любой обстановке.

Одной из основных задач в воспитании войск Суворов ставил способность солдата к подвигу, а еще больше – жажду его. Но не слепое желание победить, а сознательное отношение подчиненных к происходящим событиям. Чувствуя общность задачи, его войска, от солдат до высших командиров, сплачивались в одно несокрушимое целое, и при этом вырабатывалось понимание о взаимовыручке. На войне Суворов не признавал секретов, каждый воин должен был знать, что предстоит совершить и зачем. Суворовская простота изложения требований во многом способствовала легкости их усвоения. Осмысленность учений создавала вместе с тем и интерес к делу. В то же время для солдата, прошедшего суворовскую школу, в бою не было практически никаких случайностей, так как он уже в мирное время испытал всевозможные боевые трудности и впечатления.

Дисциплина в суворовских войсках значительно отличалась от господствовавшей в то время «палочной» дисциплины. Взаимоотношения между командиром и подчиненным строились не на страхе, а на совести. Суворов допускал возражения низших высшим, но ставил при этом единственное условие, «чтобы оно делалось пристойно, наедине, а не в многолюдстве, иначе будет буйством». Только за крупные провинности и за грабежи он сохранил «палочки», а за дезертирство и мародерство гонял сквозь строй.

Смертность и болезни в войсках Суворова были значительно ниже обычных для того времени. Госпиталей он не любил, предпочитал лечить солдат «полковыми средствами» (в полковых лазаретах). Путь к сохранению здоровья солдат он видел в соблюдении ими гигиены, в поддержании чистоты одежды и пищи, в отказе от всяких излишеств. Наряду с гигиеной надежным средством для сохранения здоровья был также постоянный труд. Чтобы обеспечить в походах своевременное питание и кров, Суворов обычно высылал артельные котлы с продовольствием и повозки с палатками с кавалерией верст на 15 вперед. В этом, однако, не было проявления особой чувствительности. Действия полководца всегда были подчинены здравому смыслу и рациональной необходимости. Когда представлялся случай – при крайне форсированном марше или в бою для «быстроты» и «натиска», – Суворов не останавливался перед огромностью жертв и без жалости распоряжался жизнями своих подчиненных.

В ноябре 1768 г. Суздальский пехотный полк покинул расположение в Новой Ладоге и был направлен в Смоленск. Здесь Суворов должен был действовать против польских конфедератов1. И здесь же ему выпала возможность проявить свои полководческие способности. Вейнмарн, оставшись довольным прежними успехами Суворова, назначил его начальником Люблинского участка. Этот пост был весьма важным и ответственным из-за расположения района: Люблинский участок находился в центре между Польшей, партизанами Литвы и отрядами, формировавшимися в австрийских пределах. В задачу Суворова входили охрана восточных воеводств и поддержание связей с другими командующими на этом участке.

Задача усложнялась географическими особенностями местности: горы и холмы, множество ручьев и рек, болот и лесов, небольших селений и городов, похожих на деревни, замков и монастырей, способных держать оборону. Но выученный полк Суворова без особого труда справился с возложенной на него задачей.

1 февраля 1771 г. Суворов без боя занял Ландскрону и стремительно атаковал замок. Но попытки овладеть им не увенчались успехом. В конце концов Суворов вынужден был отступить, преследуемый партизанскими отрядами. Он остановился с войсками у Велички, откуда был вызван в Краков. По сведениям, на город должен был выступить объединенный отряд конфедератов под командованием Пулавского и Саввы. Однако эти командиры изменили свои планы и, соединившись под Опатовым, двинулись к Рахову. По всей видимости, они намеревались атаковать Красник, а затем Люблин. Суворов оставил в Кракове больных и раненых, а сам форсированными маршами двинулся наперерез конфедератам. В ночь с 17 на 18 февраля он захватил врасплох в Рахове подразделение отряда Саввы. После короткого боя Суворов рассеял подразделение, захватил весь обоз и до 100 пленных. Из Рахова он во главе конницы своего Суздальского полка направился на выручку отряду капитана Панкратьева, который отбивался от Пулавского. Однако Суворов не успел: конфедераты отступили еще до его прибытия в Красник.

В результате последующих военных столкновений Суворову удалось все-таки разгромить противника 10 мая у Ландскроны. В этом сражении погибли Оржевский и Ю. Сапега, командующий армией конфедератов. Последнего убили свои же бойцы, которых он попытался сдержать от панического отступления. За это сражение императрица наградила Суворова орденом Святого Георгия 3-й степени.

Разгром у Ландскроны полка Дюмурье, неудачи Пулавского, бессилие партизан перед сплошной сетью из заградительных отрядов в районе Люблина быстро вели к поражению дела конфедерации. Теперь ее единственной надеждой оставался великий гетман литовский М. Огинский. В его руках была последняя нетронутая сила – литовское (белорусское) коронное войско и его собственные полки, собранные у Телехан. Его выступление (при той популярности, которой он пользовался в стране) должно было вызвать новый подъем, призвать новых бойцов в ряды конфедератов. Нерешительный и колеблющийся, М. Огинский все предыдущее время занимал выжидательную позицию.

Русские пристально следили за войсками Огинского. Сальдерн, сменивший Волконского на посту русского посланника в Варшаве, потребовал от великого гетмана определенного ответа: против кого он готовит войска? Этот вопрос положил конец колебаниям гетмана: он ответил подписанием в Пинске акта о присоединении к конфедерации. Сразу же после этого он совершил внезапное нападение на отряд полковника Албычева у Бездеша.

Суворов узнал об уничтожении отряда Албычева 1 сентября, а также о том, что гетман с войсками выступил к Бресту. Суворов посчитал, что самым лучшим выходом будет разгром Огинского до того, как весть о его присоединении к конфедерации разнесется по стране. Он тут же самолично выступил из Люблина и через Коцк, Межиречье, Белу направился в сторону Бреста. По пути он собрал части гарнизонов своих охранительных постов и в 4 часа утра 5 сентября был в Бресте. На марше и в самом городе Суворов получил несколько посланий Веймарна с предписанием оставаться в Люблине. В них же Веймарн давал изложение своего плана действий против Огинского. Но это не поколебало принятого Суворовым самоличного решения. Отделавшись от Веймарна отпиской, он не только не исполнил его приказ, но и самовольно принял командование над высланными против Огинского отрядами и поспешил к Телеханам. По слухам, именно там находился Огинский. От Косова Суворов свернул на Несвиж, а затем к Погорельцам. Связано это было с неточностью сведений, которые он получал. В Погорельцах он, наконец, узнал, что гетман Огинский находится у Столович. Суворову пришлось немедленно повернуть назад. По пути он отправил гонцов в Свержень к Дирингу и в Слуцк к Хвабулову с приказом поспешить к нему на соединение.

К Столовичам Суворов подошел темной ночью. Местечко было занято только частью войск Огинского. Главные же его силы находились за западной окраиной Столович, на так называемых моргах, в поле. Суворов отдал приказ атаковать противника в местечке. Конница противника численностью до 500 сабель примкнула к главным силам, а остальные рассыпались, увлекая в бегстве самого Огинского. Затем сражение переместилось в поле. Суворов предпринял артобстрел с расчетом оказать впечатление на необстрелянные войска гетмана, после чего перешел в наступление всем фронтом. После упорного боя литовцы стали отходить, но в это время подоспел последний резерв Огинского – коронные уланы Беляка. Их внезапный удар на некоторое время смял русскую кавалерию, но затем уланы Беляка были опрокинуты и спешно очистили поле сражения.

Суворов не довершил разгрома Огинского. Полагая, что опасность миновала и дальнейшее уничтожение мятежников гетмана не доставит хлопот, он предоставил эту задачу другим, а сам немедленно отправился в Люблин. По пути, в Пинске, он захватил в плен штаб Огинского и его свиту и, «приведя всех в покорность и склонив литовцев к соблюдению спокойствия, тишины и сложения оружия», через Антополь—Белу вернулся в Люблин.

«Самовольный» поиск Суворова, произведенный совершенно в духе великополководческой стратегии, навлек на него сильнейшее негодование Веймарна. Однако, несмотря на это, в декабре 1771 г. Суворов был награжден орденом Святого Александра Невского.

Начало 1772 г. ознаменовалось последней вспышкой угасавшего польского восстания. Дюмурье сменил французский генерал барон де Вьомениль, сделавший попытку вновь оживить боевые операции. На этот раз Суворов был захвачен врасплох. Он не обратил особого внимания на занятие Тынца сильным отрядом под командованием французского полковника Шуази и не придал значения сведениям о готовящемся нападении на Краков. В ночь на 22 января Шуази захватил врасплох краковский замок.

Суворов прибыл в Краков два дня спустя и приступил к осаде замка. Однако осада затянулась. У Суворова не было осадной артиллерии, без которой штурм был невозможен. Началось трехнедельное бездействие под стенами замка. Суворов решился на штурм лишь после ряда ложных атак, которыми он пытался усыпить бдительность гарнизона. Но после 4-часового жаркого боя войска с большими потерями были отбиты. Суворов отказался от дальнейших попыток овладеть замком и перешел к строгой блокаде. Лишь в начале апреля прибыла осадная артиллерия. Скрытно построенная батарея обрушила часть стены у ворот и пробила бреши. Суворов начал переговоры: теперь, когда падение замка было неизбежно, он искал легчайший способ овладения им и хотел избежать бесцельных в данной обстановке потерь, связанных со штурмом. Понимая безвыходность положения, 12 апреля гарнизон капитулировал. За взятие Кракова и замка Суворову было пожаловано 1000 червонных. Вскоре в занятые им районы по соглашению между Россией и Австрией вступили австрийские войска. Задача Суворова усложнилась: ему было предписано «ненарушимо соблюдать союз с австрийцами, но не уступать им ни пяди земли». Суворов не был дипломатом, поэтому подобная задача казалась ему неразрешимой. Лишь в октябре договор о разделе Польши положил конец его затруднениям.

После возвращения в Петербург Суворов был произведен в генерал-майоры и командирован для осмотра в военном отношении границы со Швецией, после чего направлен в армию Румянцева, стоявшую на Дунае. 10 мая и 17 июня 1773 г. он произвел два победоносных поиска на Туртукай, представляющие образцы форсированной наступательной переправы через реку. 3 сентября он одержал победу над турками у Тирсова, а 9 июня 1774 г. нанес им решительное поражение при Козлудже, что главным образом повлияло на исход войны и заключение Кючук-Кайнарджийского мира.

В промежутке между турецкими кампаниями 1773—1774 гг. Суворов женился на княжне Прозоровской. Василий Иванович, отец Суворова, давно выдавший двух дочерей замуж, беспокоился, как бы его род не угас по мужской линии. А ведь Суворову уже исполнилось 44 года. Воспитывавший своего первенца в строгих понятиях христианской морали, Василий Иванович сам подыскал сыну невесту – дочь отставного генерал-аншефа князя И. А. Прозоровского и, употребив родительскую власть, позвал сына к себе.

Брак этот с самого начала был обречен на неудачу, так как молодые не подходили друг другу. Варвара Ивановна, красавица русского типа, но с умом весьма ограниченным, получившая старинное воспитание, исключавшее для девиц всякие знания, кроме умения читать и писать, вряд ли могла по достоинству оценить будущего супруга. Роскошной внешностью Суворов не был отмечен, а ничего другого понять молодая жена была не в силах. Она была дочерью ветреного екатерининского века, не чуждалась, как впоследствии утверждал сам Суворов, противного полу и в девках, тем более, что к моменту женитьбы ей шел уже 24 год. Для Суворова же такое отношение к супружеству было неприемлемо. Понимал это и отец Суворова. Прежде всего он согласился на брак сына с Прозоровской, так как невеста была небогата, отец ее совершенно промотался, а сама она получила в приданое 5—6 тысяч рублей. Между тем Суворов-старший имел уже около 2 тысяч крепостных «мужска полу», не считая денег и прочей собственности. Кроме того, за сыном было неплохое «приданое» – Орехово, Ландскрона, Столовичи, Туртукай, Гирсово. Да и дворянская знать, высоко чтившая военную службу, не могла не оценить заслуг боевого генерала.

Суворов женился с той же стремительностью, которая характеризовала все его поступки: 18 декабря 1773 г. состоялась помолвка, 22-го – обручение, а 16 января 1774 г. – венчание. До половины февраля Суворов проживал с женой в Москве, в отцовском доме на Большой Никитской, а затем выехал на турецкий театр военных действий. Лето 1775 г. принесло ему одновременно тяжелое горе и большую радость. 15 июля скончался Василий Иванович, отец, которого Суворов любил и всегда почитал, а 1 августа родилась дочь Наталья (Суворов называл ее своей «Суворочкой»).

Суворов выехал в Москву по случаю смерти отца. Здесь он представился государыне, которая предложила ему командование Петербургской дивизией. Но он отказался, попросил годовой отпуск для приведения в порядок дел отца и принятия оставленного им довольно крупного наследства. Помимо денег Суворов унаследовал вполне благоустроенные имения в Пензенском, Владимирском, Костромском, Новгородском наместничествах, а также в Московской губернии; всего от отца перешло к нему 3400 крепостных.

Суворов не мог уделять делам хозяйства и управления всеми этими имениями столько времени и труда, сколько его покойный отец. Тем больше внимания требовалось на первых порах, чтобы обеспечить правильное ведение хозяйства управляющими в будущем. По склонности к бережливости Суворов напоминал отца – собирание, а не расточение. Наследство и кое-какие личные сбережения дали ему возможность сразу же после смерти отца увеличить свои поместья прикупкой соседних земель. И в последующие годы Суворов не упускал случая покупать землю: в течение 9—10 лет он успел приобрести до 1500 крестьян. По отношению к крестьянам Суворов был типичным представителем своего времени: они являлись для него статьей дохода. Чтобы обеспечить правильное поступление оброков (все имения Суворова были оброчными), надо было обеспечить благосостояние крестьян. И за этим Суворов следил очень внимательно. Он даже возлагал обязанность помогать неимущим и пострадавшим от каких-либо бедствий на остальных односельчан, на весь «мир». Иногда он назначал таким крестьянам незначительное пособие и от себя. Из таких же экономических соображений Суворов уделял особое внимание бракам своих крепостных: в своих деревнях он не допускал безбрачия. При недостатке невест они доставлялись из других его вотчин или даже покупались. «Лица не разбирать, лишь бы здоровы были, – писал он одному из своих управляющих. – Девиц отправлять на крестьянских подводах, без нарядов, одних за другими, как возят кур, но очень осторожно». Многодетным семьям выдавались небольшие награды. В своих приказах Суворов всегда указывал и на необходимость заботливого ухода за детьми для уменьшения детской смертности. Чтобы не уменьшать численность своих оброчных, он предписал не поставлять рекрутов, а покупать их со стороны. Цена на каждого рекрута разделялась по имуществу на весь «мир». В помощь «миру» Суворов выделял от себя по 75 рублей за каждого рекрута.

После отпуска Суворов получил в командование войска, расположенные в Коломне, и в ноябре 1776 г. был откомандирован в корпус Прозоровского в Крым. Однако боевые действия с турками не возобновлялись, и Суворова томили безделье и лихорадка. Он даже просил князя Потемкина, с которым был в переписке со времени подавления восстания Пугачева, о переводе в другую дивизию. Прошение не было удовлетворено. Тогда Суворов в июне 1777 г. отправился в отпуск в Полтаву, где проживали его жена с дочерью. По окончании отпуска он переехал в Опошню, где и прожил до зимы. Пребывание здесь ознаменовалось для Суворова крупными семейными неприятностями. Но и Варваре Ивановне приходилось нелегко: она то жила в Опошне, то следовала за своим беспокойным мужем. Бесконечные походы не прошли для нее бесследно: в 1776 и 1777 гг. у нее произошли преждевременные роды, она потеряла двоих детей. В Крыму, в нездоровом климате, 8 месяцев она не вставала с постели из-за лихорадки, а Суворов, занятый своими делами, полгода не видел жену. Молодая красивая женщина поддалась искушению. Летом 1777 г. у нее завязался роман с секунд-майором Петербургского драгунского полка Николаем Суворовым. Внук И. И. Суворова, сводного брата Василия Ивановича, он приходился полководцу внучатым племянником и долгое время пользовался его расположением. Под началом Суворова он служил в Суздальском полку и выказал недюжинную храбрость при осаде Кракова.

Суворов был потрясен, узнав об отношениях между его женой и внучатым племянником. После краткого и бурного объяснения супруги разъехались. В сентябре 1779 г. Суворов подал в Славянскую духовную консисторию прошение о разводе. Он винил жену в том, что она, «презрев закон христианский и страх Божий, предалась неистовым беззакониям явно с двоюродным племянником моим… о каковых ее поступках доказать и уличить могу». Одновременно с этим он определил свою дочь в Смольный институт благородных девиц.

За время отсутствия Суворова дела в Крыму обострились и открылись военные действия. Ему не хотелось возвращаться в Крым, так как отношения его с Прозоровским были крайне неприязненными. Он вторично обратился к Потемкину с просьбой о переводе. На этот раз просьба была уважена: в январе 1778 г. Суворов был назначен начальником войск на Кубани, которыми командовал до 1779 г. За это время он превосходно организовал оборону Крымского полуострова на тот случай, если последует десант со стороны турок. За это же время он устроил выселение из Крыма греческих и армянских обывателей.

В 1779 г. Суворов получил в командование Малороссийскую дивизию. Нет сомнения в том, что сама императрица вмешалась в его ссору с женой (не без участия Потемкина). В 1780 г. состоялась их встреча в Москве, где Суворов получил секретный ордер Потемкина, предписывающий ему немедленно отправиться в Астрахань для подготовки военной экспедиции за Каспий. Вместе с женой он приехал в Астрахань в первой половине февраля 1780 г. Ненадолго во взаимоотношениях супругов воцарился мир и спокойствие. Но уже в марте Варвара Ивановна призналась мужу в том, что некий «ризомаратель» напал на нее и, угрожая двумя пистолетами, овладел ею. Суворов поверил ей и обратился к своему покровителю Турчанинову, требуя наказать виновника, оставшегося потомкам неизвестным. Окончательный разрыв между супругами произошел в 1783 г. Новые подозрения вынудили Суворова обратиться в синод с челобитной. На этот раз он обвинил жену в связи с секунд-майором И. Е. Сырохневым. Суворов расстался с ней навсегда, назначив сначала содержание в 1200 рублей, а затем увеличив его до 3 тысяч рублей. Варвара Ивановна поселилась в Москве, где 4 августа 1784 г. родила сына Аркадия, долгое время не признаваемого Суворовым (впоследствии он признал сына и даже брал его в свои последние походы).

В 1782 г. Суворов получил в командование Кубанский корпус, а после присоединения Крыма к России (1783) ему было поручено покорить ногайских татар, что он и сделал, несмотря на значительные трудности. В 1786 г. он был произведен в генерал-аншефы и назначен начальником Кременчугской дивизии. В начале 2-й турецкой войны 1787—1791 гг. Суворова назначили начальником Кинбурнского корпуса. На него была возложена оборона Черноморского побережья, от устья Буга до Перекопа. Основательность сделанных им распоряжений обернулась блистательной победой под Кинбурном. Однако участие Суворова в осаде Очакова (1788) прекратилось вследствие разногласий с Потемкиным. В 1789 г. Суворов командовал дивизией в армии Репнина и разбил турок при Фокшанах и Рымнике, за что был награжден орденом Святого Георгия 1-й степени и титулом графа Рымникского, а от австрийского императора – титулом графа Священной Римской империи Германской нации.

В декабре 1790 г. Суворов штурмом овладел Измаилом. Этот подвиг из-за усилившихся разногласий с Потемкиным не принес Суворову долгожданного фельдмаршальского жезла. Он был награжден лишь званием подполковника лейб-гвардии Преображенского полка.

В 1791 г. Суворову было поручено провести рекогносцировку на финляндской границе и составить проект ее укрепления. Но для такой работы у него не было прежней энергии, поэтому он очень тяготился этим поручением. «Я не инженер, а полевой солдат, не Тучков, а знают меня Суворовым, и зовут Рымникским, а не Вобаном, – в подобных случаях говорил Суворов. – Баталия мне лучше, чем лопата извести и пирамида кирпичу». В конце 1792 г. на него было возложено такое же поручение, но на юго-западе России. Одновременно с этим ему было предписано представить планы и сметы по производимым в Финляндии работам, а также соображения на случай оборонительной и наступательной войны в Финляндии. Наветы на Суворова за время его финляндского командования не остались без последствий, тем более, что со времени неудачного сватовства молодого графа Салтыкова к Наташе Суворовой число «государственных неприятелей» значительно возросло. Было признано необходимым не давать полководцу широких полномочий и свободы действий. В мягкой форме, но очень определенно ему указали, что и как делать. Передав требуемые от него документы, Суворов в декабре уехал на юг. Но когда по прибытии на место он горячо принялся за дело и попытался отступить от инструкций (чтобы избежать проволочек в ходе работ, он заключил контракты с подрядчиками на огромные суммы и выдал в обеспечение векселя, а также задатки в размере 100 тысяч казенных денег), милостивый по форме, но жесткий по существу рескрипт тут же объявил заключенные им контракты недействительными. Самому же Суворову было предписано «по мирной поре и надобности экстренных мер действовать впредь не столь поспешно и по закону».

Помимо жгучей обиды, которую испытал Суворов, получив этот рескрипт, аннулирование контрактов возлагало на него обязанность пополнить розданные задатки из его личных средств, вознаградить подрядчиков за убытки, понесенные из-за расторжения контрактов. Суворов уже было подумывал о продаже части своих новгородских деревень, как вдруг последовало новое высочайшее повеление: «все законтрактованное графом Суворовым заплатить немедленно и 100 тысяч рублей, взятых им у вице-адмирала Мордвина, не засчитывать в число ассигнованных сумм на построение крепостей по Днепру». Более того, управляющему банком было приказано отпустить для Суворова дополнительно 250 тысяч рублей.

В 1794 г. вспыхнуло новое восстание в Речи Посполитой. Его руководителем и вдохновителем стал талантливый полководец Тадеуш Костюшко. В это время к императрице пришло повторное прошение Суворова об увольнении его волонтером на Рейн. Главным мотивом в прошении было то, что он «много лет без воинской практики по своему званию». Екатерина, оставшись крайне недовольной настойчивостью Суворова, увидела в прошении замаскированное требование назначить его в Польшу.

Руководство операциями против Костюшко взял на себя Высший совет в Петербурге. Однако велись они по воле случая – без системы, без должной энергии. В войне, поначалу казавшейся легкой, возникло множество осложнений. Между тем приближалась осень. Уход на зимние квартиры русских войск означал бы предоставление во власть восставших всей Польши и части Литвы. Только быстрый и решительный удар мог изменить обстановку. Командующий войсками двух южных районов, пограничных с Турцией и Польшей, Румянцев решил на свою ответственность отправить на театр военных действий Суворова. Ряд одержанных Суворовым побед, завершившихся взятием предместья Варшавы – Праги, привел к Третьему разделу Речи Посполитой (октябрь 1795).

30 октября 1794 г. польский король устроил Суворову торжественную аудиенцию. В Екатеринин день магистрат Варшавы поднес полководцу от имени города золотую эмалированную табакерку с гербом города и надписью: «Варшава своему спасителю». Императрица писала Суворову: «Вы знаете, что я без очереди не произвожу в чины. Но вы сами произвели себя в фельдмаршалы». Таким образом, исполнилась давняя заветная мечта Суворова. Кроме фельдмаршальского жезла он получил алмазный бант на шляпу за Крупчицы и Брест и «в полное и потомственное владение» огромное имение «Кобринский ключ», в 7 тысяч душ мужского пола. В награду от прусского короля Суворов получил орден Красного Орла и Большого Черного Орла. Австрийский император прислал в подарок собственный портрет, осыпанный бриллиантами.

Однако сразу после блестящих побед Суворов был снова отодвинут на задний план. Он не мог не чувствовать обиды: многие его первоначальные распоряжения отменялись, торжественно данные им обещания не были исполнены его преемниками по власти. Да и сами награждения показали, что положение Суворова с производством в фельдмаршалы мало в чем изменилось, а отношение к нему императрицы осталось прежним. Он был щедро награжден, но еще щедрее награждены были другие, никакого влияния на успех войны не имевшие. Так, Платон Зубов, новый фаворит Екатерины, получил 13 тысяч душ из тех же земель, из которых Суворову было уделено лишь 7 тысяч. Не без горечи Суворов говорил: «Щедро меня за Лодомирию, Галицию и Краков в князе Платоне Зубове наградили».

В течение продолжительного времени Суворов оставался не у дел. Лишь в начале 1796 г. ему предложили возглавить готовящуюся экспедицию в Персию. Однако Суворов отказался от похода, который не сулил ему ни действительных боевых трудов, ни славы. Его мысль была прикована к Западу, где быстрый успех французской революции создавал возможность скорой встречи русских войск с более сильным и потому более ценным для полководца противником. Он без колебаний уступил назначение в Персию Валерьяну Зубову, а сам, в ожидании войны с Францией, принял главное командование армией в Новороссии.

Со времени командования полком Суворов никогда не трудился над боевой подготовкой вверенных ему войск с таким рвением, как у Тульчина. На этот раз, при всей его мнительности, он был уверен, что «экзерцирует» войска для себя, что в войне с Францией главнокомандующим будет он. Суворов чувствовал себя спокойным за будущее после производства в фельдмаршалы и брака «Суворочки» с графом Н. Зубовым (29 апреля 1795), породнившего его с князем Платоном, всесильным фаворитом императрицы.

В Тульчине при подготовке войск были впервые введены в программу строевых упражнений знаменитые суворовские сквозные атаки. Но мирная работа над войсками, борьба с интендантскими злоупотреблениями и мелкие повседневные административные заботы не могли удовлетворить Суворова. Уже вскоре по прибытии в Тульчин он начал раскаиваться, что отказался от персидского похода. По своему характеру он не мог хладнокровно относиться к известиям о победах В. Зубова. По обыкновению своему Суворов не скупился на насмешки в адрес «победителя Персии», «произведенного, стыдно сказать, в генерал-аншефы и кандидаты в фельдмаршалы, как только случится ему из тамошних нескольких тысяч побить несколько десятков».

Подобные отзывы не могли не отразиться на отношениях Суворова с Зубовым, к тому времени осложненных недоразумениями из-за приданого Натальи Александровны.

Кончина императрицы Екатерины (1796) изменила обстановку. Ее преемник, Павел Петрович, по вступлении на престол прежде всего прекратил всякие военные действия: отменил французский поход, вернул войска из Персии, отозвал эскадры из Англии и Немецкого моря. Он торжественно заявил, что задачей его царствования будет залечивание ран, нанесенных беспрерывными войнами императрицы, и что царствование его станет для России эпохой мира. К Суворову новый император не чувствовал особого расположения. Он не считал его выдающимся полководцем, слепо разделяя взгляды своих прусских учителей на Суворова как на грубую, но «счастливую» силу. В его подвигах он находил больше отрицательных, чем поучительных сторон. Так, например, образцово произведенный штурм Праги Павел «не почитал даже действием военным, а единственно закланием жидов». Вместе с тем в глазах Павла Суворов являлся олицетворением ненавистной ему старой екатерининской армии. Однако в первое время своего царствования он не решился порвать с прошлыми людьми так же резко, как порвал с делами прошлого царствования. Тем более внимателен он был к престарелому фельдмаршалу, который пользовался огромной популярностью в народе и всеобщей любовью войск. Павел даже звал Суворова приехать в Москву на коронацию, но Суворов ясно сознавал, что карьера его закончена. Последовавшее вскоре назначение на вновь учрежденную должность инспектора (должность, которую могли занимать генерал-майоры) Суворов счел почти оскорблением. «Новый титул! – писал он Хвастову 11 января 1797 г. – Я – инспектор… Я был таким – подполковником».

Суворов не стал делать попыток добиться благоволения нового императора или хотя бы сохранить первоначально установившееся холодно-милостивое к нему отношение со стороны Павла. Если раньше он мог пойти на компромисс ради пользы дела, то теперь «польза дела» запрещала ему какой бы то ни было компромисс. Он не мог оставаться равнодушным зрителем той беспощадной ломки екатерининских порядков, что позже на многие годы задержала естественное развитие русского военного искусства. Достигшее при Екатерине небывалого блеска, теперь оно было заменено «наемническими особенностями пруссаков» и кабинетным методизмом. Суворов прекрасно осознавал всю опасность происходившего переворота. «Боже, даруй, чтобы зло для России не открылось прежде ста лет, но и тогда основание к нему будет вредно», – писал в то время полководец.

В Тульчине, на месте своей дислокации, Суворов оставил все так, как было при Екатерине. Он не ввел в действие новых уставов Павла и продолжал обучать войска по своей системе. Вопреки формальному приказанию императора Суворов не распустил свой штаб, вышел с предложением об изменении дислокации подчиненных войск, что, по новому уставу, было за пределами его компетенции. Он по-прежнему увольнял в отпуска, посылал за курьерами офицеров. Приближенные понимали, что рано или поздно подобное самовольство навлечет на полководца немилость императора, поэтому настойчиво советовали Суворову подать прошение об отставке. И 11 января 1797 г. он пишет такое прошение. Однако ответ Павла сух, краток и категоричен: «Обязанности службы препятствуют с оной отлучаться».

Поведение Суворова, резко выделявшее его на общем фоне безусловного раболепства, не могло остаться незамеченным. И Павел вскоре убедился в том, что проступки фельдмаршала являются не следствием небрежности или недосмотра, а протестом против новых порядков. Это убеждение укреплялось у него с каждым новым сообщением из Тульчина. 2 и 12 января последовали два высочайших рескрипта, послужившие предостережением полководцу, а уже 15 января – высочайший выговор Суворову по армии, вслед за ним второй. Суворов послал вторичную просьбу об отпуске. По своему обыкновению Суворов отправил также донесение императору, краткое и своеобразное, которое было возвращено обратно. А спустя несколько часов к Суворову прибыл гонец с предписанием немедленно выехать в Петербург. В ответ Суворов 3 февраля послал прошение об отставке. Но прежде, чем оно достигло столицы, 6 февраля на разводе был отдан приказ: «Фельдмаршал граф Суворов… так как войны нет и ему делать нечего, за подобный отзыв отставляется от службы».

В конце марта пришло разрешение на выезд, и Суворов отбыл в Кобрин в сопровождении 18 офицеров разных чинов, подавших вместе с ним в отставку. Суворов предполагал привлечь их к управлению обширным Кобринским имением. Но не успели приехавшие осмотреться в Кобрине, как 22 апреля вечером прибыл коллежский асессор Николев с именным высочайшим повелением: графа Суворова немедленно перевезти в его боровичские деревни и «препоручить там городничему Вындомскому, а в случае надобности требовать помощи от всякого начальства».

Офицеры, приехавшие с Суворовым, были арестованы. Павел принял на веру придворные сплетни о том, что действия фельдмаршала были больше чем неповиновением или попыткой протеста. Да и опала Суворова не ограничивалась простой ссылкой (5 мая 1797 г. он был доставлен в Кончанское). Высочайшей властью был дан ход всем искам, денежным претензиям и жалобам в отношении Суворова. Недоброжелатели решили не упустить случая и воспользовались гневом императора на полководца. На Кобринское имение был тут же наложен секвестр. Прекращенное уже дело Вронского (было связано с интендантскими махинациями во время разгрома польско-литовских инсургентов) было возбуждено вторично. Не в меру усердные судьи на этот раз признали Суворова виновным и приговорили его к уплате штрафа в размере 60 000 рублей. Однако нелепость обвинения была столь очевидной, что сам Павел 17 марта приказал «дело сие оставить».

Частные претензии превышали 100 000 рублей. По некоторым из них высочайшим повелением было предписано произвести уплату. Было время, когда Суворов чувствовал себя близким к разорению. Но и Павел не мог не осознавать, насколько тяжелое впечатление производила эта непонятная и незаслуженная опала на престарелого фельдмаршала, имя которого пользовалось уважением не только в России, но и далеко за ее пределами. Спустя какое-то время он счел удобным примириться с Суворовым, и 12 февраля 1798 г. в Кончанское был отправлен племянник Суворова, флигель-адъютант князь А. Горчаков. Он передал приглашение от императора прибыть в Петербург. В тот же день был отозван Николев.

Суворов подчинился, но столица, двор, служба не имели теперь для него никакой притягательной силы. 27 февраля поздно вечером Суворов въехал в Петербург, а на следующий день утром был принят Павлом. Ожидаемого примирения не состоялось, и Суворов был возвращен в Кончанское, но теперь был освобожден от всякого надзора. Он приступает здесь к приведению в порядок своих запущенных дел: хозяйничает в Кончанском, усиленно переписывается со своим новым кобринским управляющим Красовским и по-прежнему ведет замкнутый образ жизни. Бездействие угнетало и томило его. Суворов постепенно начинает все настойчивее искать успокоения в религии. Религиозное чувство, сильное у него с детства, захватывает его все больше и глубже; мысль его склоняется к отходу в монастырь, к «предстательству душою чистою к Престолу Всевышнего». Когда настроение немного окрепло, он пишет в декабре 1798 г. в письме к государю: «Ваше Императорское Величество всеподданнейше прошу позволить мне отбыть в Нилову Новгородскую пустынь, где я намерен окончить мои краткие дни в службе Богу. Спаситель наш один безгрешен. Неумышленности моей прости, Великий Государь. Всеподданнейший богомолец, Божий раб, Александр Суворов».

Ответа пришлось ждать больше месяца. Наконец, 6 февраля Суворов получил собственноручный рескрипт императора, врученный прискакавшим в Кончанское флигель-адъютантом Толбухиным. «Сейчас получил я известие о настоятельном желании Венского двора, чтобы вы предводительствовали армиями его в Италии, куда и мои корпусы Розенберга и Германа идут…» Далее Суворову предписывалось немедленно прибыть в столицу, чтобы оттуда следовать в Вену для принятия командования.

Суворов был ошеломлен, но ни раздумий, ни колебаний приказ императора у него не вызвал. От прежнего настроения не осталось и следа. Полководец быстро собрался и на следующий день отправился в путь, а 9 февраля уже был в Петербурге. В тот же день он был вновь зачислен на службу в чине фельдмаршала, хотя приказа по армии не последовало. Несколько дней спустя Павел наградил его орденом Святого Иоанна Иерусалимского Большого Креста.

Из Петербурга Суворов выехал в последних числах февраля. Но теперь он ехал далеко не с прежней «суворовской» скоростью: с одной стороны, торопиться не следовало, так как русские войска находились еще далеко от театра будущих военных действий, а до их прибытия Суворов не собирался начинать кампанию; с другой стороны, сказывались преклонные года и далеко не молодецкое здоровье фельдмаршала. Проезжая через Митаву, он представился французскому королю-претенденту Людовику XVIII, который нашел в России приют и был одним из конкурентов Суворова на пост главнокомандующего союзными войсками.

Из Митавы через Вильню Суворов прибыл в Кобрин (3 марта), где остановился на несколько дней отдохнуть и привести в порядок неотложные дела имения. Затем он отправился в сторону Бреста, 9 марта пересек границу, а 14 марта вечером прибыл в Вену. Население города встретило его восторженно, император и двор – благосклонно, но сдержанно.

Суворов был поставлен во главе союзной армии в силу соображений, в которых его военный гений не играл никакой роли. Ни император Франц, ни император Павел не были поклонниками его полководческих талантов. В глазах Франца он был «грубый натуралист, генерал без диспозиции». Он остановил свой выбор на Суворове отчасти под давлением английской и русской дипломатии, отчасти же потому, что считал Суворова одаренным высшим даром судьбы – неизменным военным счастьем.

С первых же дней Суворов разгадал стремление гофкригсрата подчинить его себе, но не придавал этому особого значения. Руководствуясь опытом 1794 г., он надеялся на театре военных действий быстро освободиться от опеки австрийского Высшего совета. Вместо того чтобы сразу выяснить отношения, Суворов давал уклончивые ответы, стараясь даже поддакивать австрийцам. Тем самым он дал им в руки сильное оружие против себя в будущем: возможность ссылаться на «венские переговоры». Кроме того, Суворов допустил ошибку и неосмотрительно передал продовольственную часть исключительно в ведение австрийцам, желая избавиться от докучных административных забот. Обе эти ошибки впоследствии отозвались на ходе кампании.

Несмотря на все настояния, Суворов наотрез отказался принять участие в выработке плана кампании совместно с членами гофкригсрата. Присланный ему для ознакомления австрийский план он перечеркнул крест-накрест, не вдаваясь в его подробности. Тем не менее, на прощальной аудиенции 23 марта император Франц вручил Суворову предписание, в котором заключался в форме приказа тот самый план, который Суворов перечеркнул несколько дней назад.

Первым препятствием на пути следования армии Суворова была Брешия, гарнизон который капитулировал без боя. Подобный исход не входил в планы полководца, поэтому он исправил дело реляцией: в ней были и «жесткий пушечный огонь» и «упорное сопротивление», что придало бескровному делу характер, навлекший за границей нападки на Суворова за «турецкий способ действий». Цель была достигнута Суворовым:

нужное впечатление создалось. Затем последовали переправа через Адду, взятие Милана, занятие Турина. В Турине Суворов самовольно объявил восстановление Сардинского королевства, послал королю приглашение вернуться в столицу, издал прокламацию к жителям с призывом вооружаться на защиту короля, а также восстановил королевскую армию и весь прежний порядок вещей. Эти меры способствовали подъему чувства национального самосознания пьемонтцев и могли только затруднить желание Австрии присоединить Сардинское королевство к своим наследственным владениям. И действительно, тут же последовал рескрипт императора Франца, в котором он ясно дал понять Суворову, что тот поставлен во главе австрийских войск не для того, чтобы при помощи их осуществлять свою собственную политическую программу. В этом же рескрипте содержался категорический совет не думать ни о каких наступательных действиях, а ограничиться осадами Мантуи и Миланской цитадели. Суворов отчасти подчинился приказу, оставил для осады указанных пунктов некоторые свои подразделения, а с остальными силами выступил к Пьяченце. Талантливым французским полководцам Моро и Макдональду некоторое время удавалось теснить разрозненную союзную армию. Но после сражения в долине Треббии французы отступили.

Последовал очередной рескрипт императора Франца с благодарностью за победу при Треббии и категорическим предписанием фельдмаршалу оставить всякие мысли о движении на Геную и ограничиться покорением еще не сдавшихся крепостей Северной Италии, прежде всего Мантуи. 6 недель пришлось провести в полном бездействии. Однако неудачи Моро и Макдональда не могли не отражаться на силе сопротивления осажденных крепостей. Стойко державшиеся до сих пор, одна за другой сдаются Миланская и Туринская цитадели, Алессандрия и Мантуя. С этого момента Итальянская кампания могла считаться оконченной. В воздаяние заслуг Суворова император Павел указом от 6 августа возвел его в князья с титулом Италийского.

Наступившим бездействием воспользовались французы. Три армии – Моро, Макдональда и Жубера начали активные действия. Жубер планировал наступление на Мантую, о падении которой во Франции еще не знали. Французский главнокомандующий ожидал встретить слабый корпус противника. Но с высот Нови он увидел перед собой на обширной равнине всю союзную армию. Суворов ожидал атаки 3 августа, но, поскольку ее не последовало, он решил упредить неприятеля и, не теряя времени, атаковать самому.

После победы над армией Жубера и взятия Нови Суворов стал лагерем у Асти. Опять потянулись томительные дни бездействия. Небывалым почетом и вниманием был окружен Суворов в эти дни. Сардинский король, за взятие Турина пожаловавший ему крест Святого Маврикия и Лазаря, цепь ордена Святой Анунциаты, теперь возвел его в ранг великого маршала пьемонтских войск и гранда королевства с потомственным титулом принца и кузена короля. Узнав об этих почестях, император Павел писал Суворову: «Через сие вы и мне войдете в родство, быв единожды приняты в одну царскую фамилию, потому что владетельные особы между собой все почитаются роднею». Павел предписал также «верноподданным присоединить в молитвах имя Суворова к имени его» и приказал войскам армии и флота (указ от 6 сентября 1799) «воздать Суворову царские почести согласно уставу, даже в Высочайшем присутствии». Город Турин поднес Суворову золотую шпагу, усыпанную драгоценными камнями, с благодарственной надписью. Лагерь при Асти был переполнен иностранцами, которые дожидались свидания с полководцем. В театрах произносились в его честь стихи, за обедами – даже в частных домах – пили за его здоровье. Изображения Суворова, медали в его честь имели широкое распространение в Европе, особенно в Англии. Лишь венский двор проявлял необыкновенную холодность по отношению к фельдмаршалу.

Наконец было принято решение о Швейцарском походе. Время было упущено, поэтому Суворов распустил слух о выступлении не ранее 20 сентября. Но уже к 10 сентября все приготовления были окончены. Суворов отправил отдельные корпуса в обход Сент-Готарда. Однако вскоре у него возникли опасения, что французы держат на перевале только слабый заслон, и корпуса встретятся с их главными силами. 13 сентября русские двинулись на перевал. Две стремительные атаки, воодушевленные личным присутствием фельдмаршала и великого князя Константина Павловича, были отбиты с большими потерями для русских. Суворов хотел овладеть Сент-Готардом непременно до вечера, поэтому в 4 часа дня повел войска на третий штурм высот. В тот же момент на снежных высотах над левым флангом французов появились войска Багратиона. Победа была на стороне русской армии. 14 сентября русская армия овладела Чертовым мостом, а 16-го войска начали подъем. В ночь с 23 на 24 сентября армия Суворова вступила в свой последний швейцарский переход. По Зенфталю, через Энги, Эльм и снежный хребет Рингенкопф (Паниксер) шел путь Суворова. Путь оказался еще труднее, чем переход через Росшток. Без дорог карабкались войска по обледенелым скатам, бросив все тяжести и потеряв почти всех лошадей.

10 октября Суворов получил официальное уведомление о разрыве Павла с Австрией. Рескрипт императора предписывал не обращать внимания на предложение австрийцев и малыми переходами, не утомляя войска, идти к русским границам. 12 октября император Франц пожаловал Суворову орден Марии Терезии Большого Креста. Но никакие награды теперь не могли изменить положение.

Высочайшим указом от 29 октября 1799 г. в воздаяние заслуг, оказанных в Швейцарском походе, Суворову было даровано звание «генералиссимуса всех российских войск» – высшая степень почестей. 15 ноября были окончены необходимые приготовления и Суворов выступил из Аугсбурга. Но в первых числах декабря поход был остановлен в Богемии переговорами и попыткой примирения между Павлом и Францем. Лишь 5 января 1800 г. генералиссимус получил рескрипт своего императора: «Обстоятельства требуют возвращения армии в свои границы, ибо виды венские те же, а во Франции перемена, которой оборота терпеливо и не изнуряя себя мне ожидать должно… идите домой немедленно».

15 января русская армия двинулась на родину. Суворов выехал вперед. Уже при выезде из Праги он чувствовал недомогание. Потрясения Швейцарского похода, когда его энергией жила вся русская армия, надломили слабое здоровье генералиссимуса. В Кракове пришлось остановиться и приняться за лечение. Немного поправившись, он в сопровождении С. Савракова и Розена с большим трудом добрался до Кобрина. Заботливый уход, старания местных врачей и лейб-медика Вейкарта, присланного императором Павлом, временно восстановили угасавшие силы Суворова и дали возможность продолжить путь.

В Петербурге ему готовилась торжественная встреча, в Нарве должны были встретить его придворные кареты, а в Гатчине – флигель-адъютант с письмом от государя. Въезд в столицу должен был совершиться под неумолкающую пушечную пальбу и колокольные звоны, между рядов войск, расставленных на всем пути до Зимнего дворца.

Но Суворов был еще далеко до Петербурга, когда получил внезапную весть о новой опале. 20 марта был отдан выговор ему в приказах по армии «за то, что в походе имел при себе, вопреки уставу, по старому обычаю дежурного генерала». Павел не умел действовать полумерами. Торжественная встреча была отменена, и когда 23 апреля полуумирающий полководец въехал в Петербург, ему дано было знать, что государю неугодно его видеть. 25 апреля последовал приказ об отобрании у Суворова адъютантов. Суворов остановился в доме Хвостова, своего старинного приятеля, на Крюковом канале, и к нему никто не смел приезжать.

Приступы боли продолжали мучить Суворова. Два раза в день его навещал доктор Гриф, тогдашняя медицинская знаменитость Петербурга. Но «фликсена» (так Суворов называл свою болезнь, на самом деле – старческий маразм, склероз) не поддавалась лечению. В минуты облегчения он продолжал заниматься изучением турецкого языка и беседовал с домашними о политических и военных делах. Но память с каждым днем изменяла ему: он сбивался в рассказах о последних походах, с трудом припоминал имена разбитых им французских генералов. Когда близость кончины Суворова стала несомненной, император Павел разрешил все-таки навещать его родным и знакомым. Растопчин передал умирающему генералиссимусу ордена, пожалованные французским королем-претендентом Людовиком XVIII.

С трудом удалось уговорить Суворова причаститься: он не хотел верить, что жизнь кончена. После принятия святых тайн он отдал последние распоряжения… Вскоре началась агония, и 6 мая, во втором часу дня, Суворова не стало.

Похороны были назначены на 11-е, однако по приказанию Павла они были перенесены на 12 мая 1800 г. Отменив завещание Суворова, император приказал предать тело земле в Александро-Невской лавре.

Весть о кончине полководца была встречена в России с глубокой и неподдельной скорбью. Огромные толпы народа стекались к столице, чтобы проводить в последний путь генералиссимуса. На похоронах не было лишь придворных и сановников. Суворов продолжал оставаться в опале и после своей смерти. О его кончине не сообщили в приказе по войскам и в пароле. Воинские почести приказано было отдать рангом ниже, не как генералиссимусу, а как фельдмаршалу. Для проводов в последний путь и отдания последних почестей были отправлены простые армейские части. Гвардия не участвовала в похоронах. Сам император Павел во время погребения Суворова производил смотр гусар, лейб-казаков и аральских казаков, затем был на вахт-параде, после которого удалился во внутренние покои. Только в 6 часов вечера, когда траурная церемония была завершена, он выехал в город на обычную прогулку.

Суворов был похоронен в Нижней Благовещенской церкви, возле левого клироса. Лишь в 50-х годах на его могилу, которая до того была безымянной, положили плиту с краткой надгробной надписью Державина: «Здесь лежит Суворов».