Читать книгу Сознание иероглифа - Гурген Георгиевич Богдасаров - Страница 8

Утро тихо, прекрасно, как весенняя колючка.

Кожа содрана, тело в язвах. Плечи иззжены, лямки рюкзака их пытают. Лицо разранено, разбухло. Впрочем, я пригласил себя сюда сам.

Влево по курсу размелькалось неестественно белое пятно. Разобрать что там трудно по причине ходившего воздуха. Оказалось, известковое образование из нескольких скал и оторочки вокруг из осыпавшегося материала.

Остров среди песчаных волн неоглядной пустыни. Мистическая белизна острова в сухом океане слепит в зияющую синь неба.

Наконец дошёл. Осторожно прохожу между скал внутрь… К изумлению большая куча черепах, скорпионы по стенам, да две змеи были аборигенами затерянного мирка.

Внутреннее пространство оказалось небольшим, в сравнении с размерами всего образования. Змеи уползли. Черепахи перелазили друг через друга, ничуть не любопытствуя мнением оказавшихся снизу, и не придавая никакого значения чему бы-то ни было происходившему на их глазах. Не в этом ли секрет их долголетия?

Бросаю рюкзак в центре мирка, в котором и собираюсь позавтракать. В смысле топлива для костра мирок был лузой, в которую ветер забил несколько свежих шаровидных кустов, да старого материала под стенами было предостаточно.

Завтрак прошёл весело, при огромном скоплении народа. Народ бесцеремонно лазит по мне и пытается съесть всё. Скорпионы только беспокоятся по стенам, но не могут преодолеть биологического и душевного барьера, и участия в завтраке не принимают. Змеи из аристократической брезгливости к народу не вышли.

Мой суп из говядины мог быть и черепашьим, но моя любовь к черепахам исключала эту вероятность. По крайней необходимости убью грызуна, зажарю и съем. Но птицу, черепаху – нет. Отчего мы одних животных убиваем, а другим животным раскрываем душу? Впрочем, домашним животным мы вначале раскрываем душу, а потом убиваем. Затем съедаем вместе с душевными заигрываниями в их мясе.

Но кто в них, с кем мы там в них разговариваем? И чем, как?

После вкусного супа я отпускаю себе час безоглядного счастья, играясь с черепахами и отмеряя глотки двух стаканов чая… последние глотки счастья перед дуэлью с пустыней.

Всё, прекрасные друзья мои. Наш с вами сеанс счастья кончен.

Расходимся… в Вечность… вы себе, я себе.

Но, прежде чем покину остров, хочу обойти его по осыпи.

Я попросил черепах присмотреть за рюкзаком, чтобы в него не налезли скорпионы, и вышел наружу.

Ударный жар слепящего зноя варит меня.

Раскалённый известняк дыхал ярый жёг. Свет набрал силу огня и выжигает камни и воздух. Белые скалы гудят доменными печами.

Разъяр огня света расслепляет сознание и оно плывёт то ли рядом, то ли где-то ещё.

Жарящий ветер прожигал.

Кристаллы кальцита алмазными высверками слепят отовсюду.

Калёный щебень под ногами, осыпаясь, журчит ворохом высоких, звонких, поющих звуков.

Еле выстаивая на ногах, шатаясь, будто вслепую, бреду и бреду по осыпи, тяжело бряцая ногами в щебень.

Плески щебня возвращают уплывающее сознание.

Иногда скалы вместе с небом опрокидываются на меня, иногда я вместе с островом опрокидываюсь на небо, и уже не знаю куда ставить ногу – на небо или на остров…

Моя белая одежда растрепливается ветром, и в белых скалах я кажусь привидением. Привидение добирается до поворота.

За поворотом из пустыни идёт горячий ветер, но он был мне хладящим в сравнении с тем, откуда я только что выбрался.

Всё. Вперёд.

Забрал рюкзак, попрощался со всеми, и бросился на горизонт.

Ночь… Галактика мне не раскрылась. Будто одумалась, что слишком много увидел.

Обрушаясь в сон у огня, вдруг узнаю несколько звёзд, что в гостинице налипли на стёкла окна и намигивали смертью… Они бились сейчас равнопокойно, будто знали, что я всё равно окажусь здесь. И не их вина, что я тогда не внял им. Я отвернулся от звёзд к огню.

Воды мало. Где я сейчас неизвестно. Я будто протрезвел. Воды одна бутылка. Моя жизнь в этом сосуде, как у джина. Пить не буду. Крышку отверну когда буду терять сознание.

Чего обижаться на звёзды когда сам дурак.