Читать книгу Тысяча ночей и еще одна. Истории о женщинах в мужском мире - Ханан аль-Шейх - Страница 7

О, госпожа, я стою перед тобой, чтобы рассказать свою историю о том, как я стал дервишем с одним глазом.

Меня зовут Азиз, родился я сыном одного из богатейших купцов Персии. У меня была любимая двоюродная сестра по имени Азиза, и мы вместе играли каждый день. Обычно ладили, иногда ссорились, но любили друг друга всей душой. Отцы договорились поженить нас, как только мы достигнем совершеннолетия. Но затем смерть унесла и мать Азизы, и отца, и девушка стала жить в нашем доме. Нас с ней не разделяли – все у нас было общее, даже постель, и, когда мы достигли совершеннолетия, отец решил, что настало время составить брачный договор, и начались приготовления к свадьбе. Слуги до блеска натерли мраморные полы в доме, разложили новые ковры, украсили стены парчой и приготовили для пира наилучшие яства и сладости.

В назначенный день мать послала меня в хамам, там после мытья мне размяли все тело и натерли амброй и мускусом, нарядили в лучшую одежду, а затем обрызгали благовониями. Я вышел из бани и направился домой, но, проходя мимо переулка, в котором жил мой друг, решил постучаться к нему и пригласить на свадьбу. Мать друга моего сказала, что он скоро должен прийти, и попросила подождать его. Чтобы скоротать время, я погулял по переулку и заметил, что каждый прохожий принюхивается к приятному аромату, который исходит от моих одежд. Я нашел скамейку и, прежде чем присесть, расстелил на ней носовой платок, чтобы не запачкать новую одежду и этим не расстроить мою мать.

Но вдруг с неба на меня, порхая, словно бабочка, слетел белый платочек. Я поймал его – он был невесомый, как ветерок. Я поднял голову, чтобы увидеть, кто уронил платок, и увидел у окна женщину. Она была так красива, что могла бы сказать луне: «Спускайся с небес, ибо я прекраснее тебя». Она улыбнулась, и я улыбнулся в ответ, и тогда она сунула палец в рот, а затем приложила средний палец к указательному, спрятала оба между грудями, а затем исчезла из виду. С бьющимся сердцем я ждал, когда она появится снова. Никогда еще не испытывал я такого смятения чувств! Я опустил глаза на платок и увидел, что он завязан узлом. Когда я развязал его, на колени мне выпал клочок бумаги, на котором были написаны такие строки:

Я все сидел на скамье, поглядывая то на окно, но на платок, и меня наполнила сильнейшая тоска по этой женщине и отчаянное желание оказаться с ней наедине. Лишь потеряв надежду на то, что она снова появится, я вернулся домой, обезумев от печали, не в силах забыть ее лицо, прочно запечатлевшееся в моей памяти, крепко сжимая в руке платок и спрятав в кармане записку.

Дома меня встретила плачущая Азиза.

– Где ты был? – спросила она и рассказала, как все гости – и богатые купцы, и эмиры, и судья-кади, свидетели и родственники – собрались, ожидали меня несколько часов и разошлись, когда я так и не показался.

Отец так разгневался на меня, что поклялся отложить свадьбу еще на год.

– Я так беспокоилась за тебя, думала, что тебя постигло какое-нибудь ужасное несчастье! Но теперь вижу, что ты жив и невредим, и могу возблагодарить Аллаха. Так расскажи мне, что случилось!

И я ответил:

– Случилось странное и необычное.

Я рассказал ей о девушке и показал платок и записку. Она взяла платок, понюхала его, прочла строки, написанные на клочке, и слезы побежали у нее по щекам. Но у меня все не шли из головы таинственные жесты женщины, и я спросил двоюродную сестру:

– Азиза, ты можешь помочь мне понять, что она пыталась сказать мне?

Она утерла слезы рукавом и ответила:

– Если бы ты попросил у меня глаз, о возлюбленный брат, я бы вырвала его из глазницы. Знай же, что носовой платок – это приветствие возлюбленному. Положив палец в рот, она сказала, что ты – как душа у нее в теле, и она будет держаться за тебя так же крепко, как зубы сидят во рту. Две строчки записки понять легко – она уверяет тебя в том, что ее душа привязана к твоей. И наконец, положив пальцы между грудей, она сказала тебе, чтобы ты пришел к ней через два дня и облегчил ее страдания от вашей разлуки.

Я согласился с толкованием моей двоюродной сестры, потому что она была разумнее, даром что ровесница мне, и лучше понимала окружающий мир.

– Но, сестра, я не смогу ждать так долго…

Азиза обняла меня, и положила мою голову к себе на колени, и погладила меня по волосам. А потом она утешала меня и развлекала, пока не пришло время моей новой встречи с той молодой женщиной. Азиза помогла мне одеться и обрызгала меня благовониями. Она наказала мне быть сильным и решительным.

– Азиз, – сказала она. – Все, чего я хочу, – видеть тебя счастливым.

Когда я вышел на улицу, мне показалось, что все вокруг исчезло – лавки, дома, прохожие… Я не слышал ни звука.

Я дошел до дома моей возлюбленной. Увидев, что она выглядывает из окна, я глубоко вздохнул и едва не лишился чувств. На этот раз в руке она держала красный платок, которым трижды махнула в направлении переулка. Затем она растопырила пальцы и ударила себя ладонью в грудь. А потом достала зеркальце, выставила его в окно, выглянула наружу еще на несколько мгновений, после чего закрыла окно и исчезла. Долго я стоял под окном, зачарованный, не в силах понять ее знаков. И в полночь я оставил наконец надежду увидеть ее снова и поневоле отправился домой, с трудом волоча ноги.

Вернувшись домой, я увидел, что Азиза плачет и тихонько поет:

Когда она увидела меня, то осушила свои слезы и подняла голову, словно недоумевая, что произошло. Я начал рассказывать, но почувствовал, что лишаюсь чувств. Когда я пришел в себя, сестра обнимала меня и вытирала слезы с моих щек.

Я рассказал ей обо всем, и она вздохнула со словами:

– Не расстраивайся, о возлюбленный брат, ее знаки, напротив, должны тебя обнадежить. Пять пальцев значат «Приходи через пять дней». А то, что она показала тебе красный платок и зеркальце и высунула голову из окна, значит: «Сиди в лавке красильщика, покуда я не дам о себе знать».

– А ведь ты права, сестрица, – радостно воскликнул я. – В том переулке, где она живет, есть лавка еврея-красильщика.

Но когда я понял, что не увижу свою возлюбленную еще пять дней, я залился слезами.

– Крепись, о братец, – сказала Азиза. – Вспомни о тех влюбленных, которые много месяцев и даже лет дожидались встречи. Положись на меня. Обещаю, что помогу тебе и защищу тебя, как голубка защищает своих птенцов, укрывая их крыльями.

Она встала и приготовила мне еду и питье, но я не мог проглотить ни кусочка. Азиза попыталась развлечь меня рассказами о любви и страсти, и оставила меня, только когда усталость взяла свое и я заснул. Даже просыпаясь среди ночи, я видел Азизу рядом с собой, и слезы бежали у нее по щекам.

Пять дней тянулись, как пять веков. Когда наконец приблизилось время встречи, я встал с постели и увидел, что вода для купания уже приготовлена. Я помылся и переменил одежду.

– Да пребудет с тобой Аллах, – сказала мне Азиза. – Надеюсь, на этот раз ты получишь от своей возлюбленной то, чего так желаешь.

Я поторопился к лавке еврея-красильщика, но, к великому своему горю, увидел, что закрыта не только лавка, но и окно моей красавицы. Я хотел уже свести счеты с жизнью, столь велико было мое отчаяние, но остался сидеть, словно статуя, на скамье у нее под окном, покуда не настала полночь. Тогда я, тяжело ступая, вернулся домой. И увидел, что Азиза стоит, держась одной рукой за крючок в стене, другую прижав к сердцу, и, вздыхая, напевает чуть слышно:

Увидев меня, Азиза смахнула слезы и улыбнулась:

– Почему же ты не провел ночь со своей возлюбленной и не добился наконец того, о чем так тосковал?

Решив, что она насмехается надо мной, я со всей силы ударил ее ногой так, что она упала на пол и ушибла голову о порог. Кровь полилась из ее раны, но Азиза поднялась, не сказав ни слова, и утерла лицо.

– Ничего не случилось, совсем ничего! – сказал я ей. – Вот почему я в таком гневе.

– Ты ошибаешься, – сказала мне Азиза. – Поступки этой госпожи, напротив, должны внушить тебе надежду. Она хочет узнать, правда ли ты ее любишь, и спряталась, чтобы испытать тебя. Ты должен пойти к ней завтра, потому что, если ты не вернешься, она подумает, что ты недостаточно терпелив. О, брат мой! Я рада, что до счастья тебе всего лишь шаг!

Но слова сестры не успокоили меня, а лишь усилили мое отчаяние. Она подала мне поесть, но я оттолкнул тарелку, вскричав:

– Всякий влюбленный – безумец, не способный ни есть, ни спать.

– По этим признакам мы и узнаем настоящую любовь, – сказала мне Азиза.

На рассвете следующего дня я бегом побежал по переулку и сел на скамью под окном. Очень скоро красавица открыла окно и когда увидела меня, то улыбнулась сначала слегка, потом шире, а потом я услышал ее смех! Она исчезла на минуту и вернулась с лампой и цветком в горшке. Сначала она прикрыла лицо волосами, затем провела лампой над цветком и захлопнула окно.

Странным образом чувство мое росло и крепло, хотя все эти таинственные знаки меня измучили. Я еще не услышал от нее ни единого слова. Быть может, она немая?

Я вернулся домой, снова печальный и озадаченный, но глубоко влюбленный. И увидел, что сестра моя с перевязанной головой плачет и поет:

Она глянула на меня сквозь слезы и замолчала на миг, затем поднялась и спросила меня, что случилось.

– Ты наконец достиг того, чего желала твоя душа, – сказала она мне, когда я описал ей, что произошло. – Прикрыв волосами лицо, она показала, чтобы ты пришел к ней ночью, когда солнце скрывается во тьме. Цветок означает, что ты встретишься с ней в саду, а лампа говорит, чтобы ты искал огонек в темноте.

Но вместо того чтобы обрадоваться, я закричал на свою двоюродную сестру:

– Каждый раз ты обещаешь, что я наконец встречусь с ней, а я остаюсь ни с чем. Может статься, ты все толкуешь неправильно!

Азиза засмеялась и сказала:

– Терпение, о брат мой, и не забывай: Аллах всегда с теми, кто терпелив.

Я сел и взмолился:

– О Аллах, вели сегодня солнцу зайти раньше времени!

Я с нетерпением ожидал вечера, а двоюродная сестра моя сидела рядом, вздыхая и плача. Вскоре сгустилась ночь, я радостно бросился к двери, словно тот, кого выпускают из долгого заточения.

Но Азиза подозвала меня, протянула мне кусок мускуса и сказала:

– Пожуй его, когда увидишь ее, а когда твоя возлюбленная даст тебе то, чего ты так желаешь, прочти эти строки:

Я дошел до переулка, обогнул дом моей красавицы и нашел путь в садик позади него: калитку она оставила открытой. Я пошел на свет вдали и увидел прекрасную беседку, украшенную черным деревом и слоновой костью, с лампой, висящей внутри, с удобными диванами и перинами и разбросанными по ним подушками. Мерцали свечи, успокаивающе журчал фонтан, рядом с которым стоял столик, украшенный цветами и уставленный вином и богатыми кушаньями, – были там жареный цыпленок и дичь, фрукты и сладости. Я прождал там много часов, но она все не шла, и я понял, что умираю от голода, и набросился на еду так, как будто пожирал саму прекрасную девушку. Я наелся досыта и блаженно растянулся на перине, готовый ждать дальше.

Проснулся я от жары, обливаясь потом. Солнце обжигало меня почти отвесными лучами. Стояло утро, я вскочил, словно укушенный змеей, и увидел, что на живот мне кто-то положил уголек и немного соли.

Вокруг было пусто – ни следа беседки и подушек, свечей и прекрасно накрытого стола. Охваченный яростью и глубоким отчаянием, я вновь вернулся к моей возлюбленной сестре и увидел, что она плачет и напевает:

Она перестала плакать, подошла ко мне и понюхала мою одежду.

– О, не так пахнет тот, кто насладился любимой женщиной, – сказала она. – Теперь я боюсь за тебя, Азиз. Я прекрасно знаю, что женщины иногда дразнят мужчин, но эта женщина ранила твое сердце намеренно – она попыталась оскорбить тебя так глубоко, как только могла. Соль, что она оставила у тебя на животе, означает, что ты как невкусное блюдо, которое приходится посолить, чтобы его не выплюнуть. И, как будто этого недостаточно, она оставила тебе еще и уголек, а это значит, что она желает, чтобы Аллах очернил твое лицо, если ты утверждаешь, что влюблен, но на деле любишь лишь еду и питье: ты не влюбленный, а обманщик, говорит она. Так что, дорогой брат мой, эта женщина жестока и безжалостна, и обманщица она, а не ты. Почему она не разбудила тебя, если увидела, что ты заснул? Да освободит тебя Аллах из ее когтей!

«Напротив, – думал я про себя, слушая Азизу. – Моя возлюбленная права – я заснул, а ведь все знают, что настоящим влюбленным сон неведом. Я был несправедлив и к себе, и к ней, когда позволил голоду взять верх над страстью».

Я ударил себя в грудь, и заплакал о своем злосчастье, и стал умолять сестру помочь мне, угрожая иначе покончить с собой.

Азиза сказала:

– Для тебя, возлюбленный брат мой, я бы даже глаз достала из глазницы. Ах, если бы я могла выходить из этого дома по своему усмотрению, чтобы свести вас вместе, – ради тебя, а не ради нее. Послушай, Азиз. Иди опять к ней, но на этот раз не притрагивайся к еде – даже маленький кусочек раздразнит твою утробу, а ты знаешь, что, насытившись, ты захочешь спать. Иди к ней и не забудь перед тем, как уйти, сказать эти строки:

Я вошел в сад и увидел, что он выглядит точно так же, как в прошлую ночь. На этот раз я не дотронулся до еды, а только сидел и прохаживался по саду в ожидании. Но мало-помалу меня одолела скука, и я снова оказался за столом, говоря себе, что отведаю лишь кислого молока, и то лишь одну ложку, чтобы унять сердцебиение. Но, как Азиза и предупреждала меня, от одного глотка аппетит у меня разыгрался, и я не смог удержаться от того, чтобы перепробовать все многочисленные блюда, что стояли на столе. Не успел я оглянуться, как наелся досыта, но вместо того чтобы лечь, я сел, опустив голову на руки. Несмотря на все усилия, я крепко заснул и увидел во сне, что не сплю, а хлопаю себя по лицу, брызжу в глаза водой и тру глаза, чтобы не задремать и бодрствовать до нашей встречи. Но на самом деле я все проспал, и солнце снова разбудило меня, хлеща лучами, как раскаленной плетью, и я, плача, поплелся домой. Там я увидел Азизу, что, вся в слезах, напевала:

Я был вне себя от ярости, и принялся упрекать и проклинать ее, и швырнул в нее игральную кость и семечко – то, что моя возлюбленная оставила у меня на животе. Но дочь моего дяди пропустила мимо ушей мои крики и ругательства, опустилась передо мной на колени и сказала:

– Эта большая игральная кость значит, что, хотя ты ждал ее, сердце твое было далеко. Если бы ты действительно был влюблен, то, конечно бы, не заснул. Твое влюбленное сердце воспламенило бы тебя, как огниво разжигает уголь. А семечко рожкового дерева значит, что ты должен приготовиться к разлуке и переносить ее терпеливо, как пророк Айюб.

Услышав слово «разлука», я вцепился в платье дочери моего дяди и заплакал, и взмолился:

– Помоги мне, Азиза, спаси меня, а то я погибну и умру.

И моя двоюродная сестра, которая в тот день была задумчива и молчалива (хотя я даже не подумал спросить отчего), тихо ответила мне:

– Мысли мои неспокойны, как волны бурного моря. – Некоторое время она помолчала, но затем сжалилась надо мной и сказала: – Иди к ней сегодня и помирись с ней. Я ничего не могу посоветовать тебе, только повторю: не ешь, не ешь.

И она приготовила мне вкусный ужин, и покормила сама, как ручного ягненка, чтобы меня не соблазнил аромат лакомств, которые будут стоять передо мной вечером в саду.

И тем вечером я снова вернулся в сад, нарядившись в новые одежды, которые Азиза сшила для меня и в которые заботливо меня одела, вновь взяв с меня слово сказать девушке:

Снова оказался я в саду и стал стеречь мою возлюбленную, точно тигр, готовый к прыжку. Я вслушивался в малейшие звуки, так что слышал даже шорох, с которым соловей укладывался спать в свое гнездо. Но тишина и спокойствие, и луна, и звезды над головой, и сила моего желания и страсти лишили меня бдительности, и я налил себе чашу вина, твердо уверенный, что не засну. Затем я налил еще чашу, трогая свои веки, чтобы проверить, не опускаются ли они, – ведь я подумал, что вино придаст мне остроумия и красноречия, когда я наконец встречусь со своей возлюбленной. Но она все не появлялась, и настроение мое изменилось: я почувствовал невыносимое раздражение и нетерпение и стал пить чашу за чашей, пока не потерял счет выпитому вину. И я заснул так же, как в две предыдущие ночи. И снова меня разбудили палящие лучи солнца, и я увидел, что лежу на траве в саду, с ножом и медной монетой на животе.

Я бросился домой с ножом в руке, и, наверное, казался безумным, потому что люди шарахались от меня и убегали с моего пути. Добежав до дома, я услышал жалобную песню дочери моего дяди:

Эта песня растрогала меня, ибо в ней звучало то, что сам я чувствовал сердцем и душой. Мир померк передо мной, и очнулся я оттого, что мое лицо омывали розовой водой.

– Монета – ее правый глаз, а нож – орудие убийства, – сказала Азиза.

– Храни меня Аллах! – в ужасе вскричал я. – Неужели моя возлюбленная задумала выколоть себе глаз?

Но дочь моего дяди сказала:

– Нет, не тревожься, она просто говорит тебе: «Клянусь Аллахом Всемогущим и клянусь своим правым глазом, что, если ты еще раз придешь ко мне в сад и заснешь, я зарежу тебя этим ножом».

И я задрожал всем телом – не от страха, но от любви и сострадания. Дочь моего дяди заметила легкую улыбку у меня на лице и догадалась, о чем я думаю.

– Я так беспокоюсь о тебе, возлюбленный брат, – умоляюще проговорила она. – Эта женщина жестока, расчетлива, хитра, а сердце ее полно ненависти и черно.

Но я в свою очередь взмолился:

– Помоги мне и надоумь, что делать, Азиза.

– Для тебя, о возлюбленный брат мой Азиз, я бы и глаз вынула из глазницы. Ложись и спи – крепко, как сурок. Вот что тебе сейчас нужно.

Она взяла меня за руку, и отвела к моей постели, и растерла мне плечи и тело, и обмахивала лицо опахалом, пока я не заснул, а проснулся я, только когда солнце уже село. Когда Азиза увидела, что я проснулся, то вскочила и вытерла слезы. Затем сытно накормила меня, а потом обняла и крепко прижала к себе.

– Азиз, слушай меня внимательно, – сказала она. – Твоя возлюбленная не покажется до предрассветного часа. Не сиди и не жди праздно, а найди себе занятие. Гуляй по саду и нюхай цветы, особенно жасмин, ибо его аромат займет твои чувства и пересилит запахи трапезы.

Я постарался следовать совету Азизы, и прошла почти вся ночь, и уже раздались первые крики петухов, когда я услышал легкий шорох. Я обернулся и оторопел, увидев, что моя возлюбленная вошла в сад в сопровождении десяти рабынь, словно луна, окруженная звездами. Увидев меня, она засмеялась и сказала:

– Теперь я вижу, что ты настоящий влюбленный – даже сон тебя не взял, так мучил тебя страх никогда больше меня не увидеть.

Она отпустила рабынь, и мы обнялись и осыпали друг друга поцелуями, и я сосал ее верхнюю губу, а она сосала мою нижнюю, и, когда она развязала тесемки своих шальвар, мое желание и страсть взяли над ней верх, и тело ее поддалось моему натиску. Я вознес ее на седьмое небо блаженства, и сам последовал за ней, полностью растворившись в сладострастии. Когда мы оба постепенно пришли в себя, я услышал, что клянусь ей в том, что лишь сейчас по-настоящему стал жить и с этой минуты моя душа в ее руках.

Когда пришло утро, я прошептал много нежностей ей на ухо, и ласково укусил ее за грудь, чтобы она вспоминала меня весь день. Я опустился на колени и поцеловал ее бедра и ноги, а в награду она достала из кармана одежд носовой платок и отдала мне со словами:

– Вот, возьми на память.

На платке была вышита газель.

Я спрятал платок в карман, и мы договорились встретиться следующей ночью, и впредь сходиться каждую ночь, до конца наших дней. Домой я пришел, шатаясь как пьяный, столь сильна была моя страсть.

Я вошел в дом и увидел, что дочь моего дяди лежит в постели, но она сразу встала и приветствовала меня, вытирая рукавом слезы, бегущие по щекам. Даже не спрашивая, она поняла, что я наконец добился того, чего хотел, и спросила меня:

– Прочел ли ты ей те строки, что я наказала тебе прочесть?

Я ответил, что забыл об этом, и показал ей носовой платок с вышитой газелью. Сестра моя внимательно рассмотрела его и попросила подарить его ей. Я охотно согласился, а когда мне пришло время отправляться к моей возлюбленной, Азиза напомнила мне, чтобы я сказал ей стихи. Мне пришлось признаться, что я забыл их, и она повторила их мне несколько раз.

Я добрался до сада, бормоча про себя строки, чтобы их запомнить. Моя возлюбленная уже поджидала меня. Мы бросились друг другу на шею, а затем она села мне на колени, и мы тешились, пока не издали стон наслаждения, а после этого ели и пили, а затем снова предавались любви до самой зари.

Но прежде чем оставить ее, я не забыл произнести строки, которым научила меня Азиза:

Когда моя возлюбленная услышала эти строки, глаза ее наполнились слезами, и она ответила мне:

Я вернулся домой, улыбаясь от радости, потому что не забыл выполнить пожелание дочери моего дяди, но увидел, что Азиза лежит больная, а моя мать сидит рядом с ней и пытается ее утешить.

– Ты прочел ей стихи? – сразу спросила сестра, несмотря на свое нездоровье.

– Да, – весело ответил я, – и вот что она мне ответила:

Услышав мои слова, дочь моего дяди забилась в постели, как раненая птичка. Мать прикрикнула на меня:

– Стыда у тебя нет, себялюбивый, беспечный и распутный мальчишка! Как ты смеешь проводить ночи напролет на стороне, а возвращаясь, даже не спросить, как поживают твои домашние? Ты даже об Азизе не побеспокоился, а она так больна!

На это я не мог ничего ответить, ведь каждое мое дыхание отныне принадлежало моей возлюбленной. Когда мать наконец оставила нас, Азиза сказала мне, что ответить моей возлюбленной:

Я сказал эти строки моей возлюбленной следующей ночью, после еще одной встречи, которую невозможно описать словами. Моя возлюбленная заплакала, как и в первый раз, когда я прочел ей строки Азизы, и ответила такими стихами:

Когда я вернулся домой, Азиза не поджидала меня, а лежала в постели, а мать пыталась уговорить ее что-нибудь съесть или выпить. Я заметил, как бледна и истощена дочь моего дяди, как запали ее глаза. Великая жалость охватила меня, и я подошел к ее ложу, и она прошептала мне:

– Азиз, сокровище моего сердца, прочел ли ты ей эти строки?

Я кивнул, подтверждая, что сделал так, как она хотела, и прочел ответ:

И тут же пожалел, что не промолчал, потому что, услышав эти слова, она лишилась чувств. Вошла моя мать и побрызгала ей лицо розовой водой и привела ее в чувство. Я сидел рядом, пытаясь утешить мою сестру и успокоить. Азиза улыбнулась мне с великой нежностью и заставила меня выучить еще один стих, чтобы прочесть вечером моей любимой.

И на нашем любовном свидании в тот вечер я прочел эти строки, и моя возлюбленная горестно вскрикнула и сказала:

– О Аллах, та, что сказала эти строки, скоро умрет!

Она заплакала и спросила, кто эта женщина.

– Дочь моего дяди, Азиза, – ответил я. – Она всю жизнь ждала нашей свадьбы и дожидалась меня из бани в тот день, когда должны были подписать наш брачный договор, но я сидел под твоим окном, завороженный, неподвижный, как статуя, на голову которой садятся птицы.

Я рассказал, что это Азиза разгадала все ее знаки и послания и это ее мы должны благодарить, потому что иначе я не добрался бы до сада и не утолил свою страсть.

Моя возлюбленная вздохнула и заговорила, словно обращаясь к Азизе:

– Какая жалость, Азиза, что ты умираешь такой молодой. – И она сказала мне: – Ступай к ней скорее, может быть, она еще жива.

Я поспешил домой в великой печали, но там услышал громкие крики, плач и рыдания, и мне сказали, что дочь моего дяди умерла. Мать, рыдая, набросилась на меня:

– Аллах накажет тебя за то, что ты ее сгубил – ведь ты один виноват в смерти Азизы!

Мы устроили похороны и погребли ее, а моя мать не отставала с вопросами:

– Что ты сделал, почему она умерла от горя и страданий?

– Я ничего не сделал, матушка, – отвечал я.

Но мать не переставала меня упрекать:

– Я тебе не верю. Расскажи, что между вами произошло! Ведь перед смертью Азиза открыла глаза и попросила меня передать тебе, что она никогда не будет тебя винить, и молит Аллаха не наказывать тебя, потому что ты всего лишь увел ее из этого мира в мир вечный. А еще она попросила меня передать тебе, чтобы ты сказал той, к которой ходишь каждую ночь: «Верность – добро, а предательство – зло». Она надеялась, что эти слова помогут тебе, и, умирая, сказала, что жалеет тебя, в этой жизни и в последующей.

И мать зарыдала и застонала, и добавила:

– Азиза оставила тебе кое-что, но взяла с меня обещание, что я отдам тебе это, только когда увижу, что ты плачешь и тоскуешь по ней.

Но, хоть я и горевал по дочери моего дяди, но в урочное время снова поспешил в сад, и в сердце моем были лишь страсть и вожделение к моей возлюбленной, а в памяти – лишь ее прекрасное лицо и обольстительное тело. Как только она увидела, что я вошел в сад, то спросила меня о моей двоюродной сестре, и я ответил, что она умерла. Моя возлюбленная отстранилась и сказала:

– Ты погубил ее молодость и убил ее.

Но я уверил мою возлюбленную, что невиновен в смерти двоюродной сестры, и повторил то, что велела сказать Азиза: «Верность – добро, а предательство – зло».

Услышав это, моя возлюбленная заплакала и сказала:

– Да сжалится Всемилостивый Аллах над Азизой, ибо она спасла тебя от меня даже после смерти. Она знала, что я намерена тебе навредить, но теперь – будь уверен – этого не случится.

Ее слова поразили меня.

– Навредить? Но ведь мы любим друг друга!

– Ты так молод, – отвечала она, – и твое сердце невинно, а у нас, женщин, свои хитрости и уловки. Обещай, что не будешь доверять ни одной женщине, ни молодой, ни старой, кроме меня, особенно теперь, когда нет в живых дочери твоего дяди, которая бы защитила тебя.

И она попросила меня отвести ее на могилу Азизы, и приказала резчику вырезать такие слова на ее надгробном камне:

И раздала милостыню бедным и нуждающимся, чтобы они поминали Азизу в своих молитвах.

Прошел год. Моя возлюбленная все так же нетерпеливо ждала меня каждую ночь, а я набрасывался на нее, как коршун на добычу. Мы обнимали друг друга и любили друг друга с великим пылом и редко говорили о несчастной Азизе. Если мы и говорили о ней, моя возлюбленная вздыхала и говорила:

– Ах, если бы я была знакома с ней и узнала о ней побольше! Тогда я была бы осмотрительнее.

Так мы и жили спокойно и счастливо, но в один прекрасный день по дороге в сад меня остановила старуха и попросила прочесть ей письмо от сына, которое наконец-то получила, – впервые с тех пор, как он отправился в путешествие.

Хоть я и был опьянен желанием и страстью, но согласился ей помочь. Я прочел письмо и уверил старуху, что сын ее жив и здоров, а затем пустился дальше, но старуха пошла за мной и спросила, не могу ли я прочесть письмо еще раз для ее дочери, потому что иначе та не поверит, что ее брат жив.

– Просто прочти письмо вслух из переулка, – попросила она, – и моя дочь услышит тебя.

Старуха поспешила к двери и открыла ее, и я увидел, как рука протянулась за письмом, и мелодичный голос спросил:

– Это ты, матушка?

Но стоило мне подойти ближе, старуха толкнула меня в дом и заперла дверь, и я понял, что попал в западню.

Девушка, стоящая передо мной, была красива и обольстительна. Она обратилась ко мне, и теперь голос ее звучал совсем не ласково:

– Скажи, Азиз, что тебе милее – жизнь или смерть?

– Конечно, жизнь, – отвечал я.

– Прекрасно! Тогда возьми меня в жены, – отвечала она.

– Будь я проклят, если женюсь на такой, как ты! – воскликнул я.

– Если ты женишься на мне, то избежишь гнева дочери Альсавахи Альдавахи.

– Но кто такая дочь Альсавахи Альдавахи?

Услышав это, девушка окликнула мать:

– Иди сюда, матушка! Он говорит, что не знает дочери Альсавахи Альдавахи!

Она громко расхохоталась, и мать присоединилась к ней.

– Стало быть, ты не знаешь, кто она такая? – повторила девушка, все еще смеясь. – А ведь это с ней ты был каждую ночь, целый год, четыре месяца и два дня – с той, с которой ты видишься каждую ночь в саду и которая убивает своих любовников одного за другим. Почему она еще не убила тебя? Хотели бы мы это знать!

Сердце мое застучало, когда я это услышал.

– Так ты ее знаешь? – спросил я.

– Знаю так же хорошо, как время знает людские горести, – отвечала девушка. – Чего я не знаю, так это того, как ты уцелел.

И я рассказал девушке и ее матери все о своей возлюбленной и о том, как Азиза помогла мне с ней сойтись. И наконец повторил последние слова Азизы, обращенные к моей возлюбленной: «Верность – добро, а предательство – зло».

– Теперь я понимаю, – сказала девушка. – Ты знаешь, что эти слова спасли тебя от дочери Альсавахи Альдавахи? Послушай, ты человек еще молодой, не сведущий ни в девичьих уловках, ни в женском предательстве. Давай поженимся. Я от тебя ничего не попрошу, только чтобы ты жил со мной как петух.

– Как петух? Но я не знаю, как живет петух!

Девушка расхохоталась, а мать ей вторила; девушка смеялась громче и громче, так что наконец упала на пол и насилу выговорила:

– Что петух делает в жизни, кроме как ест, спит и любится?

Я так смутился, что не знал, куда и смотреть. Но девушка, вовсе не стыдясь, приказала мне:

– Ступай же, подкрепи свои силы, готовься топтать меня, как курочку, посильнее да почаще!

И тут показалась ее мать с четырьмя свидетелями. Я оглянулся на дверь, думая бежать, но девушка сказала:

– Двери заперты так крепко, что и муравей не выберется.

Ее мать подбежала к нам и зажгла четыре свечи, а затем нотариус достал брачный договор. Девушка свидетельствовала за себя, что я выплатил выкуп за нее полностью, в два взноса, уплатила нотариусу и затем всех выпроводила. После этого она вышла и вернулась в одной прозрачной сорочке, бросилась на постель и принялась стонать и изгибаться, мурлыкая: «Теперь я твоя женушка!»

И так она продолжала, пока я, не стерпев, не набросился на нее. Вместе мы достигли вершины блаженства, и закричали от радости и удовольствия так, что голоса наши слышны были и на улице. Но когда я проснулся на следующее утро, меня охватил страх и ужас от того, что я сделал, и я задрожал, вспомнив о том, что не пришел к своей возлюбленной тем вечером. Я торопливо оделся, пытаясь придумать какое-нибудь хитрое оправдание своего отсутствия, которое убедило бы ее в моей невиновности.

Но девушка тоже встала с постели и выпрямилась, уперев руки в бока, со словами:

– Ты что это задумал? Считаешь, что как вошел в баню, так из нее и уйдешь? Думаешь, я такая же, как дочь Альсавахи Альдавахи, – ночью со мной порезвишься, а утром иди на все четыре стороны? Вот что я скажу тебе про этот дом – он заперт весь год напролет, кроме одного дня.

Услышав это, я содрогнулся от ужаса и огляделся по сторонам, ища, как бы сбежать.

– Я бы на твоем месте не тратила время попусту, – продолжала моя жена. – И ворота, и двери, и окна – все заперто, и замки очень крепкие. Но не волнуйся: еды у нас хватит на целый год. Обещаю потчевать тебя самыми вкусными яствами, месяцы пролетят, словно дни, не успеешь и глазом моргнуть, и жить ты будешь счастливо, как петух.

И она засмеялась, и я засмеялся с ней, и она бросилась на кровать со стонами, и так я пробыл в заточении целый год, в конце которого она родила мне сына.

В начале нового года ворота распахнулись, двери и окна открылись, и в дом поспешили слуги с мешками припасов.

Я вскочил на ноги, собираясь уйти, но жена заставила меня дождаться вечера, сказав:

– Ты должен уйти точно в то же время, когда пришел.

Я боялся, что она продержит меня взаперти еще год, но она выполнила свое обещание и выпустила меня на том условии, что я вернусь, прежде чем ворота закроются. Она заставила меня поклясться на святом Коране, на сабле и на брачном договоре, что я не опоздаю. Я сразу же поспешил в сад и увидел, что ворота открыты и возлюбленная моя сидит на скамье, опустив голову на колени. Она исхудала и выглядела нездоровой, но просияла, когда меня увидела.

– Хвала Аллаху, ты жив!

– Откуда ты знала, что я приду сегодня? – спросил я ее.

– Я ждала тебя каждый вечер эти двенадцать месяцев.

Я бросился к ней и сжал ее в объятьях, и она, казалось, снова ожила.

– Теперь расскажи мне, что с тобой случилось? – спросила она голосом, полным любопытства и тоски.

Я рассказал ей все, и возлюбленная моя, казалось, поняла меня. И, убаюканный ее ласковостью и спокойствием, я доверился и сказал ей:

– Я должен вернуться к жене на заре.

Она пришла в ярость и стала кричать и браниться.

– Я могла бы сразу убить тебя, если бы не твоя Азиза!

Она посмотрела на меня взглядом, исполненным всей ненависти мира, и сказала:

– Как бы там ни было, теперь ты женат, у тебя есть сын, и мне ты не нужен. Но, клянусь Аллахом, я заставлю эту шлюху пожалеть о содеянном – ты перестанешь существовать и для нее, и для меня, ибо я перережу тебе глотку, как козлу.

Я задрожал от страха и взмолился о пощаде, но она громко крикнула, и откуда-то появилось десять рабов и сбили меня с ног, и связали мои ноги и руки веревками, пока она точила огромный нож, не обращая внимания на мои мольбы.

– Убить тебя – самое меньшее, что я могу сделать, чтобы отомстить за твою двоюродную сестру.

Я чуть не лишился чувств, когда увидел нож в ее руке, но все умолял ее, взывая к Аллаху, однако напрасно: она все точила нож. Когда она пошла ко мне, Аллах надоумил меня крикнуть: «Верность – добро, а предательство – зло!»

Услышав эти слова, моя возлюбленная, превратившаяся в убийцу, воскликнула:

– Истинно, твоя сестра спасла тебя и живая, и после смерти.

Я вздохнул с облегчением, но любимая продолжала:

– Но я не отпущу тебя так, я оставлю тебе отметину, которая будет напоминать о твоем позоре всю жизнь, и отомщу этой шлюхе.

И она приказала рабам разжечь огонь, и два из них сели на меня, чтобы я не мог двинуться, а она одним движением отрезала мне пенис, и я закричал, словно расставался с жизнью, и лишился чувств, и пришел в себя, когда она налила мне чашу вина и сказала: