Читать книгу Меньшинство меня самого. Путешествие с друзьями - Харви Гиллман - Страница 6

Для описания своего раннего детства я использую в качестве метафоры Эдемский сад. В саду этом всё замечательно, там полный порядок. Для всего там есть своё место, Адам раздаёт имена для всего, что видит в саду. Для него время ничего не значит, оно отсутствует для Адама: этот сад – бесконечное продолжение сего мига. Там нет никаких различий ни в чём: Бог и Адам как бы отражают друг друга, оба они и женского рода, и мужского, и оба бессмертны. Но Бог, предвидя, что осознание Адамом своего одиночества может негативно отразиться на нём, создаёт Еву, тем самым переводя вовне то, что было внутри. Но поскольку Адам – зеркальное отражение Бога, то и у Бога должен быть страх одиночества. Если Бог – это любовь, то всякая любовь жаждет ответной любви. Вскоре Адам и Ева впадают в искушение, нарушив запрет вкушать плоды от Древа познания Добра и Зла. Адам и его партнёр вкусили плод. Сначала это не приводит к смерти, хотя Ева и говорила змею, что съевший плод умрёт. Результатом вкушения плода становится обретение самосознания.

До вкушения плода их существование можно было назвать статическим, всё было как бы само собой разумеющимся. Они жили в мире данности. Теперь они обрели знание, и зеницы их разверзлись. Бог говорит с ними вопросами. Они слышат голос и понимают, что это – вызов: «Где вы?» – это первый вопрос, с которым Бог обращается ко всем людям. Мне ещё в детстве мой учитель иврита пояснил, что это был первый и вечный вопрос, который Бог задал нам всем. И ни вопрос, ни ответ не будут окончательными. Таким образом, теперь глаза этих чад сотворения открыты своей наготе, а уши их открыты для вопросов. И хотя Господь сжалился и создал им одежду, эти двое, далёкие предки наших одиночеств и уединенностей, должны были отправиться на землю, покинуть Эдемский сад.

Вот и мы, подобно Адаму и Еве, стоим у врат с херувимом, с пламенным мечом обращающимся, и смотрим назад в замешательстве. Мы вскоре начнём идеализировать потаённый сад детства нашего, весь покрытый цветами невинности и фруктами беззаботных радостей. Ну, то есть те из нас, у кого детство не было заполнено ядовитыми змеями голода, издевательств и насилия. Ибо в реальной жизни Эдемский сад – место потенциального одиночества, чьи деревья угрожают смертью. Различие между Эдемом и миром заключается в том, что глаза наши остаются открытыми. Попытка закрыть глаза после изгнания из Эдема не будет решением проблемы. Херувимы с мечами пламенными ведь по-прежнему там же, на своём месте. Попытка возвращения вела бы к смерти духа, ибо таковая стала бы отвержением всего последующего опыта, обретённого нами. Осознание одиночества может стать настолько мощным, что мы ощутим полное отчуждение. И потому мы ищем кого-то, кто защитил бы нас, кого-то властного, кто заменил бы нам того, кто изгнал нас. Нам нужен кто-то, кто смог бы всё поправить. Это новое божество могло бы быть всемогущим отцом, или заботливой матерью, партией, кланом, религией – подойдёт любое определение, только бы не смотреть в пугающую тишину, где живой образ Бога сидит в каждом из нас.

Эдем – первая стадия сознания. Он полон противоречий, но мы, подобно детям, не замечаем их, или не видим их несовместимости. Мы полагаемся на то, что взрослые – те, кто всё знает – нам всё объяснят и растолкуют. Но стадия эта, заметим, нестабильна. Уже скоро мы начнём полагаться на свои собственные глаза. Мы скоро увидим, что родители-то наши – колоссы на глиняных ногах. Мы станем неистовствовать, бунтовать, низвергать авторитеты. А ещё мы ищем что-то, что могло бы прикрыть глину ног. Мы стараемся защитить тех, кто, как нам кажется, предал нас. Мы закрываем глаза, потому что если держать их открытыми, то это – неимоверно больно. Мы ищем комфортный Эдем. Антоний Блум в своём труде «Медитация на тему» назвал это выбором между жизнью и смертью:

Стремясь пройти по жизни целыми и невредимыми, мы укрываемся в башне из слоновой кости, закрываем ум, подавляем воображение, сердцем делаемся жёсткими, как можно более бесчувственными, потому что больше всего нас страшит, как бы нам не причинили боль, не ранили нас. В результате мы становимся подобными хрупким и легко ранимым морским существам, которые создают вокруг себя твёрдое покрытие. Оно обеспечивает их безопасность, но держит их, словно в тюрьме, в жестком коралловом панцире, который постепенно удушает их. Защищённость и смерть взаимосвязаны. Только риск и незащищённость совместимы с жизнью.2

Так что, мы должны идти вперёд, с открытыми глазами, со всем нашим одиночеством, незащищённостью, борьбой с демонами и ангелами, которых встретим на своём пути. К тому же эти демоны и ангелы ещё многое могут нам дать.

Развитие сознания

Развитие сознания можно разделить на три стадии (отметим, что такое разделение, скорее, делается ради нашего удобства, а не является конструкцией научной или психологической точности). Эдем, который я назову тезисом, или состоянием, полным противоположностей, это – стадия, когда мы признаём имена и идентичности, что нам дают другие, как само собой разумеющееся. Затем идёт пустыня, антитезис, состояние протеста и бунта, отрицание детства. На этом этапе мы можем отвергать имена и придумывать имена сами для себя. И третья стадия – обетованная земля реализации самого себя, синтеза, разрешение противоречий. На каждой стадии мы можем остановиться и застопориться. Некоторые люди предпочитают жить жизнью Эдемоподобного игнорирования, ежедневного выживания, то, что Т. С. Элиот называл «Жили и как бы жили». А кто-то остаётся бунтовщиком в пустыне. Эти люди определяют самих себя в негативных терминах, они предпочитают быть в оппозиции ко всему. Иные видят противоречия, но ощущают себя достаточно сильными для того, чтобы принять этот факт как данность и продолжать жить дальше, – в постоянном динамическом напряжении. Они стараются оставаться открытыми для нового опыта. Но даже последняя стадия не является финальной. Могут возникнуть новые противоречия, порой болезненные, которые мы не пожелаем замечать. И тогда мы болезненно перенесём замечание со стороны нового поколения тех, кто в пути: они скажут, что то, что мы считали своим прибежищем свободы в земле обетованной, на самом деле – панцирь нашей самодельной системы безопасности. Путешествие никогда не закончится.

Этот процесс не относится только к индивидуумам. Через эти стадии могут проходить группы, а не только единицы. Я хотел бы рассмотреть эти группы, и я сам их часть. Это меньшинства, что помогли мне обрести понимание самого себя. Я понимаю, что все мы – единственные, но вполне естественно то, что люди стремятся найти группы себе подобных, кто поможет им утвердиться в этом мире, который не очень-то утвердительный сам по себе.

Когда я учился в школе, директор моей школы, помнится, спросил меня: почему это мы, евреи, всегда держимся друг за друга. Мы живём в еврейских районах, мы вместе обедаем, мы вместе не любим организованные спортивные мероприятия. Он мне давал подсказки, что, мол, это мы сами создавали себе проблемы. А ещё мы, еврейские дети, не чувствовали себя в безопасности в мире, где быть евреем означало – отличаться от других, а следовательно, подвергаться угрозам.

Я не думаю, что «еврейская проблема» – это всего лишь проблема самих евреев. Точно также я не считаю, что проблема геев или какая иная проблема какого-либо меньшинства является проблемой тех, кого она касается. С этими проблемами столкнётся и более широкая общность, когда ей случится иметь дело с чем-то нестандартным, отличающимся от обычного. Возвращусь к своей библейской метафоре (и это только лишь метафора, я обращаюсь к Книге Бытия как к поэме, а не как к историческому документу).

В самом начале Эдем не представлял угрозы Адаму и Еве. Всё было на своём месте, всё было в порядке до той самой минуты, когда глаза их были вынуждены раскрыться. И тогда они увидели, что они выпадают из окружающего их мира. Тогда родилась идея непохожести, отличия. Когда мы узнаём о наличии другого, чего-то нового, иного, мы ощущаем угрозу нашей собственной идентификации. Тогда мы проецируем наши сложности на этого другого или на этих других, и наши страхи касательно того, кто мы сами такие, становятся их страхами. Мы начинаем давать определения самих себя в терминах противопоставления иному, другому. Всякий, оказавшийся в числе меньшинства, может вскоре услышать что-то вроде этого:

И ничего нет удивительного в том, что представители групп меньшинств стараются держаться друг друга. Стремление к причастности, принадлежности – мощная сила. Принадлежность – своего рода удостоверение личности. В молодые годы я, помнится, чувствовал себя очень сильно изолированным, мне было трудно сойтись даже с другими изолированными людьми. Недоверие часто реализовывалось в высокомерной самоуверенности, которая, в свою очередь, только укрепляла стену отчуждения, ограждавшую мой личный мир. Когда же я, случалось, всё-таки обращался к кому-то, то это давалось мне так трудно, что здесь была бы уместна аналогия с разбиванием кирпичной стены. В иных случаях можно было сказать, что стремление дотянуться до других было таким безумным, что я прятался от мира за защитной стеной.

Преодоление первых препятствий и встречи с другими представителями меньшинств привели меня к сильному желанию оставаться в гетто. Сначала это было гетто еврейской общины, а потом – тогда я уже нашёл его – в гейском гетто. Я по-прежнему чувствую глубокую симпатию к тем, кто тащит свои гетто на своих спинах, уподобившись улиткам. И я понимаю тех сепаратистов, которые громко заявляют о том, что им нужно некоторое время и пространство для обретения вновь сил и достоинства. Для меня подлинность должна включать в себя способность принять мою уникальность, она должна быть в состоянии использовать мою уникальность во благо группы, общины, коллектива. У каждого человека есть таланты, которые пригодятся и будут уместны для единства всего человечества в целом. Если мы говорим «чернокожий человек прекрасен», «гей прекрасен», то мы можем говорить так, потому что мы все прекрасны. Такое открытие может быть весьма болезненным, потому что оно идёт вразрез со всем тем, чему нас учили в прошлом, учили в том мире, где считалось, что надо меньше думать о себе. В том мире и религиозные традиции определялись учением, что найти Бога проще тому, кто о себе не больно-то много воображает.

Что такое меньшинство?

Краткий Оксфордский словарь даёт такое определение слову меньшинство: «условие или состояние чего-то меньшего, низшего или находящегося в подчинении». Власть определяется цифрой. Меньшинство может существовать только в сравнении с большинством. Оно определяется своим относительным безвластием. Некоторые малые группы не подпадают под это определение. Ну вот такой пример: на доске объявлений в каком-нибудь университете всегда будет список курсов по тематике «темнокожие», «женщины», «геи», и так далее. Но никогда вы не найдёте курсов по тематике «рыжих», или, скажем, «левшей». Темнокожие люди находятся в меньшинстве, но это если мы говорим о Британии, а не о всём мире, так что мне следует определить их как отчасти географическое меньшинство. Что касается женщин, то они ни в коем случае не меньшинство, если мы говорим о численности, но являются меньшинством, если мы имеем в виду их число во властных структурах. Геи – меньшинство повсюду, но в отличие от упомянутых выше двух групп, они в основном невидимы как меньшинство. Рыжая шевелюра в нашем обществе – социально-нейтральный фактор. В христианской Европе в средние века рыжий цвет волос ассоциировался с цветом волос Иуды Искариота, потому считался несчастливым, и, несомненно, многие рыжие подвергались нападкам только лишь из-за цвета волос. Но мне ничего не известно о том, чтобы рыжие объединялись в целях самозащиты, или о том, что они сами считали бы себя в меньшей степени властными или людьми второго сорта. Злобные учителя часто бывали необоснованно неприветливы по отношению к левшам, но – опять же – мне ничего не известно о создании какого-нибудь «Союза поддержки левшей». Иначе говоря, важным является то, какое место занимает та или иная группа в том самом обществе, где она существует. Группой является любая смесь людей, у каждого из которых есть некие общие свойства. Меньшинство – группа людей, обладающих общественно значимыми свойствами, которые каким-то образом противопоставляют их другим членам общества. Такие свойства часто видятся не только отличительными, но и с пониженным статусом. Мужчины – меньшинство, если судить по количественным показателям, но – только по количественным.

Власть – это возможность определять реальность для других. Эта власть ощущается через язык, каким пользуется общество, через правовые и политические системы, тем, как она выражает этические стандарты, через то, как она выстраивает приоритеты. Общество – это все мы, и большинство из нас осознанно или неосознанно признают доминирующие ценности. Мы познаём их в школе, они становятся нам известными через чтение газет, через рекламные объявления, попадающиеся нам на глаза, через телевидение, которое мы смотрим довольно много в своей жизни, через спортивные игры, в которых мы участвуем, и даже через то, как мы проводим свои отпуска. Если мы по каким-то причинам слегка необычны, не вполне вписываемся в общий шаблон, то это не будет проблемой, система нас вполне примет такими. Проблемы возникнут в том случае, если мы бросаем вызов фундаментальным ценностям, тем ценностям, что приняты таковыми у окружающих. Меньшинства рассматриваются как угроза уже по самому факту своего существования и по той причине, что они, видите ли, требуют равенства. Когда женщины заговаривают о неравенстве в представительстве во власти, против них выдвигаются обвинения в том смысле, что они – по меньшей мере – неженственны, а по большей – что эти требования неестественны. Это ведёт к вопросу, а кто вообще определяет женственность и естественность? Когда геи говорят о притеснениях, то их называют подрывным элементом, а в некоторых странах их вообще бросают за решётку. Иногда их убивают. Профессор в «Моей прекрасной леди» вопрошал «Ну почему женщина не может быть как мужчина»? «Мы не ничего имеем против женщин, если только они не начинают рисоваться», – говорит редактор одной из вполне умеренных газет. Вот вам и либеральный отклик: играй ту роль, что тебе выдана нами, и всё будет хорошо. Кроме того, не шибко протестуй. Резкость – признак дурного вкуса!

Общественная норма

Ирвинг Гоффман писал в своей книге «Стигма»:

Так, для Америки есть только единственный тип идеального мужчины: молодой, женатый, белый, горожанин, северянин, гетеросексуал, протестант, получивший образование в колледже, полностью трудоустроенный, хорошо сложенный, нормального веса и роста, со свежими успехами в спорте. Каждый американский мужчина как бы взирает на мир, именно исходя из вот таких перспектив, тем самым давая понять всем, в каком ключе человек может говорить об общей системе ценностей в Америке.3

Такого человека довольно трудно найти! И тем не менее, именно на такого персонажа направлена реклама и для него печатаются объявления, для этого господина предназначены ипотечные кредиты, весь бизнес исходит из актуальности этих характеристик, а газеты ориентируются в своих материалах на вышеописанные стандарты. А ведь все мы – старые, не состоящие в браке, разведённые, гомосексуалы, бисексуалы, темнокожие, жёлтые, коричневые, сельские жители, южане, католики, квакеры, нехристиане, матери, дети, малообразованные и вообще без всякого образования, безработные, с незавидной фигурой, толстые и коротышки, не могущие похвалиться спортивными достижениями, все-все мы читаем объявления, мы должны ведь жить где-то, покупать одежду и тому подобное, и так далее. И мы либо притворяемся, приспосабливаясь, либо протестуем и требуем, чтобы с нами тоже считались. В том случае, когда мы притворяемся, наш гнев и раздражение обращёны на нас самих. Мы раздражены, становимся агрессивными, мы, порой, переносим свою злобу на тех, кто рядом с нами. Часто всё это приводит к тому, что мы начинаем ненавидеть самих себя. Если же мы начинаем протестовать и противиться, то в лучшем случае можем получить ярлык «непростого» в общении человека, а в худшем случае – получить звание бунтаря, особенно если подвергаем сомнениям допущения, лежащие в основе решений, которые повлияют на нашу жизнь.

Конечно, для выживания любой группы совершенно необходимо следование общественным нормам и общепринятым ценностям. Но что важно, так это то, что эти самые ценности должны быть подтверждены всеми членами группы: все они должны расписаться под ними. Если выживание какой-то общины, группы основано на угнетении части членов этой группы, тогда мы спросим, что это за выживание такое, и поворотимся к идее более всеобъемлющего освобождения.

Теперь, как можно утверждать, что мы все – уникальные инкарнации Бога, кем мы на самом деле и являемся? Мы должны научиться любить самих себя и друг друга, и неважно, кто мы – гетеросексуалы или гомосексуалы, неважно, какого цвета наша кожа, неважно какой общине мы принадлежим. Поступившись даже в чём-то малом, мы нанесём оскорбление Богу, которого мы, квакеры, видим во всём живом. Исследуя самих себя, мы открываем «другого», «иного»; отсюда проистекает начало уважения ко всему живому, к мирозданию. Надо отметить, что в утверждении нашем о том, что во всём есть нечто божественное, присутствует как светлая сторона, так и тёмная. Поиск познания самого себя ведёт нас от уединенности к общности. В этом движении, на этом пути нам следует критически переоценить базисные допущения и предположения, а также пересмотреть вопрос языка, который мы сами используем. Это окультуривание языка можно сравнить с сотворением новой жизни: неизбежна боль и путаница, но будет и радость.

Никосия