Читать книгу Кошки-дочери. Кошкам и дочерям, которые не всегда приходят, когда их зовут - Хелен Браун - Страница 9
8
Покинутая
ОглавлениеСвоевольные дочери рождаются для того, чтобы бросить вызов упрямым матерям
Все следующее утро я ждала, когда Лидия наконец скажет, что отменила поездку. После завтрака она спустилась из спальни, завернувшись в розовую шаль, и пригласила меня сходить куда-нибудь выпить кофе. Она предложила кафе «Шар» неподалеку от нашего старого дома. Я пустила Лидию за руль – в основном потому, что не слишком доверяла себе после случившегося накануне.
«Шар» блестел зеркалами и отполированным деревом. За то время, пока нас тут не было, в кафе успел поменяться персонал. Справедливо рассудив, что сейчас Лидия сообщит об изменении своих планов, я заказала два латте (один с соевым молоком) и приготовилась выглядеть удивленной.
Когда врачи подозревают у тебя смертельную болезнь, лучше поговорить о чем-нибудь другом. Я спросила Лидию, как дела у Нэда. Оказалось, что помимо хронических опозданий и сумасшедших идей (вроде средневековых боев на пластмассовых мечах в городских парках) он держит симптомы под контролем.
Лидия старалась не распространяться по поводу «симптомов», хотя мне всегда казалось, что это ненормально – слышать голоса в голове. Дочка уговаривала его бросить курить, похудеть и обновить гардероб. Но он не поддавался. Продолжал дымить, как паровоз, и отказывался носить «новые» вещи, купленные в благотворительных магазинах. Я спросила, что случилось с шарфом, который я для него связала. Оказалось, Нэд ни разу его не надевал. Во всяком случае, при Лидии. Я улыбнулась. Да, мужчин не переделать!
– Может, он наденет что-нибудь приличное хотя бы сегодня вечером, когда будет провожать меня в аэропорт, – мимоходом заметила Лидия.
Я даже не сразу поняла, что именно она сказала.
– Ты все-таки летишь? – уточнила я, чувствуя, как по спине пробежал холодок.
– Сейчас уже поздно менять планы, – ответила дочь, потягивая латте с соевым молоком.
Я не могла поверить, что Филипп не поговорил с Лидией и не убедил ее задержаться дома еще хотя бы на несколько недель.
– Но я, вполне возможно, серьезно больна… – пробормотала я, чувствуя, как жалко прозвучали эти слова.
Лидия уткнулась взглядом в чашку с кофе. Окажись я на ее месте… Но так уже случалось, и не раз. Она знала, что я на все готова ради своих детей.
Неужели дочь считает, что ее мать настолько несокрушима?
– Эта поездка очень важна для меня… – Лидия говорила со мной, как врач с беспокойным пациентом. – Я очень долго копила на нее. И…
– И что?
– Это трудно объяснить… Но… Я подумываю о том, чтобы стать буддийской монахиней.
– Кем? – Завсегдатаи кафе встревоженно взглянули на нас поверх газет.
Нет, это не может быть правдой. Моя девочка просто запуталась. Эксперименты с духовными учениями в ее возрасте – это одно. Но бросить учебу, семью и наплевать на свое будущее, чтобы стать невестой Будды, – нет, пусть и думать об этом забудет.
Не поймите меня неправильно, я ничего не имею против буддийских монахинь – в теории. Если бы кто-нибудь из моих друзей сказал, что их дочь собирается посвятить себя буддизму, я бы, вполне возможно, восхитилась ее поступком. Будучи довольно «духовным» человеком, я всегда поддерживала людей, которые пытаются постигнуть нематериальное. Но я оказалась не готова к тому, что этим всерьез увлечется моя дочь. Неужели я такая лицемерка?
Я как-то раз видела западную девушку в бордовых одеяниях и с бритой головой на улице возле университета. Нет, своей дочери я разгуливать в подобном виде не позволю.
– Это все из-за того монаха? – тихо спросила я.
Лидия замкнулась; по лицу дочери невозможно было понять, о чем она думает. Она посмотрела на меня вызывающе, хотя в глазах блестели слезы.
– Ты думаешь, мне будет легко? – спросила она, поднимаясь из-за стола и готовясь уйти. – Забыть всех, кого я люблю, и прислуживать девятилетним монахам только потому, что они мальчики?
Лидия принадлежала к древнему роду феминисток. Не в нашем характере было добровольно подчиняться кому-либо.
Бунт. Вот что происходило на моих глазах. Свое вольные молодые женщины выступают против матерей, чтобы понять, кто они есть на самом деле. Не так давно Лидия вела колонку о сексе в студенческом журнале. Не знаю, что шокировало меня больше. Моя дочь, пишущая о сексе или посвящающая себя буддизму.
Если ей так хочется бунта, почему бы просто не сделать татуировку?
– А что будет с твоей стипендией? – спросила я, из последних сил сдерживая поднимающуюся в душе бурю.
Лидия задвинула стул под стол и оглянулась по сторонам.
– Ты хоть понимаешь, сколько ребят все бы отдали ради такой стипендии? – Я тоже встала, чтобы быть с ней наравне.
– Это уже не важно, – тихо ответила Лидия, направляясь к выходу из кафе. – Хватит с меня экономики и политических наук.
Я процитировала ей слова шекспировского Гамлета: «Ступай в монастырь». Веками эти «учреждения» были местами для избавления от женщин. Если мужу надоедала жена или дочь не получалось выдать замуж, бедняжек вынуждали посвятить жизнь молитве и благочестию. И многие охотно прибегали к такому способу! Доказательство тому – огромное число монастырских руин на территории Европы. О восточных монахинях я знала куда меньше – только слышала, что они влачат жалкое существование и фактически являются служанками при монахах.
– И куда ты сейчас? – спросила я, направляясь к выходу из кафе вслед за дочерью.
– Домой, собирать вещи, – бросила Лидия. – Я пройдусь. Спасибо за кофе, – добавила она, прежде чем затеряться в толпе.
Я стояла у прилавка, не в силах поверить в случившееся. В каком веке она живет? Бросая чаевые в предназначенную для них банку, я вспомнила, как показывала маленькой Лидии разные причудливые штуки, которые купили в девяностых мои друзья, повернутые на философии Новой эры[13]. Целительные кристаллы, приспособления для чтения ауры, – тогда они казались безвредными, но кто знает, может быть, именно в тот момент я задела какую-нибудь грань ее души, отвечающую за странность и эксцентричные выходки.
Пока Лидия шла домой, чтобы подготовиться к монашеской жизни в охваченной войной стране, я ехала в город, где мне предстояла другая битва.
Если вам нужна надежная поддержка, можете смело обращаться к Филиппу. В тот день он сидел со мной в приемной и листал журнал о яхтах, пока я решала кроссворды. Со стороны муж выглядел абсолютно спокойным. Может, эта сдержанность и невозмутимость вошли у него в привычку в армии… или даже в школе для мальчиков.
В приемной висел тяжелый запах страха. Кофейный аппарат с хрипами и кашлем выплевывал очередную порцию противной темно-коричневой жидкости в подставленный стаканчик. У того, кто выбирал для этой комнаты цветочное оформление, были явные проблемы с чувством юмора. Возле аквариума с тропическими рыбками красовался букет белых лилий, хотя всем известно, что лилии символизируют смерть.
Я обратила внимание Филиппа на скульптуру из плавника. «Лучше бы они это бревно на пляже оставили», – прошептал он. По тону мужа я поняла, что ему здесь тоже не нравится. Настоящая супружеская солидарность.
Жизнерадостная дама назвала мое имя, и Филипп пошел вместе со мной в кабинет хирурга.
Обитая светлым деревом комната производила очень приятное впечатление, даже несмотря на разложенные повсюду брошюры о том, как справиться со страхом и отчаянием. На столе врача стояла коробка с бумажными салфетками, медсестра в углу что-то печатала на компьютере. Я задалась вопросом, сидит ли она здесь для того, чтобы поддержать и успокоить пациентов, или же чтобы в случае необходимости выступить в качестве свидетеля в суде – пациенты разные бывают.
– Как это случилось? – спросила хирург чрезмерно участливым голосом, пока мы рассматривали звездную галактику на снимках моей груди.
Мне ее тон не понравился. Она как будто была матерью, успокаивающей ребенка, который упал с трехколесного велосипеда. Я общалась с достаточным числом докторов, чтобы хорошо усвоить одну вещь: они знают, что все плохо, задолго до того, как скажут вам хоть что-нибудь.
– А каково ваше мнение? – спросила я в свою очередь, применяя журналистскую тактику вопросов, на которые нельзя ответить «да» или «нет».
– Вы правда хотите знать? – отозвалась врач. Таким же тоном можно было спрашивать, действительно ли я хочу сунуть голову в кастрюлю с горячей кашей или продавать Библию в центре Багдада.
Нет, конечно! Давайте на этом остановимся! А я выйду отсюда и сделаю вид, что пришла на обычную маммограмму.
Увы, слишком поздно.
– Я думаю, что она злокачественная…
Слова хирурга прозвучали так, будто она швырнула об стену деревянный ящик с пустыми бутылками.
В кабинете воцарилась тишина. Я внимательно изучала воображаемые обломки.
– Но у меня нет времени болеть. – Я наконец оторвалась от этого увлекательного зрелища. – Я пишу книгу.
Конечно, она обязательно учтет этот момент и договорится со злокачественной опухолью, чтобы та слегка притормозила.
– И о чем ваша книга? – вежливо спросила врач.
– Об исцелении, – ответила я. У меня не было сил вдаваться в подробности.
Хирург криво улыбнулась. Она слишком много знала, чтобы воспринимать мои слова всерьез.
Я посмотрела на руки доктора. Маленькие, изящные, с сильными пальцами.
«Смелые», «позитивно настроенные» – такими словами стремятся охарактеризовать людей, оказавшихся в подобной ситуации. Но я себя такой не чувствовала. Людей, у которых нашли рак – особенно если речь идет о кинозвездах или рок-певцах, – обычно описывают как «полных желания победить болезнь». В себе я такого рвения не ощущала. Напротив, я чувствовала себя несчастным травоядным, схваченным мощными челюстями хищника, который все сильнее сдавливает зубами мою шею. Победить? Нет, я хотела упасть в обморок и тихо полежать где-нибудь в уголке.
– Опухоль растет, – мягко продолжила врач. – Она распространилась уже на всю грудь.
– Мастэктомия? – спросила я.
– Да.
Подождите-ка! Может, договоримся? Разве нельзя удалить только часть груди, сделать лампэктомию, о которой я читала в журнале? Зачем отрезать все сразу?
Хирург ответила, что, учитывая размеры опухоли, мастэктомия – единственный вариант. В моем случае лампэктомия также будет означать расставание с грудью. Я посмотрела на мужчину, которого встретила двадцать лет назад, мужчину, у которого хватило смелости и безумия на мне жениться. Он молча изучал ногти на руках. Мне требовалось время, чтобы оценить масштаб катастрофы.
– А другая грудь?
– Не исключено, что ее тоже придется удалить. Мы не можем сказать ничего конкретного до тех пор, пока не получим результаты биопсии и магнитно-резонансной томографии.
– Вы думаете, я…
– Я думаю, что сегодня вы и так достаточно узнали, – с преувеличенной бодростью ответила врач. – Будем надеяться, что я ошиблась, и опухоль абсолютно безвредна.
Ее слова слились в еле различимую тарабарщину. Хирург выписала мне рецепт на снотворное. Она сказала, что дожидаться результатов анализов будет легче, если я смогу нормально спать по ночам.
Медсестра протянула мне визитку психолога. Мозгоправ? Вот уж нет. Я решительно отвергла саму мысль об этом и все-таки сунула карточку в сумку. В конце концов, теперь мне понадобится любая доступная помощь.
В комнате для взятия биопсии мужчина, которого легко можно было принять за любителя моделек поездов, атаковал мою грудь прибором, напоминавшим помесь экскаватора со степлером. Местная анестезия не слишком помогла. Прибор выстрелил четыре раза, прежде чем доктор удовлетворился результатом.
Выйдя из клиники, я разрыдалась на плече у Филиппа прямо рядом с нашей машиной. Деревья в парке неподалеку помахивали ветками, выражая свое сочувствие. Я не впервые сталкивалась со смертью – сын, родители, друзья… Но я не была готова к тому, что она доберется и до меня. Не так быстро.
Я хотела пойти на свадьбу Роба в январе. Катарине нужна мать. И кто будет стричь Филиппу волосы в ушах?
Сама перспектива умереть – освободиться от тела – меня не пугала (я надеялась, что слишком больно не будет). Но то, что придется покинуть мужа и детей…
Вечером, ковыряясь вилкой в ризотто, я рассказывала о том, что произошло за день. Девочки старательно кивали, не зная, что нужно говорить в такой ситуации. Иногда я пыталась представить, как они будут выглядеть, когда жизнь украсит их черты парой-тройкой морщинок. Возможно, я никогда этого не увижу…
Загрузив посудомойку, Лидия поднялась наверх. Она в любую секунду может сказать, что не едет на Шри-Ланку. Мы помиримся, будем плакать и улыбаться.
Впрочем, об этом пришлось забыть, когда я услышала стук спускающегося по ступенькам чемодана. Лидия была одета во все белое, как просят одеваться семинаристов, и выглядела одухотворенной и неприступной.
Стук в дверь возвестил о том, что пришел Нэд. Его глаза сияли. Я не могла понять, какие чувства он испытывает: обиду, восторг или смущение. Возможно, все сразу. Стоя в дверном проеме, он казался выше и шире в плечах, чем обычно. Нэд словно излучал физическую угрозу и бросал нам вызов: ну же, попробуйте помешать мне похитить вашу дочь.
Мы поцеловали Лидию на прощание; я ничего не почувствовала, когда прикоснулась губами к ее щеке. Нет, это происходит не со мной. Моя дочь меня не бросит, она не сможет…
Порыв холодного воздуха. Дверь захлопнулась. Лидия ушла.
Заливаясь слезами, я бросилась в спальню и упала ничком на кровать.
Лидия любила сирот. Ее преданность людям в инвалидных колясках не знала меры. Она была готова пойти на все, чтобы собрать средства для помощи беженцам. Не ела яйца, поскольку знала, что их несут томящиеся в клетках птицы. Беспокоилась об окружающей среде до такой степени, что ездила на моем старом велосипеде, хотя у нас была машина, и уговаривала меня отапливать дом компостом. Возможно, она действительно сильно любила Нэда, Будду и своего монаха. Сердце моей дочери было так велико, что весь мир мог согреться в его сиянии.
Почему же ей было так трудно уделить мне хоть капельку своего тепла?