Читать книгу Последний самурай - Хелен Девитт - Страница 3

Отец моего отца был методистский священник. Высокий, красивый, благородный; с роскошным басом. Мой отец был рьяный атеист и поклонник Кларенса Дэрроу[1]. Другие мальчики пропускали уроки, а он перепрыгивал целые классы, читал дедовой пастве лекции об углероде-14 и происхождении видов и в 15 лет получил полную гарвардскую стипендию.

Принес деду письмо из Гарварда.

Что-то глянуло из прекрасных дедовых глаз. Что-то сказало его роскошным басом: По справедливости, надо бы дать противнику шанс.

В каком смысле? спросил мой отец.

А смысл был такой: не надо отвергать Бога ради атеизма лишь потому, что умеешь переспорить необразованных. Пускай отец пойдет в духовную семинарию, даст шанс противнику; к концу учебы ему будет всего 19 – самое время пойти в колледж, если не передумает.

Отец, атеист и дарвинист, был человеком чуткой чести и воспротивиться не смог. Разослал заявления в семинарии, и все, кроме трех, его завернули – слишком мал. Три позвали на собеседование.

У первой была блестящая репутация, и поскольку отец был так юн, беседовал с ним ректор.

Он сказал: Вы очень молоды. Вы, наверное, хотите стать священником, потому что равняетесь на отца?

Отец сказал, что не хочет стать священником, но хочет дать противнику шанс, и объяснил про углерод-14.

Ректор сказал: священничество – это призвание, и наша программа задумана для тех, кто полагает, что призван. Очень сомневаюсь, что она пойдет на пользу вам.

Он сказал: Приглашение из Гарварда – замечательная возможность. Может, взять там курс теологии и дать противнику шанс вот таким образом? В конце концов, если не ошибаюсь, Гарвард начинался с богословского факультета – надо думать, богословие там до сих пор преподают.

Ректор любезно улыбнулся и предложил, если отец сочтет, что противнику нужны и другие шансы, составить список подходящей литературы. Отец поехал домой (жили они тогда в Су-Сити) и всю дорогу думал, что так противник, наверное, свои шансы получит.

Он поговорил с отцом. Прозвучал такой довод: курс теологии в сугубо светской обстановке вряд ли произведет надлежащее впечатление, но пускай мой отец решает сам.

Отец поехал во вторую семинарию, с хорошей репутацией. Беседовал с ним декан.

Декан спросил, почему отец хочет стать священником, и отец объяснил, что не хочет стать священником, а потом про углерод-14.

Декан сказал, что уважает стремления моего отца, однако они отдают капризом, а затем отметил, что мой отец очень юн. Посоветовал сначала пойти в Гарвард, а потом, если отец не расхочет давать противнику шанс, декан с удовольствием рассмотрит его заявление.

Мой отец пришел к своему отцу. Роскошный бас отвечал, что выпускник с гарвардским дипломом вряд ли устоит перед соблазном немедленно начать карьеру, но пускай мой отец, конечно, решает сам.

Мой отец поехал в третью семинарию, мелкую и заштатную. Беседовал с ним заместитель декана. Стояла жара, и хотя на замдекана дул маленький вентилятор, багровый толстяк ужасно потел. Замдекана спросил, почему мой отец хочет стать священником, и тот объяснил про шанс противнику и про углерод-14.

Замдекана сказал, что церковь оплачивает обучение семинаристам, которые хотят стать священниками. А поскольку мой отец священником стать не хочет, пускай платит $ 1500 в год.

Мой отец вернулся к деду, и тот сказал, что мой отец, наверное, сможет заработать $ 750 летом на бензоколонке, а он, дед, добавит недостающее.

И мой отец пошел в семинарию. Говоря, что он пошел в семинарию, я имею в виду, что он поступил в семинарию + по субботам из любопытства ходил в синагогу, поскольку правилами это не запрещалось, а почти все остальное время играл в пул «У Хелены», в единственном баре города, где соглашались обслужить 16-летнего.

Он ждал, что дед спросит, каково ему в семинарии, но дед так и не спросил.

В синагоге мой отец познакомился с человеком десятью годами старше – тот вел службы и почти всегда выходил читать. Вылитый Бадди Холли – люди так его и звали, Бадди (ему нравилось больше, чем Вернер). Мой отец сначала решил, что это раввин, но городок был мелкий, на раввина средств не имел, а службы вели местные добровольцы. Бадди мечтал петь в опере, но его отец заставил его выучиться на бухгалтера, и Бадди приехал из Филадельфии работать бухгалтером. Он тоже целыми днями гонял шары «У Хелены».

К концу третьего курса мой отец великолепно наловчился гонять шары. С выигрышей скопил где-то $ 500, а играл небрежно, чтоб не выигрывать часто и помногу. Всех завсегдатаев он обыгрывал, но однажды вечером в бар вошел чужак.

Так получилось, что чужак сначала сыграл со всеми остальными. Он бил плавно, двигался экономно, и было ясно, что с игроком такого класса мой отец еще не сталкивался. Отец хотел с ним сыграть; Бадди отговаривал. Бадди казалось, с чужаком что-то не то; либо выиграет больше, чем мой отец может проиграть, либо проиграет и вытащит пушку. Мой отец сказал, что это какой-то бред, но тут чужак склонился над столом, куртка у него задралась, и они увидели пистолет на поясе.

Игра закончилась, отец подошел. Он сказал: Мой друг говорит, ты опасен.

Чужак сказал: Со мной бывает.

Мой отец сказал, широко ухмыляясь: Он говорит, ты меня убьешь, если выиграю.

Чужак сказал: А ты считаешь, что выиграешь?

Мой отец сказал: Мы оба знаем, как это выяснить.

Чужак сказал: Ты кто таков будешь?

Мой отец сказал, что учится в семинарии.

Чужак удивился, что семинарист ошивается в баре.

Все мы грешники, брат, сказал мой отец весьма издевательским тоном.

Чужак и мой отец сыграли, из рук в руки перешла пятерка.

Чужак спросил: Отыгрываться будешь?

Они снова сыграли, на сей раз подольше. Мой отец по-прежнему играл небрежно; он, естественно, молчал, когда бил чужак, а когда наступал его черед, отвечал на вопросы чужака издевательскими байками про семинарию. Чужак был немногословен, но, судя по всему, забавлялся. В итоге отцу подфартило, он ударил, выиграл, и из рук в руки перешла пятерка.

Чужак сказал: А теперь давай разнообразим.

Мой отец сказал: Какого ты хочешь разнообразия?

Чужак спросил, сколько денег у отца за душой, и Бадди Холли за спиной одними губами зашептал НЕТ НЕТ Не говори ему идиот, а мой отец сказал, что у него $ 500.

Чужак сказал, что против $ 500 поставит сколько угодно. Шутка это была или нет, отец не понял.

Он сказал: Стольник. Пять раундов.

Чужак сказал, что тогда хочет посмотреть на отцовы деньги, ему пора ехать, и торчать здесь ради стольника он не намерен. 5 к 1, сказал он.

У отца при себе было $ 25. Еще $ 25 он одолжил у Бадди, а остальные добрал десятками и пятерками у завсегдатаев бара, которые понимали, что он их не кинет.

Они сыграли два раунда, и чужак выиграл оба с легкостью. В третьем раунде чужак начал было выигрывать с легкостью, но тут к отцу вернулась удача, он собрался и выиграл. Четвертый раунд он тоже выиграл, хотя битва была тяжела, а потом он выиграл и пятый раунд, и в баре стало тихо. Другие завсегдатаи тоже видели пистолет.

Чужак сунул руку под куртку, и все замерли. Он вытащил бумажник. Из толстой пачки вынул пять 100-долларовых купюр.

Он сказал: У тебя, небось, не бывало таких деньжищ за раз.

Мой отец заметил, что $ 500 у него уже есть.

Чужак сказал: $ 1000! Куча денег.

Он сказал: Смотреть тошно на человека при деньгах, который не знает, куда их деть.

Мой отец спросил: В каком смысле?

Чужак сказал, когда узнаешь что-нибудь чуть раньше остальных, можно подзаработать, коли деньжата водятся.

Мой отец сказал: Что ты такого знаешь?

Чужак сказал, что не удивится, если тут проложат новое шоссе.

Отец сказал: Если знаешь точно, что ж сам не подсуетишься? Домик себе прикупи.

Чужак сказал: Не люблю собственность. Руки связывает. Но если б не был против собственности, да еще бы $ 1000 раздобыл, уж я бы знал, куда деньги деть.

Бар закрылся, и чужак уехал. Так случилось, что миссис Рэндольф, домовладелица Бадди, хотела продать дом и переехать во Флориду, но никто не покупал. Мой отец заметил, что если чужак сказал правду, можно этот дом купить, перестроить в мотель и заработать кучу денег.

Если, сказал Бадди.

Вообще-то оба они были убеждены, что чужак знал, о чем толкует; пистолет добавлял его байке таинственного весу.

Мой отец сказал, что у него нет времени: как окончит семинарию, пойдет в Гарвард. Он уже туда написал, что согласен на то их приглашение.

Прошло несколько недель. Из Гарварда пришло письмо: так и так, нам бы хотелось посмотреть, чем вы занимались последние годы; попросили глянуть отцовы оценки и рекомендацию. Отец все отправил, миновала еще пара месяцев. В один прекрасный день пришло письмо, которое, наверное, трудно было писать. В нем говорилось, что Гарвард готов принять отца на основании его прошлых оценок, а затем разъяснялось, что стипендии, однако, присуждаются по заслугам, и не очень справедливо по отношению к другим студентам дать стипендию человеку, у которого средний балл – «удовлетворительно». И что, если отец решит поступать, ему, как и всем, придется платить за образование.

На Пасху отец поехал домой в Су-Сити. Бадди отбыл в Филадельфию праздновать Песах. Мой отец принес своему отцу письмо из Гарварда.

Дед поглядел на письмо и сказал, что, похоже, воля Божья не велит моему отцу поступать в Гарвард.

Четыре года назад пред моим отцом распахивалось блестящее будущее. Теперь ему светила жизнь третьесортного выпускника заштатной семинарии – решительно бесполезная специальность для человека, неспособного стать священником.

Отец от негодования онемел. Ни слова не сказав, вышел из дому. Сел в «шевроле» и проехал 1300 миль.

В последующие годы мой отец играл порой в игру. По дороге в Мексику знакомился с кем-нибудь и говорил: Вот тебе пятьдесят баксов, сделай одолжение, купи мне лотерейных билетов, – и давал человеку визитку. Скажем, шансы против джекпота – 20 миллионов к 1, шансы против того, что человек отдаст моему отцу выигрышный билет, – еще 20 миллионов к 1, и нельзя сказать, что жизнь моего отца полетела под откос, потому что был 1 шанс к 400 триллионам, что она туда не полетела.

Или отец знакомился с человеком по пути в Европу и говорил: Вот тебе пятьдесят баксов, если заедешь в Монте-Карло, сделай одолжение, сходи к рулетке и поставь их на 17, и пусть лежат 17 заходов, а человек говорил, что в Монте-Карло не собирается, а отец говорил: Но вдруг соберетесь, – и давал ему визитку. Потому что каковы шансы, что человек передумает и поедет в Монте-Карло, каковы шансы, что 17 выпадет 17 раз подряд, каковы шансы, что человек пришлет моему отцу деньги? Каковы бы ни были шансы, это не совсем невозможно, всего лишь крайне маловероятно, и не было абсолютной уверенности в том, что мой дед погубил моего отца, потому что был 1 из 500 триллионов триллионов триллионов шансов, что дед его не погубил.

Мой отец долго играл в эту игру, потому что считал, что надо дать деду шанс. Не знаю, когда сыграл в последний раз, но первый – когда, не сказав ни слова, вышел из дому и поехал за 1300 миль в Филадельфию к Бадди.

Мой отец бросил машину у Бадди перед домом. В гостиной громко и зло колотили по клавишам пианино. Хлопали двери. Люди громко разговаривали. Кто-то заорал. Пианино умолкло. Кто-то взялся играть на пианино, громко и зло.

Мой отец разыскал Бадди, и тот объяснил, что происходит.

Бадди мечтал петь в опере и работал бухгалтером. Его брат мечтал играть на кларнете и работал в отцовской ювелирной лавке. Его сестра Фрида мечтала играть на скрипке и работала секретаршей, а потом вышла замуж и родила троих. Его сестра Барбара мечтала играть на скрипке и работала секретаршей, а потом вышла замуж и родила двоих. Его самая младшая сестра Линда мечтала петь и решительно отказалась учиться на секретаршу, а отец решительно отказался оплачивать ее занятия музыкой. Линда села за пианино и заиграла шопеновскую прелюдию № 24 ре-минор – злую пьесу, которая после сорока повторов лишь набирает трагической остроты.

Дело в том, что отец их был из Вены и с детей спрашивал строго. Все дети виртуозно играли на пяти-шести инструментах, но терпеть не могли заниматься: из каждой пьесы выходили окровавленными, но непобежденными, или избегали ранений чудом; все они считали, что станут музыкантами. Бадди первым узнал, что музыкантами они не станут. Мистер Кёнигсберг полагал, что талант либо есть, либо нет; его дети не вырастали Хейфецами, Казальсами или Рубинштейнами, а значит, им не хватало таланта на профессиональную карьеру; а значит, лучше им играть для души, и когда Бадди окончил школу, отец объяснил, что Бадди надлежит стать бухгалтером.

Бадди сказал моему отцу: Понимаешь, я тогда не хотел огорчать отца, делать из мухи слона, думал, чего это я возомнил, будто умею петь, но потом все сдались, даже не пикнув. И я вот думаю – может, это я виноват? Если б я встал на дыбы, отец бы смирился, а они все не решили бы, что у них выбора нет, я вот думаю – вдруг это я виноват?

+ с надеждой замер…

+ и мой отец сказал: Ну а кто еще виноват? Ты зачем спасовал? Уступил противнику. Постарайся хотя бы, чтоб это больше не повторилось.

Мой отец понимал, что всегда будет ненавидеть себя за то, что уважил дедовы желания, и теперь решил, что хоть кто-то должен избежать этой ошибки.

Ей есть где жить? спросил он.

Нет, сказал Бадди.

Ну, пусть чешет на прослушивание, сказал мой отец и пошел в гостиную, а за ним, намереваясь защищать эту позицию, направился Бадди.

В гостиной сидела 17-летняя девушка с угольно-черными волосами, огненными черными глазами + огненно-красной губной помадой. Головы она не подняла, поскольку увлеклась 41-м исполнением шопеновской прелюдии № 24 ре-минор.

Мой отец остановился у пианино и вдруг подумал: Каковы шансы против поступления в семинарию, и походов в синагогу, и обучения игре в пул, допустим, он влюбился в еврейку из Филадельфии, разбогател на мотелях, и жил счастливо до скончания своих дней, скажем, шансы – миллиард к одному, что не равно невозможности, а значит, если подумать, не совсем невозможно, что на самом деле его отец не…

Линда съехала по басам и прогремела тремя злыми нотами. Р-рок. Р-рок. Р-рок.

Пьеса закончилась. В паузе Линда глянула на гостя.

А вы кто? спросила она.

Бадди представил моего отца.

А, атеист, сказала моя мать.