Читать книгу Лето бабочек - Хэрриет Эванс - Страница 3

Лондон, 2011

Книги, которые я люблю, обычно начинаются с рассказа о семье, с которой вам предстоит познакомиться. «Сестры Фоссил жили на Кромвел-роуд». «Начнем с того, что они совсем не были беспризорниками». Они были друг у друга – вот что автор хочет вам сказать.

Мне нравятся истории о семье. Они для меня вроде сказок: я не знала своего отца, а моя мама… Ну, совсем не как те мамы в книжках. Те, кто на самом деле за мной присматривал, кто занимался всеми этими скучными вещами, которым надо обучить ребенка (как чистить зубы, как переходить дорогу, как не путать обувь), – это Малк, мой отчим, и миссис Полл, пожилая леди с верхнего этажа, – как я была насчет них неправа. Ах, я была неправа насчет всего! И вся эта путаница до сих пор не разрешилась.

Тем летом произошло кое-что. То лето всё изменило. Год от года, месяц от месяца те события дают о себе знать. Как говорил Макс в «Там, где живут чудовища»: мы ведь не можем убежать от своего детства, правда?

Но если вам хочется какой-нибудь завязки этой истории, я думаю, эта история началась в апреле, и началась она с сущего пустяка: с застежки на новых ботинках.

Малк, мой отчим, говорит, что совпадений не бывает, что ничего не происходит без причины. Он говорит, я все равно бы ее встретила, ведь я почти всегда ходила на обед в библиотеку. Но я все-таки думаю, что в тот день случилось что-то еще. Случилась какая-то магия, которая работает всякий раз, когда тебе это надо. Она незаметно подкрадывается, прячась в длинных темных коридорах, на высоких башенках, по пыльным углам.

Почему я точно помню эту дату? Дело в том, что 15 апреля был ужасный день, я отметила два года работы в «Горингс» и два года после развода. Странно, когда тебе двадцать пять и ты уже можешь говорить «мой развод». (Ох. Это надо бы записать мелом на доске достижений, как однажды с восхищением сказал мой коллега, как будто я развелась, чтобы потом всем рассказывать, как это ужасно – выйти замуж так рано.)

15 апреля 2011 года был один из тех весенних дней, когда, несмотря на то что нарциссы уже вовсю расцветали то тут, то там, все же еще была зима, так как было ужасно холодно. Моя ежедневная обеденная прогулка из офиса по Хановер-стрит в Лондонскую библиотеку заняла одиннадцать минут – достаточно долго, чтобы понять, удобная моя новая обувь или нет. Я купила их за день до этого, тоже в обед, чтобы поднять себе настроение. Я надела их в час дня, в знак протеста этой самой дате. «Эй, смотрите, на мне новые ботинки! Кто теперь посмеет сказать, что моя жизнь полный отстой?»

И да, меньше чем через минуту после того, как я вышла из «Горингс» и направилась к Пиккадилли, я осознала, что у моих ботинок сзади была молния, которая проходила как раз от основания каблука до икры, и она так натирала, как будто много крошечных зубов вцепились в самую нежную кожу над пяточной костью. Когда я добралась до библиотеки, мои носки насквозь пропитались кровью. Наверное, эту застежку придумали, вдохновившись мифом об ахиллесовой пяте. Лондонская библиотека точно не то место, где в вестибюле отдирают от ног окровавленные носки, так что я поспешила наверх, спрятавшись там, чтобы в относительном одиночестве оценить масштабы трагедии.

На темных металлических полках больше миллиона книг, которые возвышаются стопками высотой в четыре этажа. И все это – в скромном углу у Сент-Джеймс. Библиотека пахнет, как я люблю: заплесневелой пылью, старой кожей и лаком. Я прихожу сюда, чтобы побыть одной, подальше от дребезжащих телефонов, звука клавиш и людей, просящих кофе, подальше от болтовни о мужьях и об относительных преимуществах кухонной мебели из «ИКЕА». Я прячусь среди книг, ожидающих, что кто-то придет их забрать, некоторые не открывали по сорок, по пятьдесят лет. На полках висят карточки:

Человеческие жертвы

Нубийская филология

Папье-маше

Табакерки

Мой отец купил мне пожизненный билет в Лондонскую библиотеку перед тем, как погиб. Маме не нравится, что я хожу сюда каждый день; я думаю, она боится, что здесь я вспоминаю о нем.

Когда я была маленькая, миссис Полл и я играли в одну игру, где мы должны были притворяться, что мой отец вернулся домой. Она придвигала свой кухонный стол к стене, ставила на него вверх ногами два стула, покрытых оранжевой тканью, и набрасывала сверху скатерть, под которой я ползала, нащупывая путь сквозь влажные, спутанные, цепкие заросли Амазонки, где его видели в последний раз, я представляла, как спасаюсь от тигра, который собирается меня съесть, и кричала: «Нет! Я буду десять лет твоим рабом, только не ешь меня, ведь я должен вернуться к жене и своей малышке в Лондон, в великий город посреди моря!»

Я стряхивала листву и другие штуки из джунглей с плеч, пятясь назад, а в это время миссис Полл очень убедительно рычала, выпучив глаза, с ужасным кривым оскалом, но потом она унималась и протягивала мне лапу.

Затем мы представляли, как он вернулся домой.

«Дилайла, дорогая, – говорила я быстро, потому что миссис Полл всегда бежала галопом по этой части игры, – я вернулся. Где же моя малышка Нина? Вот изумруды, которые так подходят к твоим прекрасным глазам, а теперь принеси мне сэндвич с ветчиной и яйцом, ведь я не ел ничего, кроме листьев и мармелада все эти десять лет».

«Ну все, хватит, Нина, – нежно говорила миссис Полл, и мир в моей голове исчезал, как картонные фигурки на игрушечной сцене, скользящей за кулисы, и снова мы были с ней вдвоем, в маленькой теплой кухоньке. – Время идти вниз. Мама ждет тебя. И вы вместе будете ждать папу».

Это было даже большей ложью, чем сама игра: мама давно перестала его ждать, и мы обе это знали. Мама почти всегда едва присутствовала в реальном мире, она или просто лежала под одеялом и рыдала, или кричала на кого-то по телефону – обычно на кого-то из Совета. Но я не могла все время быть с миссис Полл, как бы мне ни хотелось, и поэтому я нехотя спускалась по лестнице, цепляя ногами за щепки, торчащие из дырявого ковра, обратно в нашу квартиру.

Позже я поняла, что миссис Полл пыталась дать мне понять, что нельзя постоянно повторять одну и ту же поверь-игру и что нужно быть готовой, что однажды все изменится. Когда мне было примерно двенадцать и я все уже знала, мне стала стыдно, что мы с ней играли в ту игру, в основном потому, что в тропических лесах не водятся тигры. Но в глубине души я все еще думала об отце.

Сейчас мне двадцать пять. Не бойтесь, я не дура, – я знаю, что он не вернется.

После того, как я напихала в ботинки побольше туалетной бумаги, я забрала книгу, которую отложила на специальную полку, и захромала к столу. Я начала читать, но слова не выражали ничего, и я уставилась в окно, стараясь хоть немного успокоиться и утихомирить нарастающую волну мыслей, которые, казалось, готовы обрушиться на меня из ниоткуда, оставив меня разбитой, ошарашенной, пытающейся хоть что-то разглядеть.

В тот самый момент кто-то похлопал меня по плечу. Я вскрикнула, резко отпрянув назад на стуле.

– Обеденный перерыв заканчивается. Пора обратно на работу, – прошептал голос позади меня.

Я медленно повернулась.

– Себастьян? О боже. Ты меня напугал.

Себастьян наклонился из-за моей спины и поцеловал меня в щеку.

– Прости. В Британской библиотеке не нашлось того, что мне нужно. Надо было написать тебе, что я приду. Можно было бы съесть по сэндвичу.

Себастьян преподает английскую литературу в Университетском колледже Лондона – там мы и познакомились семь лет назад. Он посмотрел на книгу, которую я читала.

– «Детская литература и британский характер» – вау, Нинс, неужели тебе не хочется иногда просто съесть сэндвич и полистать ленту в телефоне? Ну, как нормальные люди?

– Я не как нормальные люди. Ты же знаешь. – Наступила короткая, напряженная пауза. И я сказала, будто в шутку: – В любом случае, мой телефон…

Он грустно посмотрел вниз на мой треснувший, древний, еле-еле живой смартфон.

– Перед вами музейный экспонат, дамы и господа…

Он повысил голос, и пожилая дама за соседним столом, в нескольких метрах, свирепо посмотрела на нас и уставилась, раскрыв рот, как будто увидела что-то ужасное.

– …да, Нина Парр. Подходим, подходим. Только после нашей свадьбы я обнаружил, что у нее в детской двенадцать экземпляров «Тайного сада». Да, двенадцать, господа.

Себастьян не унимался, и я покраснела.

– Шшшш, – сказала я. – Не смейся над этим. Особенно не сегодня.

– Сегодня?

– Наш развод.

– А что с ним?

Я посмотрела на его улыбающееся лицо. Он не помнит. Я подумала про себя, а почему я помню, почему я просто не позволила себе забыть все это.

– Сегодня два года. Я имею в виду, официально.

– Ох. – Он посмотрел на меня, понурясь, пока я ерзала на стуле, и обстановка все более накалялась. – Я не вспомнил. Прости.

Проблема в том, чтобы быть другом своего бывшего мужа – за которого ты вышла замуж, к ужасу обеих ваших благочестивых семей, в возрасте девятнадцати лет и «от балды», как говорится в романах Джоржетт Хейер, – это то, что ты часто даже забываешь, что вы были женаты, и это большая ошибка. Вы даже можете быть хорошими приятелями, как мы: в конце концов, мы достаточно друг другу нравились, чтобы пожениться. И все это здорово до тех пор, пока один из вас не поймет, как ужасно все стало. Ссоры, разбитое сердце, финальный раскол, раздел шмоток…

Начнем с того, что нам вообще не следовало жениться, вот в чем проблема. У нас был год отношений в университете, первая любовь, и в конце мы должны были перегореть, вместо того, чтобы устраивать всю эту драму. Думаю, что другие люди нервничали из-за этого больше, чем мы, – особенно его родители. Это было неприятно, и возможно, это была ужасная ошибка, но странно, что мы оба справились. Мы друзья, близкие друзья. Хотя его родителям это не по душе.

Стараясь говорить более-менее дружелюбно, я сказала:

– Прощаю. И послушай: насчет «Тайного сада», сколько раз тебе еще говорить, что это моя любимая книга? И ничего нет странного в том, чтобы иметь несколько экземпляров любимой книги.

– Нет ничего странного! – Он весело засмеялся и прошелся рукой по взъерошенным волосам. – Ни в чем, что ты делаешь, нет ничего странного, Нина. То, что для одного психическое расстройство, для другого просто очаровательный стиль.

– Ах ты, высокомерный мерзавец, – сказала я, тихонько пихнув его, но мы улыбались.

– Согласен. Ну, ладно, проехали.

И тогда с соседнего стола раздался грубый шепот:

– Не могли бы вы оба, пожалуйста, не шуметь!

Пожилая дама все это время смотрела на нас, и ее огромные глаза потемнели от ярости. Я отпустила руку Себастьяна и, повернувшись к ней, быстро пробормотала:

– Извините, пожалуйста.

Она уставилась на меня.

– Вы!.. – прошипела она.

– Да, – сказала я, подталкивая массивное тело Себастьяна в надежде, что он как-нибудь исчезнет – он, хотя и был внимательным человеком, совершенно не чувствовал настроения окружающих. Я, единственный ребенок в семье, провела большую часть своей жизни, изучая людей, внимательно наблюдая за тем, какой эффект окажет сказанное мною.

– Я тебе потом позвоню, – зашипела я на него, почти отчаянно, потому что он, казалось, вообще не замечал, что пожилая дама сейчас взорвется.

– Когда, Нинс?

Больше из желания от него избавиться я сказала:

– Не знаю. Пойдем как-нибудь выпьем, хорошо?

– Выпьем? – нарочито серьезно сказал Себастьян. – Только ты и я?

– Почему нет?

Как только эти слова были произнесены, мы нервно посмотрели друг на друга, улыбаясь от того, что знали правду: мы не ходим выпить. Мы болтаем по телефону, мы обедаем раз в две недели, он то и дело заходит к нам домой – мама и Малк до сих пор его обожают. Мы переписываемся насчет всякой ерунды, но мы не планируем встречи, не назначаем вечерние свидания. Мы не ходим выпить.

– Ну, было бы здорово, Нинс.

– Может, вы наконец начнете разговаривать потише?! – Дама рядом с нами погрозила Себастьяну пальцем.

Я пробормотала, что можно было бы позвать с нами Элизабет. Или Ли. А потом пообещала ему позвонить – лишь бы уже выпроводить.

– Или мы вдвоем с тобой. Хорошо. Все в порядке, я ухожу, мадам, – сказал он женщине. – Вы знаете, он умрет, – сказал он, жестом показывая на ее «Грозовой перевал», – они оба умрут. Дурацкая книга, если вам интересно мое мнение.

Пожилую даму трясло от гнева, ее пучок скакал у нее на голове.

– Я вас знаю? – сказала она, пялясь на Себастьяна. – Думаю, я вас знаю.

– Эм… – Себастьян выглядел немного растерянным, потому что его семья знает абсолютно всех. – Нет, не думаю. Извините.

– Хм. – Она снова пристально посмотрела на него. – Хорошо, послушайте, кем бы вы там ни были, мне не нужно ваше мнение. Если вы сейчас же не уберетесь…

– Хорошо, хорошо, – сказал Себастьян, признавая поражение. – Пока, Нина. – Он помахал мне.

– Было… было здорово тебя увидеть. Правда.

И он ушел.

– Извините еще раз, – сказала я мягко.

Я изобразила что-то вроде улыбки моей разъяренной соседке, которая, как я надеялась, оценила мое раскаяние и желание избавиться от Себастьяна. Я знала, что через минуту мне тоже надо выдвигаться в офис: будучи менеджером, я должна была заново активировать телефонные линии ровно в два часа. Но какая-то гордость удерживала меня тут, как будто я отстаивала свою территорию. Я начала беспорядочно писать в блокноте, притворяясь, что рада наконец вернуться к своей важной работе. Я написала:

Я не хочу возвращаться с обеда.

Меня не волнует, что Бекки расширяет кухню и что Сью устраивает пасхальную охоту за яйцами.

Я ненавижу делать чай по десять раз в день. Я ненавижу, когда ко мне обращаются «Эй, ты!».

Мне не нужно выпивать с Себастьяном. Мне нужно ходить на чудесные свидания с людьми, с которыми я познакомлюсь. В интернете или еще где-нибудь.

Я не хочу больше делать все это. Я не хочу больше так себя чувствовать.

Я писала так увлеченно, что не услышала, как пожилая дама подошла ко мне сзади, и когда она ткнула меня в руку своим карандашом, я буквально подпрыгнула, до ужаса испугавшись.

– Я думала, тебе есть еще что мне сказать, милочка, – сказала она.

Именно тогда я почувствовала, как изменилась атмосфера. Она смотрела на меня с каким-то восторженным страхом, почти в панике: я никогда раньше не видела такого выражения лица.

– Я же извинилась – мне правда жаль, если мы вас потревожили.

– Разве? Разве? – Она затрясла головой. – Да. Посмотри на себя.

Она почти целиком была одета в черное. Единственное цветное пятно были ее томатно-красные колготки. Присмотревшись, я увидела, что все ее лицо изрыто, прорезано старческими морщинами, а короткие волосы совсем седые. Глаза были абсолютно черными, а мешковатое платье скрепляла большая агатовая брошь. Камни лениво поблескивали в мутных сумерках библиотеки.

– Я больше ничего не могу сделать, разве что еще раз извиниться, – сказала я, глядя на нее с любопытством. – Он очень громко…

– Ты можешь перестать врать и сказать мне правду.

Я подумала, что она сумасшедшая. Слегка холодным тоном я ответила:

– Знаете, читальный зал на нижнем этаже вам больше понравится, ну, на будущее, если вы хотите посидеть в тишине.

Она молча смотрела на меня в упор, сканируя мое лицо. Затем она засмеялась, горловым, диким смехом.

– Хорошо. Очень хорошо. Моя дорогая мисс Парр.

Я замерла, но потом посмотрела вниз и увидела своё имя – Нина Парр, написанное на блокноте, и выдохнула, но всего на мгновение.

Она проследила за моим взглядом.

– Значит, я права, – сказала она тихо. – Я права. – Она потерла глаза. – О боже!

Я не знала, что мне еще сделать, и просто села обратно. Позади послышался шелест моей сумки, которую она отодвинула ногой, и я цокнула. Я снова вперилась глазами в свой блокнот, притворяясь, что ее здесь нет. Я слышала ее дыхание – острое, мелкое, – и примерно через минуту она сказала:

– Ты совсем как твой отец, Нина.

Я почувствовала, как у меня на голове шевелятся волосы, а кожа покрывается мурашками: наполовину от злости, наполовину от страха. Я не знала, что ответить.

– Ты слышишь меня? Ты очень на него похожа.

Когда одинокий солнечный луч выхватил ее из полумрака, я посмотрела на ее сверкающую брошь и увидела, что она в форме бабочки. И тогда я испугалась. Потому что его убили именно бабочки, и я ненавидела их.

– Послушайте, мисс… Я не знаю, как вас зовут. Извините, но мой отец погиб. – И, так как она ничего не отвечала, я добавила: – Я ничего о нем не помню. Он умер, когда мне было шесть месяцев. Понятно?

Она сказала почти шепотом:

– Ага, значит, так они тебе сказали? Ну конечно.

Я повернулась, чтобы посмотреть на нее, и теперь увидела, что она очень расстроена. Ее лицо было сморщенное, и в глазах сверкали слезы. Она смахнула их рукой.

– Они ничего мне не сказали, – сказала я, и уверена, она слышала, как сильно билось в груди мое сердце. – Не знаю, о чем вы. Мой отец мертв.

– А как насчет Кипсейка? Она все еще там?

Я покачала головой. Кипсейк. На секунду я подумала, что знаю это имя.

– Что за Кипсейк? Кто еще там?

Она не ответила.

– Кто все еще там? – спросила я сердито.

– Может быть, это не ты. – Она моргнула, как будто вдруг растерялась. – Я была так уверена. Ты на нее тоже похожа. Очень похожа.

– Я не понимаю, что вы имеете в виду, – сказала я, но она уже направилась обратно. – Мой отец погиб, – сказала я снова, на случай, если ей нужно услышать это еще раз. – Мисс?..

– Трэверс, – ответила она, смотря в пол. – Меня зовут Трэверс. Мне нужно идти. Она скоро придет. Мне надо идти.

И она повернулась и исчезла.

– Мисс Трэверс. – Я позвала ее чуть громче, и мой голос раздался эхом, отскакивая от металлических полок в темноту. – Что вы имели в виду? Откуда вы знаете моего отца?

Но она ушла. И хотя через несколько секунд я поднялась и пошла за ней по темным лабиринтам библиотеки, я не смогла ее догнать. Она словно растворилась.