Читать книгу Тяжелые времена - Хиллари Клинтон - Страница 8

Вскоре после того, как я была утверждена в должности госсекретаря, в наш дом на северо-западе Вашингтона нагрянула группа инженеров. Они установили у нас ярко-желтый телефон закрытой связи, чтобы даже в нерабочее время, даже ночью я бы могла поговорить с президентом или с послом в какой-нибудь далекой стране на деликатные темы. Это было постоянным напоминанием о том, что любые беды этого мира никогда не были слишком далеки от нас.

Вечером 25 апреля 2012 года, в среду, в 21:36, желтый телефон ожил. Звонил директор отдела политического планирования Госдепартамента и заместитель руководителя моего аппарата Джейк Салливан. Он говорил по закрытой линии связи с седьмого этажа Госдепартамента, куда он спешно вернулся, прервав редкий свободный вечер. Он сообщил мне, что у нашего посольства в Пекине возникла неожиданная проблема и что оно срочно запрашивает наши указания.

Тогда мы еще не знали, что примерно неделю назад слепой сорокалетний китайский правозащитник Чэн Гуанчен сбежал в провинции Шаньдун из-под домашнего ареста, перебравшись через стену своего дома. Он сломал ногу, однако смог ускользнуть от местной полиции, которая должна была следить за ним. Оставив свою семью, он с помощью современной «подземной железной дороги», организованной такими же, как он, диссидентами и их сторонниками, преодолел сотни миль и добрался до Пекина. Скрываясь в столице, он вступил в контакт с женщиной – дипломатом посольства США, у которой были давние связи с китайскими правозащитниками, и она сразу осознала всю серьезность сложившейся ситуации.

Чэн Гуанчен приобрел в Китае известность как «босоногий адвокат». Он защищал права инвалидов, помогал сельским жителям бороться с незаконным захватом земли коррумпированными местными властями, разоблачал нарушения прав человека в ходе проведения политики «одна семья – один ребенок», такие как принудительная стерилизация женщин и принудительные аборты. В отличие от многих других широко известных китайских диссидентов Чэн не был студентом элитного университета или городским интеллектуалом. Он сам был из бедных крестьян, юристом-самоучкой, и именно потому, что он являлся человеком из народа, его деятельность стала достоянием гласности. В 2005 году он был арестован после подачи группового иска от имени тысяч жертв репрессий со стороны властей. Местный суд приговорил его к пятидесяти одному месяцу тюремного заключения якобы за повреждение имущества и препятствие движению транспорта. Это был очевидный для всех несправедливый приговор, возмутительный даже для страны, игнорирующей принцип верховенства закона. После того как он полностью отсидел свой срок, он стал содержаться под домашним арестом, под надзором вооруженной охраны, отрезанный от внешнего мира.

Теперь Чэн Гуанчен был травмирован, находился в бегах и обратился к нам за помощью. На рассвете два сотрудника посольства США тайно встретились с ним в Пекине. Принимая во внимание то, что органы госбезопасности Китая охотились за ним, Чэн поинтересовался, не мог ли он укрыться в посольстве, по крайней мере, на то время, чтобы получить медицинскую помощь и разработать какой-либо план. Американские представители согласились передать эту просьбу в Вашингтон, где она была быстро доложена наверх. Чэн в это время в ожидании ответа продолжал кружить на машине по пригородам Пекина.

Ряд факторов существенно осложнял ситуацию. Прежде всего, это были организационные вопросы. У Чэн Гуанчена была сломана нога, и он находился в розыске. Если бы мы промедлили, то его, скорее всего, схватили бы. Дело осложнялось тем, что службы безопасности Китая усиленно и неустанно следили за нашим посольством и примыкающей территорией. Если бы Чэн попытался приблизиться к нему, они бы, вне всякого сомнения, схватили его прежде, чем мы бы успели отпереть дверь. Благополучно доставить его в посольство можно было, лишь послав наружу наших людей, чтобы спокойно забрать его. Боб Ван, заместитель руководителя нашего диппредставительства в Пекине, считал, что шансы Чэн Гуанчена составляли менее 10 %. Но если бы мы послали ему на помощь своих людей, они бы существенно возросли и превысили 90 %. Наряду с этим такой шаг, безусловно, усилил бы напряженность в наших отношениях с китайцами.

Крайне важным был также фактор времени. Когда это произошло, я готовилась сама поехать в Пекин с пятидневным визитом, чтобы вместе с министром финансов Тимом Гайтнером принять участие в ежегодном Стратегическом и экономическом диалоге с нашими китайскими коллегами. Это было кульминацией кропотливой дипломатической работы, продолжавшейся целый год. Повестка дня включала множество важных и весьма щекотливых вопросов, в том числе проблему напряженности в Южно-Китайском море, провокации со стороны Северной Кореи и ряд экономических проблемных вопросов, требовавших решения, таких как переоценка валюты и нарушения прав интеллектуальной собственности. Если бы мы согласились помочь Чэн Гуанчену, китайские руководители, скорее всего, в гневе отменили бы саммит. По крайней мере, в этом случае следовало ожидать существенного снижения сотрудничества по вопросам, имевшим важное стратегическое значение.

Таким образом, я должна была выбирать между спасением одного-единственного человека, пусть даже вызывавшего сострадание и являвшегося символической фигурой, и обеспечением наших отношений с Китаем. На одной чаше весов находились основные ценности Америки и наша репутация маяка свободы и страны широких возможностей, на другой – целый комплекс наших самых насущных вопросов в области безопасности и экономики.

Взвешивая свое решение, я вспоминала диссидентов, нашедших убежище в американских посольствах в коммунистических странах во время холодной войны. Один из них, венгерский кардинал Йожеф Миндсенти, оставался в посольстве США в течение пятнадцати лет. В 1989 году Фан Личжи и его жена Ли Шусянь, китайские физики, поддержавшие акции протеста на площади Тяньаньмэнь, укрылись на территории американского посольства в Пекине и провели в нем почти тринадцать месяцев, пока, наконец, не перебрались в США. Возможность такого поворота событий в случае с Чэн Гуанченом просматривалась с самого начала.

Мне также вспомнился совсем недавний инцидент. В феврале 2012 года, всего два месяца назад, начальник полиции города Чунцин[28] Ван Лицзюнь обратился в генконсульство США в Чэнду, столице юго-западной провинции Сычуань, за помощью. До того как оказаться в опале, Ван Лицзюнь был правой рукой Бо Силая, могущественного партийного босса соседней провинции. Ван Лицзюнь помог Бо Силаю создать широкую сеть коррупции и взяточничества. Впоследствии он также утверждал, что знает о сокрытии факта убийства британского бизнесмена женой Бо Силая. Бо Силай был колоритной фигурой и восходящей звездой Коммунистической партии Китая, но его масштабные злоупотребления властью, включая предполагаемое прослушивание телефонных разговоров председателя КНР Ху Цзиньтао, встревожили руководителей в Пекине. Началось расследование деятельности как Бо Силая, так и Ван Лицзюня. Опасаясь, что он закончит свою жизнь так же, как и отравленный британский бизнесмен, Ван обратился в наше генконсульство в Чэнду, заявив о готовности все нам рассказать.

Пока он находился в генконсульстве, силы безопасности, лояльные Бо Силаю, окружили здание. Это был весьма напряженный момент. Ван Лицзюнь не был диссидентом, защищавшим права человека, но мы не могли просто передать его в руки тех, кто ожидал его снаружи. Это означало бы для него смертный приговор, поэтому мы продолжали укрывать его в генконсульстве. Наряду с этим мы также не могли оставлять его у себя навсегда. Поэтому, уточнив у Ван Лицзюня его требования, мы обратились к центральным властям в Пекине и предложили, чтобы он добровольно сдался, если власти согласятся выслушать его показания. Мы даже не предполагали, насколько скандальной окажется эта история и насколько серьезно Пекин отнесется к ней. Мы договорились не разглашать информацию по данному вопросу, и китайская сторона была нам признательна за проявленную нами сдержанность.

Вскоре начался эффект домино. Бо Силай был отстранен от власти, а его жена была признана виновной в убийстве. Даже жесткая китайская цензура не смогла предотвратить этот громкий скандал, и он подорвал доверие к руководству Коммунистической партии Китая в непростое для него время. Президент Китая Ху Цзиньтао и премьер Госсовета КНР Вэнь Цзябао были намерены в начале 2013 года передать власть новому поколению руководителей, и им очень хотелось, чтобы это был плавный переходный период, а не потрясение общенационального масштаба в связи с выявленной официальной коррупцией и внутрипартийными интригами.

И теперь, спустя всего два месяца, нас ожидало очередное испытание, и я знала, что китайское руководство было раздражено более, чем когда-либо.

* * *

Я попросила Джейка установить конференц-связь с Куртом Кэмпбеллом, заместителем госсекретаря Уильямом Бернсом и советником Госдепартамента Шерил Миллс. Курт обеспечивал тесную координацию с нашим посольством в Пекине с момента первого контакта с Чэн Гуанченом, и он предупредил меня, что для принятия решения у нас оставалось, вероятно, меньше часа. Посольство сформировало группу, которая была готова по моей команде выйти к согласованной точке встречи. Некоторое время мы еще обсуждали ситуацию, а затем я сказала:

– Забирайте его!

В конце концов, это не было намеренным вызовом с нашей стороны. Я всегда считала, что гораздо более существенным источником силы и безопасности, чем наша военная и экономическая мощь, выступают наши ценности. Это не было голым идеализмом, такое мнение было основано на трезвой оценке наших стратегических установок. Соединенные Штаты как при администрации Демократической партии, так и при республиканцах на протяжении десятилетий постоянно говорили о нарушении прав человека в Китае. Теперь на карту была поставлена наша репутация в глазах Китая, а также других стран региона и во всем мире. Если бы мы не помогли Чэн Гуанчену, это подорвало бы наш авторитет в международном масштабе.

Я также учла следующий момент: в качестве хозяев предстоящего саммита китайцы уже приложили массу усилий для его обеспечения и так же, как и мы, были заинтересованы в его проведении. Наконец, принимая во внимание скандал с Бо Силаем и предстоящую смену руководства страны, они, надо полагать, уже были сыты по горло скандалами и вряд ли хотели нового провоцирования кризисной ситуации в наших отношениях. Поэтому я была готова поспорить, что Пекин не будет ставить под угрозу наши взаимоотношения в связи с этим инцидентом.

После того как я дала «добро», события начали развивать стремительно. Боб Ван выехал из посольства и направился к месту запланированной встречи. На долю Джейка выпало проинформировать обо всем Белый дом. Он объяснил, чем мы руководствовались, и ответил на скептические вопросы. Некоторые помощники президента высказали обеспокоенность тем, что мы своими действиями можем испортить американо-китайские отношения. Однако никто не был готов нести ответственность за то, чтобы оставить Чэн Гуанчена на произвол судьбы и велеть нам прекратить операцию. Все просто хотели, чтобы я и Государственный департамент каким-либо образом решили возникшую проблему.

В то время как Джейк объяснялся с Белым домом, на улицах Пекина разыгрывалась сцена из шпионского романа. Через сорок пять минут посольский автомобиль прибыл на место запланированной встречи, и Боб увидел Чэн Гуанчена. Но он также увидел, что неподалеку находились сотрудники китайских органов безопасности. Сейчас или никогда. Боб затолкал Чэн Гуанчена в машину, набросил ему на голову куртку и нажал на газ. Боб периодически докладывал в Вашингтон из автомобиля последнюю информацию, и все мы, затаив дыхание, надеялись, что их не остановят и что они доберутся до безопасной территории посольства. Наконец, уже почти в три утра по вашингтонскому времени, Боб перезвонил еще раз с хорошей новостью: миссия завершена и посольский врач оказывает китайскому диссиденту медицинскую помощь.

В течение следующих двух дней мы с Биллом Бернсом, Куртом, Шерил и Джейком обсуждали, что нам делать дальше. Первым делом надо было связаться с китайской стороной, проинформировать ее о том, что Чэн находится у нас, не определяя при этом его статуса, и просить ее о встрече, чтобы выработать какое-либо решение до начала саммита. Мы считали, что если бы нам удалось уговорить ее в духе доброжелательности обсудить данный вопрос, то мы бы уже наполовину решили его.

Затем следовало обсудить ситуацию с самим Чэн Гуанченом. Что именно он хотел? Был ли он готов провести следующие пятнадцать лет своей жизни в посольстве, как кардинал Миндсенти?

После того как мы спланировали наши действия, я велела Курту как можно скорее отправляться на самолете в Пекин, чтобы там лично руководить переговорами. Ему следовало вылететь поздно вечером 27 апреля, в пятницу, чтобы еще до рассвета в воскресенье быть на месте. Биллу надо было отправляться на следующий день. Мы также отозвали из отпуска посла Гэри Лока (он отдыхал вместе с семьей на Бали) и разыскали юридического советника Госдепартамента, бывшего декана юридического факультета Йельского университета Гарольда Коха, который, как оказалось, путешествовал в глубинке Китая. Когда Шерил дозвонилась до него и спросила, как быстро он сможет добраться до закрытой линии связи, он ответил, что по меньшей мере через четыре часа.

– Необходимо связаться, – сказала она. – Я вам все объясню.

Когда Курт приземлился в Пекине, он сразу же направился на третий этаж казармы морской пехоты, обеспечивавшей охрану посольства. Присутствие китайских сил безопасности вокруг посольского комплекса со вчерашнего дня значительно усилилось, и было ощущение осады. Чэн выглядел тщедушным и беззащитным. Трудно было поверить, что этот худощавый мужчина с большими темными очками оказался в центре назревавшего международного скандала.

Я вздохнула с облегчением, услышав от Курта, что его ожидала по крайней мере одна хорошая новость: китайская сторона согласилась на встречу. Учитывая, что речь шла об одном из китайских граждан, которого мы забрали на китайской территории, это уже само по себе было многообещающим. Более того, оказалось, что Чэн уже наладил отношения с Бобом и некоторыми другими сотрудниками посольства, говорившими на мандаринском наречии китайского языка, и заявил о твердом желании остаться в Китае, а не просить убежища и не проживать долго в посольстве. Чэн рассказал о насилии, которому он подвергался со стороны коррумпированных местных властей в провинции Шаньдун, и выразил надежду, что центральное правительство в Пекине вмешается и восстановит справедливость. Он особо надеялся на премьера Госсовета Вэнь Цзябао, у которого была репутация руководителя, заботящегося о бедных и бесправных. «Дедушка Вэнь», безусловно, поможет, как только узнает о том, что происходит на самом деле.

Пока мы с нетерпением ждали начала переговоров, у нас были определенные основания проявлять сдержанный оптимизм. На тот момент еще не было известно, что Чэн, непредсказуемый идеалист, окажется таким же жестким и сильным переговорщиком, как и китайские руководители.

* * *

С китайской стороны Курту противостоял опытный дипломат Цуй Тьянькай, который впоследствии был назначен послом в США. Мы с Куртом согласились с тем, что в своей первой встрече с Цуй Тьянькаем Курту следует быть крайне осторожным и постараться определить общие точки соприкосновения. Мы ни при каких условиях не выдали бы Чэн Гуанчена, но мне хотелось решить возникшую проблему быстро и без огласки, чтобы не подвергать опасности двусторонние отношения и предстоящий саммит. Обеим сторонам надо было выйти из этой ситуации победителями. По крайней мере, так предполагалось.

Однако китайская сторона намеревалась действовать по-другому.

– Я скажу, как можно решить эту проблему, – заявил Цуй Тьянькай. – Немедленно передайте нам Чэн Гуанчена. Если вас действительно волнует состояние американо-китайских отношений, то вам следует поступить именно так.

Курт дал осторожный ответ, предложив китайцам приехать в посольство для того, чтобы напрямую переговорить с Чэн Гуанченом. Это, однако, только разозлило китайского дипломата. Он разразился тридцатиминутной обличительной речью о китайском суверенитете и чувстве собственного достоинства у китайской нации, причем по мере своего выступления он говорил все громче и все более страстно. По его мнению, мы подрывали двусторонние отношения и оскорбляли китайский народ, а Чэн был трусом, прячась за американскую юбку. В течение следующих часов и дней нам пришлось пережить в официальных кабинетах министерства иностранных дел Китая еще пять раундов переговоров, и все были построены по одной и той же схеме. Кроме Цуй Тьянькая, китайская сторона включала также ряд старших (и довольно напряженных) должностных лиц из аппарата государственной безопасности. Они часто совещались с Цуй Тьянькаем непосредственно перед переговорами и после них, но никогда не высказывались в нашем присутствии. Как-то Курт стал свидетелем жаркого спора между китайским дипломатом и высокопоставленным чиновником из органов безопасности, но не мог расслышать деталей. Через десять минут раздосадованный Цуй отмахнулся от своего коллеги.

В посольстве Чэн Гуанчен рассказал нам о том, что он хотел бы изучить право и продолжить борьбу за реформы в Китае. Ему была известна судьба эмигрировавших диссидентов, которые потеряли авторитет, покинув страну и обосновавшись в безопасной безвестности в Соединенных Штатах. Это было не то, что он хотел. Гарольд Кох мог вполне понять его обеспокоенность. Его отец, южнокорейский дипломат, бежал из Сеула в 1961 году после военного переворота и эмигрировал в Соединенные Штаты. Гарольд весьма эмоционально расписал все те проблемы, с которыми Чэн Гуанчену пришлось бы встретиться, если бы он решил покинуть Китай.

Помимо того что Гарольд являлся одним из основных правоведов нашей страны, он также был опытным университетским администратором, и его опыт сейчас был для нас большим подспорьем. Он разработал план, который позволял Чэн Гуанчену покинуть посольство и избежать крайне щекотливого вопроса о предоставлении ему политического убежища, а китайской стороне в результате такого решения проблемы до начала саммита – сохранить лицо. Предлагалось принять Чэн Гуанчена на учебу в китайский юридический вуз где-нибудь подальше от Пекина, а затем, через некоторое время, например года через два, перевести его учиться в какой-нибудь американский университет. У Гарольда были тесные связи с преподавателями и администраторами в Нью-Йоркском университете, который создавал филиал в Шанхае, и на следующий же день он уговорил руководство университета предоставить Чэн Гуанчену стипендию. Это позволило нам представить китайской стороне свое предложение по комплексному решению данной проблемы.

Китайцы были настроены скептически, но не отклонили нашего предложения с ходу. Похоже, руководство Коммунистической партии Китая пыталось балансировать между поддержанием конструктивных отношений с нами и спасением Стратегического и экономического диалога – и удовлетворением требований представителей аппарата безопасности, проводящих жесткий курс. В конечном итоге Цуй Тьянькай получил указание: сделать все, что необходимо, чтобы решить имеющуюся проблему.

Поздно вечером 30 апреля, в понедельник, через пять дней после первого телефонного звонка, касавшегося возникшей проблемы, я села в самолет, направлявшийся с авиабазы «Эндрюс» в Пекин. Это позволило участникам переговоров иметь в запасе еще около двадцати часов, чтобы согласовать различные детали. Я не могу припомнить другой такой же напряженной поездки. Президент США дал четкие указания: переговоры не должны быть провалены.

Постепенно сложились все детали взаимной договоренности. Сначала Чэн должен быть переведен в больницу в Пекине, чтобы получить медицинскую помощь в связи с той травмой, которую он получил во время побега. Затем ему будет предоставлена возможность рассказать соответствующим органам о насилии, которому он подвергался, находясь под домашним арестом в провинции Шаньдун. В последующем он сможет воссоединиться со своей семьей, которая подвергалась преследованиям после его побега. После двух лет обучения в каком-либо вузе Китая у него будет возможность продолжить учебу в Соединенных Штатах. На всех этапах американское посольство будет постоянно поддерживать с ним связь. Курт представил на согласование список из пяти или шести возможных китайских университетов. Цуй Тьянькай просмотрел этот список и вспылил:

– Совершенно исключено, чтобы он учился в Восточно-Китайском педагогическом университете! Я не желаю, чтобы у этого человека была такая же альма-матер, как и у меня!

Это означало, что мы достигли определенного прогресса.

Сам Чэн, однако, не был полностью уверен в благоприятном развитии событий. Он хотел, чтобы его семья приехала в Пекин и переговорила с ним, прежде чем принимать окончательное решение. Это промедление не шло на пользу дела. Курт опасался, что после выдвижения нами новых требований китайское руководство, которое и так уже пошло на существенные уступки, может отказаться от достигнутых договоренностей. Однако Чэн проявил твердость. Конечно же, китайцы были крайне удивлены. Они подвергли Курта и всю нашу команду жесткой критике и отказались выполнять новое требование. Как они заявили, пока договоренность между нами не достигнута, не может идти и речи о приезде в Пекин жены и детей китайского диссидента.

Нам требовалось поднять ставки. Как известно, китайцы строго соблюдают протокол и уважают начальство. Мы решили воспользоваться этим в своих интересах. Билл Бернс был самым высокопоставленным карьерным дипломатом в администрации США и высокочтимым бывшим послом в Иордании и России. Кроме того, он являлся одним из самых спокойных и уравновешенных людей, которых я когда-либо встречала. Именно эти качества были нам крайне необходимы за столом переговоров. Прибыв в понедельник в Пекин, он принял участие в очередном раунде переговоров. Сидя напротив Цуй Тьянькая, Билл успокаивал его и приводил убедительные дипломатические аргументы: достаточно просто привезти сюда его семью – и можно будет не опасаться срыва саммита, поскольку весь этот инцидент останется позади. Смягчившись, Цуй согласился доложить о нашем предложении своему начальству. К полуночи, когда я находилась где-то над Тихим океаном, китайская сторона дала ответ: утренним поездом семья Чэн Гуанчена выедет из провинции Шаньдун. Теперь оставалось только, чтобы Чэн согласился покинуть посольство.

* * *

Когда рано утром 2 мая мой самолет приземлился, я сразу же отправила Джейка в посольство, чтобы он сообщил Чэн Гуанчену о моей личной поддержке. После длительного перелета мы не стали планировать на этот день практически ничего, и единственным мероприятием был неофициальный ужин с моим китайским коллегой, членом Госсовета КНР Дай Бинго.

Чэн все еще нервничал. Он чувствовал себя в безопасности в казарме морских пехотинцев, под присмотром посольского врача. У него сложились тесные отношения с персоналом посольства, особенно с послом Гэри Локом, который был первым американцем китайского происхождения на этой должности. Дед Гэри эмигрировал из Китая в США, где в штате Вашингтон он стал работать в качестве домашней прислуги, иногда в обмен на уроки английского языка. Гэри родился в Сиэтле, где у его семьи был небольшой продуктовый магазин, и стал губернатором штата Вашингтон, а затем министром торговли. Он был живым воплощением американской мечты, и я гордилась тем, что он являлся нашим дипломатическим представителем в это сложное время.

Гэри с Гарольдом часами сидели с Чэн Гуанченом, держа его за руку, успокаивая его и обсуждая его надежды на будущее. Дважды они организовали ему телефонный разговор с женой, когда она ехала на поезде на Пекин. Наконец Чэн вскочил, взволнованный и полный решимости, и произнес: «Пойдемте!» Судя по всему, эта затянувшаяся и непростая история наконец была близка к завершению.

Опираясь на руку посла и сжимая руку Курта, Чэн вышел из казармы и медленно подошел к ожидавшему его микроавтобусу. После того как он без колебаний сел в него, Джейк набрал на своем мобильном телефоне мой номер и передал телефон Чэн Гуанчену. После последних напряженных дней, полных ожидания и волнений, мы наконец смогли поговорить друг с другом. «Мне хочется расцеловать вас!» – сказал он. В тот момент я испытывала к нему точно такое же чувство.

Микроавтобус подъехал к находившейся поблизости больнице Чаоян, вокруг которой толпились журналисты и сотрудники госбезопасности. Китайская сторона неукоснительно выполнила свое обещание: Чэн встретился со своей женой и детьми, а затем его забрали врачи, которых сопровождали сотрудники нашего посольства. Я сделала тщательно подготовленное заявление для прессы (и это был мой первый публичный комментарий в связи с произошедшим), заявив: «Я рада, что мы смогли оказать содействие в том, что Чэн Гуанчен находился на территории посольства США и затем покинул его по своей воле и в соответствии с нашими ценностями». Со своей стороны, китайцы, как и ожидалось, осудили вмешательство США во внутренние дела страны, однако не отменили саммита и не поддались искушению немедленно вновь арестовать диссидента.

Когда Чэн был благополучно устроен в больнице, настало время обеда. Дай Бинго и Цуй Тьянькай пригласили нас в Храм долголетия, комплекс тихих двориков и изысканных домиков XVI века, в котором находится богатая коллекция предметов старины. Дай с гордостью организовал для меня экскурсию, и все мы испытали чувство облегчения, восхищаясь статуэтками из нефрита и изящной росписью. Продолжая свою традицию, мы с Дай Бинго оживленно обсуждали значимость американо-китайских отношений и различные этапы их развития. После обеда мы с Дай Бинго, Куртом и Цуй Тьянькаем уединились в небольшой комнате для неофициальной беседы. Как много времени прошло с тех пор, как Дай впервые показал мне фотографию своей внучки и мы договорились сообща работать ради того, чтобы наши дети унаследовали мирное будущее! И вот сейчас мы смогли преодолеть серьезную кризисную ситуацию и взяли на себя определенные обязательства. И тем не менее Дай не удержался от нравоучений. Он заявил, что мы сделали большую ошибку, доверившись Чэн Гуанчену, который, по его утверждению, был преступником, ловко манипулировавшим нами. Затем он обратился ко мне с настоятельной просьбой не поднимать этой темы во время моей встречи с председателем Ху Цзиньтао и премьером Госсовета Вэнь Цзябао, которая планировалась на этой неделе. Мы оба согласились с тем, что настало время сосредоточиться на срочных проблемах стратегического характера, выносимых на обсуждение на высший уровень, от Северной Кореи до Ирана.

* * *

А в это время на другом конце города состоялся совершенно иной разговор. Сотрудники посольства решили обеспечить Чэн Гуанчена и его супруге с учетом их долгих мытарств хоть какую-нибудь личную жизнь. И теперь, когда они наконец оказались одни в больничной палате, они засомневались в правильности его выбора. После того как с ними так жестоко обращались, разве могли они доверять китайским властям и быть уверенными в том, что те будут выполнять достигнутое соглашение? Когда Чэн оказался вне посольских стен и с высокой долей вероятности мог навлечь крупные неприятности на своих родных и близких, для него заветная идея остаться в Китае и сохранить свою высокую репутацию, несмотря на опасность, судя по всему, стала казаться менее привлекательной. Он разговаривал по телефону с друзьями в правозащитном сообществе, которые беспокоились о его безопасности и просили его уехать из страны, а также с журналистами, которые также подвергали сомнению правильность его решения остаться в Китае. К концу вечера он уже склонялся к тому, чтобы изменить это решение.

Пока мы находились в Храме долголетия, на мобильном приложении «BlackBerry» смартфонов моих коллег начали появляться тревожные сообщения средств массовой информации. К тому времени, когда я завершила встречу с Дай Бинго, было ясно, что что-то пошло не так. Журналисты цитировали Чэн Гуанчена, который заявлял с больничной койки, что он «больше не чувствовал себя в безопасности», что американцы бросили его и что он изменил свое решение остаться в Китае. Он даже отказался от своих слов, что хотел расцеловать меня! (Позже он признался журналистам, что «был смущен тем, что говорил со мной в таком интимном тоне».) Наш тщательно выстроенный план разваливался на глазах.

Когда мы вернулись в отель, я созвала в своем номере экстренное совещание. В то время как Чэн, похоже, совершенно свободно общался со всеми журналистами и правозащитниками от Пекина до Вашингтона, никто в посольстве не мог дозвониться до него на те сотовые телефоны, которые, по иронии судьбы, мы же ему предоставили. Нам еще была неизвестна официальная реакция китайского руководства, но оно читало те же новости, что и мы, и с каждым часом присутствие сил госбезопасности рядом с больницей наращивалось. Я уже представляла себе, как Дай Бинго и Цуй Тьянькай торжествующе заявляют мне: «Мы же говорили вам!»

Курт благородно изъявил готовность уйти в отставку в случае, если ситуация будет продолжать ухудшаться. Я без долгих слов отклонила это предложение и определила, что нам необходимо пересмотреть наш план. Во-первых, нам следовало незамедлительно сделать заявление, которое бы, в отличие от некоторых «горячих» новостных сообщений средств массовой информации, прояснило, что Чэн никогда не просил политического убежища и что ему в нем, конечно же, никогда не было отказано. Во-вторых, если утром Чэн будет продолжать настаивать на эмиграции в США, мы должны будем изыскать способ, вне зависимости от сложности и болезненности этого процесса, возобновить переговоры с китайским правительством и добиться новой договоренности с ним. Мы не могли позволить, чтобы эта проблема прилюдно обострилась и негативно повлияла на будущий саммит. В-третьих, мне предстояло вести подготовку к запланированным в рамках Стратегического и экономического диалога мероприятиям таким образом, как будто ничего не случилось, в соответствии с моей договоренностью с Дай Бинго. Вооруженные этими указаниями, мои подчиненные вышли из моего гостиничного номера, обдумывая поставленные задачи и забыв про усталость. Этой ночью никто из нас долго не спал.

* * *

Следующий день представлял собой совершенно фантастическое упражнение в дипломатической многофункциональности. Благодаря мерам, принятым властями в преддверии саммита, наш кортеж свободно мчался по улицам Пекина, обычно забитым «пробками», и даже традиционно грязный в столице воздух, казалось, в то утро был чище. Но предстоявшее нам было далеко не ясно. Очень многое зависело от ближайших нескольких часов.

Мы прибыли в государственную резиденцию Дяоюйтай, которая представляла собой обширный комплекс традиционных гостевых домиков, двориков, переговорных помещений и залов заседаний. Именно здесь в 1971 году госсекретарь Генри Киссинджер впервые провел переговоры с Чжоу Эньлаем, заложив основу для исторического визита президента США Никсона, нормализации американо-китайских отношений и всего того, что последовало за этим. Именно здесь, во время наших переговоров в 2010 году, резкое выступление китайского адмирала выявило всю глубину недоверия, которое продолжает разделять наши страны. Я задавалась вопросом: «Учитывая возникшую проблему, какую атмосферу переговоров и их направленность предпочтут выбрать наши китайские хозяева?»

Ответ я получила, как только начались первые официальные речи. Дай Бинго и другие китайские руководители, судя по всему, провели такую же упорную работу, как и мы с Тимом Гайтнером, чтобы создать ощущение нормального и спокойного течения форума. Они повторили стандартные тезисы о гармоничном росте Китая и необходимости для других стран соблюдать принцип невмешательства во внутренние дела (хотя это были всем хорошо знакомые утверждения, в свете последних событий они получили новую остроту). Когда пришла моя очередь, я не стала упоминать о деле Чэн Гуанчена и сосредоточила основное внимание на Иране, Северной Корее, Сирии и других многочисленных проблемах, для решения которых нам было необходимо сотрудничество с Китаем. Однако я отметила:

– Если Китай будет защищать права всех своих граждан, он будет более могущественной и процветающей страной и, безусловно, более сильным партнером, отстаивающим наши общие интересы.

В то утро я позволила себе только таким образом коснуться нынешней кризисной ситуации.

После выступлений мы распределились на более мелкие группы для подробной проработки повестки дня. Даже если наши мысли время от времени и обращались к событиям, разворачивавшимся в больничной палате на другом конце города, мы осознавали, что сейчас мы решали крайне важное дело, и поэтому не могли позволить себе отвлекаться от него. Таким образом, в течение многих часов я выступала с докладами и принимала участие в дискуссиях, задавала вопросы и поднимала насущные проблемы.

Курт тем временем постоянно отлучался, чтобы проследить за развитием событий, связанных с Чэн Гуанченом. Новости не радовали. Посольство до сих пор не смогло дозвониться до мобильных телефонов, предоставленных диссиденту, а китайцы ограничили физический доступ в больницу. На улицах неожиданно появились демонстранты, некоторые из них в честь своего героя носили темные очки наподобие тех, что были на Чэн Гуанчене, и это вызывало растущую обеспокоенность у китайских сил безопасности. Что же касается слепого диссидента, то он продолжал общаться с американскими журналистами, которые оповещали всех о его новом желании покинуть Китай и выехать в Соединенные Штаты и задавались вопросом, все ли мы сделали для того, чтобы помочь ему.

В Вашингтоне, где политическая борьба в год президентских выборов активизировалась, были озабочены и возбуждены. Спикер палаты представителей от республиканцев Джон Бонэр заявил, что он «глубоко обеспокоен» сообщениями о том, что Чэн Гуанчен «был вынужден под давлением против своей воли покинуть посольство США на фоне неубедительных обещаний и возможных угроз в адрес его семьи». Бывший губернатор Массачусетса Митт Ромни, кандидат на пост президента США от республиканцев, пошел еще дальше. Он утверждал, что это был «черный день для идеалов свободы» и «день позора для администрации Обамы». Не знаю, были ли эти критики в курсе дела, что на каждом этапе мы действовали в полном соответствии с пожеланиями китайского диссидента. Белый дом пришел к выводу о необходимости срочно принять антикризисные меры и дал нам в Пекин четкое указание: решить возникшую проблему.

Я поручила Курту и послу Локу незамедлительно возобновить переговоры с Цуй Тьянькаем и попытаться обеспечить выезд Чэн Гуанчена из страны. Это было легче сказать, чем сделать. Китайская сторона не могла поверить, что мы желаем пересмотреть ту договоренность, против которой они возражали с самого начала. Цуй Тьянькай лишь покачал головой. Он сказал, что Курту следует «вернуться в Вашингтон и уйти в отставку». Тем временем Чэн вышел уже на другой уровень своей информационно-пропагандистской деятельности. Хотя он так и не пообщался ни с кем в посольстве США, тем не менее он смог дозвониться до конгресса США. Близкий ему правозащитник Боб Фу поставил свой айфон на динамик и включил его в присутствии члена комитета конгрессмена Криса Смита.

– Я опасаюсь за жизнь моих родных, – услышали все голос китайского диссидента, который затем повторил свое требование разрешить ему выехать в Соединенные Штаты. Тем самым он подбросил дров в костер разгоравшегося политического кризиса.

* * *

Настало самое время вмешаться мне. Коль скоро Цуй Тьянькай отказался от переговоров, я была вынуждена отказаться от политического спектакля и решать данный вопрос непосредственно с Дай Бинго. Принесут ли свои плоды годы выстраивания отношений между нами? В пятницу я должна была в Доме Всекитайского собрания народных представителей встречаться с председателем Ху Цзиньтао и премьером Госсовета Вэнь Цзябао, и как для Дай Бинго, так и для меня было крайне важно, чтобы эта встреча прошла гладко. В наших общих интересах было урегулирование осложнившейся ситуации.

Утром 4 мая я встретилась с Дай Бинго и поблагодарила его за выполнение китайской стороной своей части договоренности. Затем я рассказала ему о той политической буре, которая разразилась у меня на родине, и описала ему те трудности, которые мы испытываем в связи с этим. Как мне показалось, Дай искренне удивился, услышав о спектакле, который был организован на слушаниях в конгрессе. В Китае ничего подобного никогда не происходило. Что же теперь делать? Я предложила решение, которое, как я надеялась, позволило бы сохранить нам лицо. Согласно первоначальной договоренности, Чэн должен был какое-то время учиться в Китае, а затем продолжить учебу в американском университете. Переход к очередному пункту намеченного плана, минуя предыдущий пункт, вовсе не будет означать какой-то новой договоренности, а всего лишь уточнение уже существующей. Дай долго и невозмутимо смотрел на меня, и мне страстно хотелось знать, что скрывалось за его невозмутимостью и стоическим спокойствием. Он медленно повернулся к Цуй Тьянькаю, который был явно возбужден, и велел ему проработать все детали с Куртом.

Воодушевленная, но пока еще полностью не уверенная в благополучном исходе, я направилась в Дом Всекитайского собрания народных представителей для встреч с высокопоставленными руководителями Китая. Я сдержала данное слово и не затрагивала тему слепого диссидента при разговоре с Ху Цзиньтао и позднее с Вэнь Цзябао. Мне не было в этом необходимости. В ходе наших встреч они производили впечатление отрешенных, но милых людей. Наши беседы носили в основном формальный характер. Мы обсуждали глобальные проблемы, влияющие на будущее наших отношений, в то время как наши помощники суетились рядом, стараясь найти какие-то решения, когда разговор заходил в тупик. У Ху Цзиньтао и Вэнь Цзябао завершался десятилетний срок их полномочий[29], в США также приближались президентские выборы, в результате которых правительство могло быть переформировано. Но даже если предстояла смена игроков, игра в основном оставалась той же самой.

Покинув Дом Всекитайского собрания народных представителей, я пересекла площадь Тяньаньмэнь и вошла в Национальный музей Китая, чтобы обсудить с членом Госсовета Лю Яньдун, самой высокопоставленной женщиной в китайском правительстве, вопрос об образовательных и культурных обменах между нашими странами. Дочь бывшего заместителя министра сельского хозяйства с крепкими связями в Коммунистической партии Китая, мадам Лю стала одной из двух женщин, избранной в Политбюро ЦК КПК. Мы уже на протяжении многих лет поддерживали теплые отношения, и я была рада видеть дружески расположенного человека в это сложное время.

Национальный музей Пекина – это огромное здание, которое по своим масштабам способно соперничать с Домом Всекитайского собрания народных представителей, расположенным на другой стороне площади. К сожалению, его коллекция безвозвратно пострадала в результате того, что отступавшие силы генералиссимуса Чан Кайши в 1948 году забрали на Тайвань многие самые ценные экспонаты и артефакты Китая. Чтобы залечить эту рану, нанесенную его национальной гордости, Китаю потребуется еще много времени. Когда мы поднимались по ступенькам перед парадной дверью, круто устремлявшимся вверх, Курт повернулся ко мне и спросил:

– Как вы считаете: правильно ли мы все сделали?

Это был вполне резонный вопрос после таких дипломатических усилий с высокими ставками, шокирующими событиями и крутыми поворотами сюжета этой истории. Я посмотрела на него и сказала:

– На этой работе мне приходится принимать множество решений, после которых у меня сосет под ложечкой. Сейчас у меня нет такого чувства. Это не такая большая цена, которую мы платим, чтобы защищать интересы Соединенных Штатов Америки.

Именно это Курт и хотел услышать, и это было правдой.

В музее нас встретила большая группа китайских и американских детей, размахивавших флагами и приветствовавших нас. Наверху хор китайских и американских студентов спел две приветственные песни, одну на английском языке, другую – на китайском. И затем два студента, которые учились в рамках программы студенческого обмена, выступили вперед и рассказали о своем опыте обучения за рубежом. Хорошо говорившая на английском языке молодая китайская женщина рассказала о своей поездке в Нью-Йорк, которая, по ее словам, открыла ей глаза на Америку, о которой раньше она только читала, расширила перед ней горизонты и породила в ней честолюбивые замыслы. Молодой американец также был красноречив, описывая на китайском языке свою учебу в Китае и то, как она помогла ему лучше понять отношения между нашими двумя странами.

Иногда на фоне дипломатической помпезной атмосферы встреч на высшем уровне, с их заранее подготовленными выступлениями и отрепетированным сценарием, вдруг проявлялись подлинные человеческие чувства, которые напоминали нам о том, ради чего мы, в первую очередь, делали свое дело. Это как раз был один из таких моментов. Слушая студентов, выступавших так эмоционально и с таким энтузиазмом, я вспоминала о всех наших усилиях, которые иные критики характеризовали как «мягкую» сторону дипломатии: об образовательных обменах, о поездках с культурной программой, научном сотрудничестве. Я сделала приоритетной задачей увеличение числа американских студентов, направляемых в Китай, поставив целью в течение четырех лет довести их количество до 100 тысяч человек. Наряду с другими соображениями я также полагала, что это поможет убедить осторожных китайских руководителей в том, что мы весьма серьезно относимся к вопросу расширения сотрудничества с китайской стороной. Эти программы, возможно, слабо освещались в средствах массовой информации, но у них был большой потенциал для того, чтобы оказывать воздействие на следующее поколение американских и китайских руководителей, с которым ни одна другая инициатива не могла сравниться. Если выступления этих студентов можно было считать подтверждением моей идеи, значит, она воплощалась в жизнь. Я взглянула на Лю Яньдун, Цуй Тьянькая и других китайских представителей и поняла, что они чувствовали то же самое.

Когда Цуй Тьянькай после обеда приступил вместе с Куртом и его командой к выработке следующих шагов в отношении Чэн Гуанчена, его тон был совершенно другим. Несмотря на расхождения в наших позициях, мы совместно работали для того, чтобы сохранить двусторонние отношения и обеспечить будущее этих двух студентов. Курту и Джейку удалось в сжатые сроки коротко и тщательно сформулировать заявление, в котором не было прямого упоминания проблемы, однако давалось понять, что стороны достигли взаимопонимания. Чэн как законопослушный гражданин Китая подает заявление на получение визы в США, и этот вопрос оперативно решается обеими сторонами. Кроме того, он мог взять с собой свою семью и начать учебу в Нью-Йоркском университете.

* * *

Вернувшись в государственную резиденцию Дяоюйтай, мы с Тимом Гайтнером присоединились к нашим коллегам на трибуне для завершения публичных выступлений в рамках Стратегического и экономического диалога. Я в своих комментариях упомянула те основные вопросы, которые удалось плодотворно обсудить в течение последних дней. Я отметила, что по ряду вопросов выявились серьезные разногласия, однако наряду с этим подчеркнула, что четыре года напряженной работы позволили нам выйти на новый уровень доверия, позволяющий нам преодолевать различные преграды и решать возникающие проблемы. Я процитировала выдержку из даосского учения, которую можно было бы перевести следующим образом: «Чтобы быть первым и вести за собой, надо видеть общую картину». Именно так мы и пытались действовать в этой кризисной ситуации, не теряя из виду ни стратегических проблем, ни наших основных ценностей. Заглядывая в перспективу, я сказала аудитории:

– Мы должны выстроить устойчивые отношения, которые позволят обеим нашим странам успешно развиваться и выполнять свои региональные и международные обязательства, избегая нездоровой конкуренции, соперничества или конфликтов. Мышление по принципу «кто кого», предполагающее, что кто-то должен выиграть, а кто-то проиграть, приведет только к отрицательному результату.

Как правило, китайские руководители отказываются отвечать на вопросы на этих завершающих «пресс-конференциях», поэтому после официальных выступлений мы с Тимом Гайтнером вернулись в наш отель для встречи с международными средствами массовой информации, организованной надлежащим образом впервые с момента нашего прибытия в Пекин. Первый вопрос, поступивший от Мэтта Ли из Ассошиэйтед Пресс, был вполне предсказуем.

– Госпожа госсекретарь, думаю, для вас вряд ли будет неожиданным тот вопрос, который я сейчас задам. Он касается проблемы, о которой все знают, но которую предпочитают игнорировать. Это как слон, которого предпочитают не приметить, – начал он.

Я улыбнулась этому оксюморону:

– Слон, которого предпочитают не приметить, – это хорошо. Это хорошее начало, Мэтт.

Смех на какое-то время снял напряжение среди присутствовавших. Мэтт продолжил:

– Как китайские ответственные лица, с которыми вы общались, высшее руководство Китая отреагировало на ваши обращения [по поводу Чэн Гуанчена]? Вы уверены, что ему позволят покинуть страну и выехать на учебу в США вместе с семьей? И как вы отреагируете на критику на родине и в других странах, когда будут утверждать, что администрация США в этом вопросе сработала крайне неумело?

Настало наконец время поставить на этой проблеме крест раз и навсегда. Я начала с тщательно подготовленного текста, который мы согласовали с китайской стороной, а затем добавила некоторые собственные соображения:

– Позвольте мне, прежде всего, отметить, что с самого начала мы действовали, руководствуясь выбором господина Чэн Гуанчена и нашими ценностями. И я рада, что сегодня наш посол вновь говорил с ним, а сотрудники нашего посольства и наш врач имели возможность встретиться с ним, и он подтверждает, что он и его семья теперь желают поехать в США, чтобы он мог продолжить свою учебу. В этой связи мы также с удовлетворением встретили официальное заявление, опубликованное сегодня китайским правительством, в котором подтверждается, что он может обратиться с просьбой о поездке за границу для указанной цели. Сегодня был достигнут прогресс в вопросе об оказании ему помощи в том, как бы он хотел построить свое будущее, и по мере развития событий мы будем продолжать поддерживать с ним связь. Наряду с этим позвольте мне добавить, что дело касается не только хорошо известных правозащитников. Речь идет также об основных правах и надеждах более миллиарда людей, живущих в Китае, и миллиардов людей во всем мире. Речь идет о будущем этой великой нации и всех народов. Мы будем продолжать сотрудничать с правительством Китая по указанным проблемам на самом высоком уровне и ставить эти проблемы в центр нашей дипломатии.

Пока журналисты щелкали фотокамерами и делали записи, я еще раз перебрала в уме свое выступление и убедилась в том, что было сказано верно. После пресс-конференции я пригласила свою команду на заслуженный праздничный ужин с уткой по-пекински и другими китайскими деликатесами. Курт и Гарольд рассказали о некоторых наиболее абсурдных злоключениях, случившихся с ними на прошлой неделе, и мы наконец почувствовали себя комфортно. Все расслабились, стал слышен смех. На следующий день я прибыла в аэропорт и полетела в Дакку, в Бангладеш.

Чэн все еще находился в больнице, и все мы отдавали себе отчет в том, что достигнутая нами вторая договоренность вполне может стать недействительной точно так же, как и первая. Никто из нас не мог чувствовать себя комфортно, пока Чэн не окажется в безопасности на американской земле. Исходя из достигнутой с китайской стороной договоренности, это могло занять несколько недель. Однако китайцы уже доказали в ходе кризисной ситуации, что они могут выполнять взятые на себя обещания, и я надеялась, что они сделают это снова. И действительно, 19 мая Чэн вместе с семьей прибыл в США, чтобы начать учебу в Нью-Йоркском университете.

* * *

Я очень гордилась своей командой и всеми сотрудниками посольства в Пекине. Все действовали как единый слаженный механизм. Мы четыре года готовились к тому, чтобы преодолеть кризис наподобие этого, организуя Стратегический и экономический диалог и налаживая другие дипломатические механизмы, накапливая опыт доверия между партнерами, укрепляя американо-китайские отношения на основе принципов взаимного уважения и обоюдного интереса и одновременно четко фиксируя необходимость соблюдать права человека и придерживаться демократических ценностей. С самого начала это было похоже на эквилибристику, но теперь я понимала: мы доказали, что наши усилия того стоили. У нас также были основания полагать, что наши отношения стали достаточно прочными, чтобы выдержать будущие возможные потрясения. А учитывая то, что у нас были различные подходы к некоторым проблемам, разные ценности и интересы, такие потрясения и кризисные ситуации были неизбежны.

Одной из основных целей плана по резкой смене стратегии было усиление нашей активности на азиатском направлении таким образом, чтобы продвигать свои интересы в более открытом, демократическом и развитом, чем Китай, регионе, не ослабляя при этом усилий по созданию продуктивных отношений с Китаем. Трения в наших отношениях являются отражением разногласий между нами по поводу решаемых вопросов, а также отражением весьма разных представлений о том, каким должен быть мир или, по крайней мере, Азия. Соединенные Штаты стремятся к обеспечению такого будущего, которое будет характеризоваться совместным процветанием и совместной ответственностью за мир и безопасность. Единственным способом построить такое будущее является разработка соответствующих механизмов сотрудничества и накопление соответствующего опыта, а также попытка убедить Китай обеспечить бóльшую открытость и свободу.

Вот почему мы выступаем против жесткой цензуры Китаем глобальной сети Интернет и подавления им политических активистов наподобие Чэн Гуанчена, а также тибетского и уйгурского мусульманского меньшинств. Вот почему мы хотим мирного решения вопросов, касающихся территориальных претензий Китая к своим соседям.

Китайцы считают, что мы не осознаем, как далеко они продвинулись и насколько сильно они изменились, того, насколько серьезно они опасаются внутренних конфликтов и распада страны. Их возмущает критика со стороны. Они утверждают, что китайские граждане пользуются большей свободой, чем когда-либо, у них есть свобода трудиться, передвигаться, создавать и накапливать богатство. Они по праву гордятся тем, что в Китае с бедностью большинства населения было покончено быстрее, чем в любой другой стране. Они считают, что наши отношения должны быть построены на взаимной заинтересованности и невмешательстве в дела друг друга.

Когда мы с чем-то не соглашаемся, они усматривают причину этого в наших опасениях развития Китая на международной арене и укрепления им своих позиций в мире. Мы считаем, что разногласия являются нормальным элементом наших отношений, что если мы сможем обеспечить соответствующий контроль, то это укрепит наше сотрудничество. Мы никак не заинтересованы в сдерживании Китая. Наряду с этим мы настаиваем на том, чтобы Китай играл по правилам, принятым всеми странами.

Другими словами, полной ясности в наших отношениях пока еще нет. Китаю предстоит сделать трудный выбор по некоторым вопросам, нам также. Мы должны следовать стратегии, проверенной временем: действовать во имя лучшего результата, но рассчитывать хотя бы на меньшее. И придерживаться своих ценностей. Как я уже говорила Курту и Джейку в тот первый тяжелый вечер, когда Чэн попросил убежища, наша защита основных прав человека является одним из величайших источников могущества Америки. Образ слепого китайского диссидента, получившего физическое увечье, стремящегося этой полной опасностей ночью в единственное место, где, как он знал, выступят на защиту свободы и возможностей человека, – в посольство США, – напоминает нам о нашей ответственности за то, чтобы наша страна оставалась маяком для диссидентов и мечтателей во всем мире.