Читать книгу Потерянные цветы Элис Харт - Холли Ринглэнд - Страница 10

Значение: Посланник любви

Sowerbaea juncea / Восточная Австралия

Многолетнее растение со съедобным корнем; растет в эвкалиптовых чащах, лесистой местности, степях и на субальпийских лугах. Похожие на травинки листья обладают сильным ванильным ароматом. Цветы – от розовато-лиловых до белых, лепестки напоминают бумагу на ощупь и тоже имеют сладкий ванильный запах. После пожаров пускает новые ростки.

Джун распахнула стеклянную дверь. Сидевшие за столами женщины затихли. Она оглянулась и жестом пригласила Элис следовать за ней.

– Цветы, это Элис. Элис, это Цветы.

Их бормочущие приветствия вспорхнули и зашелестели по коже Элис. Она ущипнула себя за запястье, чтобы отвлечься от неприятного ощущения в животе.

– Элис, – Джун сделала паузу, – моя внучка.

Послышалось несколько одобрительных возгласов со стороны Цветов. Джун выждала несколько мгновений.

– Она приехала, чтобы присоединиться к нам в Торнфилде, – сообщила она.

Элис стало интересно, была ли среди них женщина с голубыми волосами, но любопытство оказалось недостаточным поводом, чтобы она заставила себя встретиться взглядом с кем-то из них. Никто не проронил ни слова. Гарри подошел бочком и сел у ее ног, привалившись к ней всем телом. Она благодарно похлопала его.

– О’кей, – нарушила тишину Джун, – тогда давайте есть. А, нет, секундочку, подождите. – Она окинула взглядом женщин, – Твиг, где Кэнди?

– Заканчивает на кухне. Она сказала начинать без нее.

Элис увидела, что голос исходил от сухопарой женщины с ореолом темных волос вокруг ясного, открытого лица. Она улыбнулась так, что по коже Элис прошла волна тепла, как будто она вышла на солнце.

– Спасибо, Твиг, – кивнула Джун. – Элис, это Твиг, она присматривает за Цветами и ведет хозяйство Торнфилда.

Твиг улыбнулась и помахала. Элис попробовала улыбнуться в ответ.

Джун двинулась дальше вокруг стола, представляя Цветы. Эффектные очки носила Софи. Перья были в волосах у Эми. Робин красила губы красной помадой. А у Миф на бледной шее были татуировки с лазурными птицами; когда она улыбнулась и кивнула Элис, их крылья задвигались. Другие имена пронеслись мимо Элис потоком. Некоторые из них – Флиндер, Танмайи и Ольга – она никогда прежде не слышала. Другие – Франсин, Розелла, Каролина, Бу – встречались ей в разных историях. Элис никогда не доводилось видеть таких старых людей, как Бу; ее кожа, вся в морщинах и складочках, походила на бумагу, да и сама Бу была словно живая страница из книги.

Когда Джун закончила с церемонией знакомства, она усадила Элис за стол. Возле ее места красовался венок из желтых цветов; они были похожи на маленькие короны.

– Железновии означают приветствие незнакомцу, – чопорно произнесла Джун, сев рядом с Элис.

Казалось, что ее руки никогда не перестают дрожать. Элис спрятала ноги под стул.

– Приступайте, Цветы, – скомандовала Джун, взмахнув рукой, ее браслеты звякнули.

По команде веранда пришла в движение. Миски переходили из рук в руки, стаканы ударялись и роняли капли с запотевших стенок. Стук и звон ложек, погружающихся в очередное блюдо, и щипцов, подхватывающих кружочки баклажана, время от времени перемежались с воодушевленным лаем Гарри. Гул женских голосов сперва усилился, а потом стал затихать, когда все уже набрали полные рты. Элис представила себе, что это стая чаек кричит над мокрым песком, на котором разворачивалось пиршество из раков ябби. Она продолжала сидеть, опустив подбородок на грудь и смутно осознавая, что Джун разговаривает с ней, накладывая всего понемножку в ее тарелку. Элис была слишком занята венком из желтых колокольчиков, чтобы думать о еде. Приветствие незнакомцу. Джун была ее бабушкой и опекуншей, но она была незнакомкой. Несмотря на жару, Элис дрожала. Когда ей показалось, что никто не смотрит, она вытащила несколько железновий из венка и спрятала их в карман.

Она рассматривала женщин, сидевших вокруг столов. У некоторых из них был грустный взгляд, который прояснялся, стоило им улыбнуться. В волосах нескольких из них, как у Джун, мелькало серебро. Когда они ловили на себе взгляд Элис, они махали ей, словно она делала их счастливыми, словно была чем-то, что они потеряли и нашли. Из наблюдений за ними, за тем, как они откликались на движения друг друга и делали все синхронно, у нее родилось ощущение, что они исполняют танец, который исполняли уже тысячу раз. Элис вспомнила сказку, которую читала вместе с матерью: это была история о двенадцати танцующих сестрах, которые каждую ночь исчезали из своего замка. Сидя на веранде среди этих женщин, каждая из которых была облачена в свою печаль, как в изысканнейшее бальное платье, Элис чудилось, что она уснула и проснулась в одной из маминых сказок.

Когда после обеда убрали посуду и Цветы вернулись к работе, Джун и Элис остались вдвоем на веранде за домом. Сочный полдень был напитан запахами запеченной земли и кокосового солнцезащитного крема. В отдалении верещали сороки и болтали кукабарры. Гарри, порядком наевшийся подачек со стола, развалился рядом.

– Пойдем, Элис, – позвала Джун, широко раскинув руки, – я тебе все тут покажу.

Элис последовала за ней по задней лестнице, которая спускалась к рядам цветов. Вблизи они оказались выше, чем выглядели сверху. Ощущения были те же, что и в зарослях тростника, так что Элис на миг остановилась в замешательстве.

– Это наши сады, в них мы срезаем цветы. – Джун указала вперед. – Мы в основном растим местные, полевые – цветы Австралии. На этом Торнфилд всегда и держался – на торговле полевыми цветами.

Ее слова звучали натянуто и резко, как будто она говорила с долькой лимона на языке.

Джун дошла до дальней линии поля, указывая на парники и теплицы в конце участка и мастерскую на противоположной стороне, где Цветы работали после полудня, прячась от жары.

– За фермой до самой реки тянется дикий бушленд[9]. Река… – Джун запнулась.

Элис посмотрела на нее.

– Река – это отдельная история. Я расскажу тебе о ней в другой раз.

Она повернулась и теперь смотрела прямо на Элис, которой мгновенно завладела мысль о близости воды.

– Все это – земля Торнфилда. Она принадлежала моей семье поколениями. – Она запнулась. – Нашей семье, – поправила она себя.

* * *

Однажды в жаркий полдень Элис сидела на кухне у ног матери и читала книжку, пока та готовила ужин. Сказки научили ее, что, когда дело касалось семьи, не всегда все было тем, чем казалось. Короли и королевы теряли своих детей, как старые носки, и не находили до глубокой старости – если вообще находили. Матери умирали, отцы пропадали без вести, а случалось, что и целых семь братьев могли превратиться в лебедей. Для Элис семья была самой увлекательной темой. Мама просеивала муку, и на страницы открытой книжки сыпалась сверху невесомая пыльца. Их с матерью взгляды встретились: – Мама, а где остальная наша семья?

Агнес упала на колени, прижимая палец к губам Элис. Ее взгляд метнулся мимо Элис к гостиной, где Клем тихо посапывал.

– Нас только трое, зайка, – сказала она, – так всегда было. Ясно?

Элис поспешно кивнула. Она знала это выражение лица, знала слишком хорошо, чтобы продолжать допытываться. Но с того дня, когда она оставалась на пляже в одиночестве, с пеликанами и чайками, Элис начинала фантазировать – что, если бы сейчас одна из птиц превратилась в ее давно пропавшую сестру? Или тетю. Или бабушку.

* * *

– Почему бы мне не отвести тебя в мастерскую? – спросила Джун. – Ты сможешь понаблюдать, как работают Цветы.

Когда они шли среди высаженных рядами цветов, многие из них Элис не узнавала. Но затем она углядела прямо перед собой куст алой кенгуровой лапки. А рядом – цветы вьюнка. Элис покрутилась, осматривая ряды. Вон они, справа: пушистые желтые шапки лимонного мирта. Элис почти чувствовала в воздухе сладковатый запах мертвых водорослей и зеленого сахарного тростника с плантаций. Ее пальцы дрогнули при воспоминании о столе, они все еще хранили ощущение гладкой поверхности. Запах воска и бумаги, когда она поднимала крышку стола, под которой были ее коробки с мелками, карандашами и тетрадями. Ее мать, проплывающая мимо окна: руки пробегают по шапкам цветов, губы шепчут слова на тайном языке. Скорбное воспоминание. Возвращенная любовь. Сладость памяти.

Вопросы и воспоминания перепутались. Тревога каждое утро, когда просыпаешься и не знаешь, кого обнаружишь дома: маму, оживленную, с уймой рассказов наготове, или призрачную груду тряпья, которой не выбраться из постели. Страх, давящий, как сырость, в моменты, когда ждешь возвращения отца с работы. Его поведение, непредсказуемое, как буря с запада. Наконец, улыбающаяся морда Тоби. Его большие глаза, пушистая шерсть и задорные уши, которые ничего не слышали. Вопрос, которым она прежде не задавалась, ошарашил ее.

Погиб ли Тоби?

Никто не упоминал Тоби. Ни доктор Харрис, ни Брук, ни Джун. Что случилось с Тоби? Где ее собака? Что происходит с животными, когда они умирают? Осталось ли что-нибудь от всего, что она любила? Это она во всем виновата? Ведь она зажгла ту лампу в сарае отца…

– Элис? – позвала Джун, заслоняя глаза от послеобеденного солнца.

Мухи вились вокруг лица Элис. Она отмахнулась от них и посмотрела на Джун, бабушку, которую никто из ее родителей даже не упоминал. Джун, ее опекуншу, ее хранительницу, которая увезла ее от моря в этот странный край цветов. Она подошла к Элис и присела на корточки, чтобы их взгляды были на одном уровне. Какаду гала носились кричащим розовым потоком над головой.

– Эй, – прозвучал теплый и подслащенный искренней заботой голос Джун.

Элис втягивала воздух большими глотками, стараясь дышать ровно. Все ее тело ныло.

Джун разомкнула руки, и Элис без малейшего колебания шагнула ей в объятия. Джун подняла ее. У нее были сильные руки. Элис уткнулась в шею Джун. Ее кожа источала солоноватый запах, с примесью табака и мяты. Крупные слезы потекли по щекам Элис, поднимаясь из глубин, таких же мрачных и пугающих, как самые темные участки моря.

Пока Джун несла ее по ступенькам, а затем по веранде, Элис смотрела назад через бабушкино плечо. От поля до дома шла дорожка цветов, которые выпали из ее кармана.

* * *

Кухня Торнфилда была наполнена песней цикад и сумерками. Крошка Кэнди перестала мыть тарелки и потянулась к окну, чтобы вдохнуть осеннего воздуха. Он приносил с близлежащей реки водянистый аромат мха и камышей. Ее кожа покрылась мурашками. Джун рассказывала, что, вероятно, примерно в это время Кэнди и родилась, но где и у кого – никто не знал. За ее дату рождения решили принять ночь, когда Джун и Твиг нашли ее, брошенную, завернутую в голубое вечернее платье. Она качалась на воде в плетеной колыбели в заболоченных зарослях ванильных лилий между рекой и цветочным полем. Они были дома, укладывали спать двухгодовалого Клема, когда услышали плач. Когда луч света от фонарика Джун обнаружил ее и Твиг наклонилась, чтобы поднять малышку, Клем стал ворковать и хлопать в ладоши. Воздух так благоухал ванилью, что женщины назвали младенца Крошкой Кэнди. К тому времени как Джун и Твиг официально оформили опеку, это имя пристало к ней.

Она снова погрузила руки в мыльную воду, разглядывая полосатое небо цвета индиго. В недрах стен Торнфилда, состоявших из дерева и извести, зашумело, когда кто-то включил душ. Кэнди спустила воду из раковины и вытерла руки об кухонное полотенце. Она подошла к двери и бросила быстрый взгляд вниз, в коридор. Джун ждала, сидя напротив ванной комнаты: голова откинута назад, глаза закрыты, руки покоятся на коленях, пальцы сцеплены в замок. В приглушенном и бледном свете ее мокрые щеки отсвечивали серебром. Гарри сидел у ног Джун, положив одну лапу ей на коленку, как он часто делал, когда она бывала расстроена.

Кэнди шагнула обратно в кухню. Она драила столовые поверхности, пока они не начали сиять. Все лелеяли цветы снаружи, а ее садом была кухня, где празднества и банкеты всегда цвели пышным цветом. В свои двадцать шесть лет она даже представить себе не могла, что еще она любила бы так же сильно, как готовить. Никакой особенной роскоши, однако, не было: ни огромных белых блюд, ни миниатюрных закусок. Кэнди готовила, чтобы накормить душу. Аромат и количество были равно важны. Она стала штатным поваром Торнфилда, когда вылетела из института и убедила Джун, что может пользоваться ножом без угрозы для жизни. Это у тебя в крови, – сказала Твиг, откусив от первого ее пирога из маниоки, только что вынутого из духовки. Это твой дар, – заявила Джун, когда Кэнди поставила на стол ее первые овощные роллы, заправленные чатни из манго с домашними овощами и травами. Это было правдой: когда она готовила или пекла, казалось, что некое глубинное скрытое знание водит ее рукой, руководит ее инстинктами и вкусовыми рецепторами. На кухне она расцветала, вдохновленная фантазией, что, быть может, ее мама была шеф-поваром или папа – пекарем. При мысли, что она так никогда этого и не узнает, внутри у нее словно открывалась рана, и только приготовление пищи могло отвлечь ее от этой боли.

Весь дом содрогнулся, когда поток воды в трубах остановился. Кэнди перестала драить. Она перегнулась через стойку и прислушалась. Из коридора доносилось шарканье, а через мгновение – звук, с которым открывается дверь ванной комнаты.

Всегда было тяжело, когда приезжала новенькая: еще одна женщина, которая нуждалась в безопасном месте, где она могла бы спать спокойно. Такие приезды взбаламучивали воспоминания всех обитательниц Торнфилда. Но на этот раз все было по-другому. Это был ребенок Клема. И она не могла говорить. Более того, это была семья Джун, а у Джун не было семьи, это твердо знали все. Цветы – вот моя семья, – частенько говаривала она, махнув рукой в сторону полей и женщин за столом.

Но теперь миф, окружавший Джун, дал трещину. Ребенок вернулся.

* * *

К великому облегчению Элис, Джун оставила ее в покое, чтобы та приняла душ. Вода стекала по ее лицу. Она мечтала о глубинах, в которые можно было бы погрузиться, мечтала нырнуть в воду, достаточно соленую, чтобы она жалила губы, и достаточно прохладную, чтобы успокаивала глаза. Здесь не было моря, чтобы убежать к нему. Элис вспомнила про реку и страстно захотела найти ее. «При первой же возможности», – решила она. Пусть будет хоть что-то, достойное ожидания, даже такое незначительное.

Элис дождалась, пока кожа у нее на пальцах не сморщилась, и выключила душ. Ее полотенце было толстым и пушистым. Она надела пижаму, которую ей дала Джун, и почистила зубы. Зубная щетка была розовой, с изображением мультяшной принцессы. В зубной пасте было полно блесток. Они были такие красивые, что на миг Элис засомневалась, настоящая эта паста или игрушечная. Она вспомнила свою зубную щетку из светлого пластика с потрепанной щетиной, стоявшую в банке из-под «Веджимайт» рядом с маминой, на полочке в ванной комнате. В темных глубинах ее души снова что-то всколыхнулось и пролилось слезами. Чем больше она плакала, тем больше верила, что у нее внутри действительно было море.

Закончив в ванной, Элис последовала за Джун наверх. Гарри растолкал их и вбежал первым.

– Я знаю, что он ведет себя как клоун, но не давай Гарри одурачить себя. – Джун подмигнула Элис. – У него есть очень особенная магическая способность. Он чует печаль.

Элис помедлила в дверях, глядя, как Гарри укладывается в изножье ее постели.

– Здесь работают все, и обязанность Гарри – присматривать за теми, кто печален, и помогать им снова почувствовать себя в безопасности. – Голос Джун стал мягче. – У Гарри также есть свой тайный язык, так что, если по какой-то причине он не знает, что нужна его помощь, можно ему об этом сообщить. Хочешь выучить этот язык?

Элис ущипнула себя за кожу у основания большого пальца и кивнула.

– Отлично. Значит, это будет твоей первой работой – научиться «говорить» с Гарри. Я попрошу Твиг или Кэнди, чтобы они научили тебя.

Элис расправила плечи. У нее появилась работа.

Джун прошлась по комнате, задергивая занавески; они раздувались, как юбки в танце.

– Хочешь, чтобы я подоткнула тебе одеяло? – спросила Джун, указывая на кровать Элис. – О! – воскликнула она.

Элис проследила за ее взглядом. На подушке стоял маленький квадратный поднос, на котором поблескивал белый капкейк, украшенный бледно-голубым засахаренным цветком. К пирожному была привязана бумажная звездочка с надписью: «СЪЕШЬ МЕНЯ». Рядом лежал сливочного цвета конверт на имя Элис.

Улыбка пробилась через все перепутанные тернии ее души к лицу, согрев щеки. Она бросилась к кровати.

– Спокойной ночи, Элис, – сказала Джун, стоя в дверях.

Элис рассеянно помахала. Как только Джун вышла, она разорвала конверт. Внутри оказалось письмо, написанное от руки на бумаге такого же сливочного оттенка.

Дорогая Элис,

вот три вещи, которые я знаю наверняка:

1. Когда я родилась, кто-то – мне бы хотелось думать, что моя мама, – завернул меня в голубое вечернее платье.

2. Есть цвет, названный в честь дочери короля[10], которая всегда носила платья именно такого голубого оттенка. Рассказы о ней порой заставляют меня желать, чтобы мы с ней были друзьями: она курила в общественных местах (а в те времена женщины так не делали), однажды вместе с капитаном корабля прыгнула в бассейн прямо в одежде, еще она частенько носила вокруг шеи удава, а как-то раз стреляла из поезда на полном ходу по телеграфным столбам.

3. Моя любимая история такая: однажды жила-была на острове неподалеку отсюда королева, которая забралась на дерево, ожидая возвращения своего мужа с войны. Она привязала себя к ветке и поклялась оставаться там, пока он не вернется. Она ждала так долго, что постепенно превратилась в орхидею, окрашенную в точности в тот же цвет, что и ее королевское платье.

А вот еще одна история, в которой только правда.

В тот день, когда Джун сказала нам, что поедет в больницу и привезет тебя домой, я была в мастерской, выкладывала под пресс орхидеи Голубая леди. Я всегда любила их больше других цветов, потому что их сердцевина окрашена в мой любимый цвет – цвет платья, в которое меня когда-то запеленали. Цвет, которому отдавала предпочтение своенравная дочь короля. Цвет под названием «Элис Блю».

Сладких снов, горошинка. Увидимся за завтраком.

С любовью, Крошка Кэнди

Воображение Элис наводнили картинки новорожденных младенцев, своенравных женщин и голубых платьев, превращающихся в цветы. Она жадно схватила капкейк, отогнула края оберточной бумаги и вонзила зубы в сладкий ванильный бисквит.

Она уснула с крошками на лице, прижимая к сердцу письмо Кэнди.

* * *

Кэнди наполнила водой старую жестянку из-под томатного соуса, чтобы полить травы в нише за раковиной. Воздух наполнился ароматами кориандра и базилика. Она приготовила к утру четыре чашки, поставив их возле чайника: суповую миску Джун, которую та любила называть кофейной чашечкой, походную кружку с отколовшейся эмалью, из которой неизменно пила чай Твиг, и свою собственную фарфоровую чашку и блюдце, которые Робин расписала вручную ванильными лилиями специально для нее. Четвертая чашка была маленькой и ничем не примечательной. При мысли о детском лице, в котором читалось горе, Кэнди взглянула на потолок, гадая, нашла ли уже Элис ее капкейк.

Она развешивала кухонные полотенца, когда спустилась Джун. Сноп света, падавший от вытяжки, погрузил ее лицо в глубокую тень.

– Спасибо, Кэнди. За капкейк. Это первый раз, когда я видела ее улыбающейся. – Она напряженно стиснула челюсти. – Просто невероятно, – сказала Джун дрожащим от слез голосом, – как она может быть настолько похожей на них обоих.

Кэнди кивнула. Именно по этой причине она сама пока не была готова встретиться с Элис.

– Завтра можно начать с чистого листа. Ты ведь так нам всегда говоришь, верно?

– Это не так-то просто, отнюдь нет, – пробормотала Джун.

Кэнди пожала Джун руку, выходя из кухни. По пути в спальню она услышала скрип открывающегося шкафчика со спиртным. Кэнди не могла припомнить, когда еще Джун пила так сильно, как с момента приезда полиции, сообщившей о Клеме и Агнес. Люди повсюду пытаются найти выход: Джун нашла его на дне бутылки с виски. Ее собственная мать, как представлялось Кэнди, нашла его в зарослях диких ванильных лилий. Кэнди через многое пришлось пройти, прежде чем она поняла, что ее выход – на кухне Торнфилда.

Она закрыла за собой дверь спальни и включила светильник возле кровати, комнату залил рассеянный свет. Почти все, что она любила, было здесь. Широкий подоконник с большими окнами. Ботанические рисунки Твиг: на всех – ванильные лилии. Все были с датами, и самая первая относилась к ночи, когда Твиг и Джун принесли Кэнди домой с болота. В углу – кресло и стол, на котором лежала ее книга рецептов. Ее одинокая постель, накрытая покрывалом с вышитыми эвкалиптовыми листьями; его к восемнадцатилетию Кэнди смастерила Нэсс – одна из Цветов, которая раньше жила тут. Пару лет назад из городка близ банановых плантаций к северу отсюда пришла открытка от Нэсс: она купила там себе домик. Некоторые женщины, такие как Нэсс, приходили в Торнфилд, пережидали, набирались сил, а потом уходили. Другие, такие как Твиг и Кэнди, знали, что навсегда обрели здесь дом.

Она села и выдвинула ящик прикроватного столика, достав оттуда ожерелье, которое она всегда снимала, пока готовила. Она надела его через голову и повернула подвеску к свету: чашечка из лепестков ванильной лилии, запечатанная в смоле и окаймленная стерлинговым серебром, цепочка тоже была серебряной. Джун сделала этот кулон к шестнадцатому дню рождения Кэнди, как раз перед тем, как девушка распахнула свое окно навстречу безлунному небу и выскользнула в темноту, пытаясь убежать от чувства утраты, ранившего ее душу.