Читать книгу Рим - Хуана Хименес - Страница 3

Одним из важных аспектов крипто-истории является идеологически мотивированная концепция уничтожения римлянами государства Карфаген и геноцида его народа, в результате чего карфагеняне как этнос исчезли с лица земли в середине 2-го века до н. э. Несмотря на отсутствие прямых доказательств, я, на основании лишь косвенных данных, почерпнутых из исторических летописей греко-римских и раннехристианских авторов, утверждаю, что и после уничтожения государства Карфаген не только боролся с Римом, но и победил его. Римляне были уверены, что после окончательного разгрома Карфагена в 146-м году до н.э. дух его граждан сломлен, достоинство и самоуважение народа втоптаны в грязь римскими легионами и развеяны на городских пепелищах. Захватчики как-будто все сделали для этого: разграбили и разрушили до основания город с пригородами, а его жителей, – 50 тысяч – как повествует древнегреческий историк Полибий (200—120 г.г.до н.э.), автор «Всеобщей истории», обратили в рабство. Римский Сенат постановил: Карфаген сжечь дотла, а место, где стоял город, засеять селитрой в знак того, что оно проклято. И Марк Порций Катон (234—149 г.г.до н.э.), ярый ненавистник Карфагена, любую свою речь в Сенате завершавший рефреном «Карфаген должен быть разрушен», мог бы праздновать победу, а вслед за ним и все римляне. Но отцы Рима, дальновидные политики и умные стратеги, в гордыне своей презиравшие все другие народы, не приняли во внимание лишь одно обстоятельство: разрушенный город Карфаген – это только разоренное и опустевшее место. С его уничтожением не исчезли карфагеняне, потомки и носители духа одного из древнейших народов, на протяжении тысячелетий проявлявшего чудеса смекалки, изворотливости ума и упорства; народа, обладавшего необычайной жизнеспособностью, а сверх того знаниями и стратегическим мышлением в сочетании с коммерческой практичностью, цепкостью и холодным расчетом. Такой народ нельзя было одолеть и истребить. Немногие образованные римляне интересовались прошлым пунийцев, или пунов, как называли римляне карфагенян-финикийцев. Между тем, название «финикийцы» жителям Ханаана дали вездесущие путаники-греки, но самоназвание финикийцев – бен Анат, сыны Анат. В исторической науке за ними закрепилось также и другое название, библейское, – хананеи, т.е. жители Ханаана. Еще когда Рима не было в помине, Ханаан являлся одним из немногих древнейших цивилизационных центров на территории плодородного полумесяца. Земли Ханаана простирались на запад от реки Иордан до побережья Средиземного моря и, согласно официальным источникам, были заселены хеттами, иевусеями и амореями. Не стану пока подробно останавливаться на описании этих народов. Скажу лишь, что древние хетты – индоевропейский народ, обитавший в Малой Азии и основавший там хеттское царство. Иевусеи – также несемитский народ, в конце 3-го тысячелетия до н.э. построивший Иерусалим. И амореи – западно-семитское племя скотоводов, кочевавшее от Сирийской пустыни до Шумера. Последние не имели влияния на культуру и социально-бытовой уклад ханаанских городов-государств, таких как Тир, Сидон, Библ, Арвад и др., основанных хананеями -хеттами и иевусеями- в незапамятные времена и ставших со временем крупнейшими морскими портами известного тогда мира. Именно Ханаану, а не Греции, принадлежало первенство в навигации и торговле. Можно с уверенностью сказать, что хананеи были родоначальниками морского флота, авторами самых передовых по тем временам технологий и средств коммуникации. Предприимчивые купцы хананеи-финикийцы из Тира и Сидона основали поселения на всех берегах и островах Средиземного моря. Им принадлежали колонии на Сицилии, Сардинии, Корсике, Балеарских островах, на Мальте, иберийском побережье (прибрежные территории современной Испании) и в Северной Африке. Хананеи ловили пурпурные раковины и добывали из них краску, разрабатывали рудники в местах, богатых металлами, изобрели способы производства стекла, вели оживленную торговлю с туземцами. Богатства Иберии-Испании и Ливии-Африки везли в великолепные города Ханаана-Финикии. Для нас современных людей само собой разумеется, что в нашем мире существует торговый флот, принадлежащий разным странам – Англии, Испании, Франции, России, США и т. д. Подразумевается, что корабли бороздили моря с тех пор, как люди начали вести меновую торговлю. Но мы не задумываемся о том, чтобы отправить корабли в дальнее плаванье, нужны: 1) навыки кораблестроения, т.е. умение спроектировать и построить модель судна, способного держаться на воде и ходить под парусом с использованием попутного ветра и/или весел; 2) длительные наблюдения за атмосферными явлениями, как то: ветер, туман и т.д.; 3) астрономические наблюдения и знание карт звездного неба. Всеми этими знаниями и навыками владели древние хананеи-финикийцы более 4-х тысяч лет назад. Настоящим технологическим прорывом в области производства натуральных красителей с их практическим применением для окраски шерстяных и других тканей стала добыча пурпура из морских моллюсков иглянок и багрянок. Способ производства фиолетовой краски -тирского пурпура – был утерян после падения Византийской империи в 1453-м году и заново открывался несколько раз европейскими учеными-химиками. В 1990-х годах во Флоренции обнаружили рукопись на тосканском наречии с описанием древнего крашения индиго: из раковин моллюска извлекали железы, содержащие прозрачную жидкость; сначала их давили каменным прессом и 3 дня выдерживали в слабом растворе соли; затем полученную смесь помещали в металлические котлы и вываривали на слабом огне в течение 10 дней; после этого пропитывали ткань все еще беловатым раствором и выносили на воздух, где она меняла свой цвет, – сначала на зелено-желтый, затем на зеленый, синий и пурпурный. Вопрос не в том, каким способом хананеи это делали, а как они узнали, что прозрачная жидкость из железы моллюска способна окрасить ткань, если железы держать в соляном растворе, выварить, и только после высыхания на солнце покрытая этим составом ткань поменяет свой цвет. Производство пурпурной краски держалось в секрете и приносило ее производителю баснословные прибыли. И наконец, финикийская письменность, одна из первых засвидетельствованных в истории человечества систем фонетического письма. Изобретенный хананеями-финикийцами алфавит – древнейшая алфавитная система, существовавшая со 2-го тысячелетия до н.э., – лег в основу всех известных алфавитов. К финикийскому письму восходят все европейские и семитские языки. Это удивительное по своему значению новшество стало возможным, благодаря распространению в середине 2-го тысячелетия до н.э. ханаанского (финикийского) языка, бывшего в Передней Азии «лингва франка», на котором говорили различные народы, участвовавшие в древней меновой торговле.

Финикийцы далеко заплывали на своих кораблях, перевозя множество разнообразных товаров и основывая колонии на чужих берегах. В 825-м году до н.э. переселенцы из Тира достигли берегов Северной Африки, где построили маленькую факторию Картаго-Карфаген. По преданию, (в греческом изложении и с греческими именами) город основала царевна Дидона (Элисса), бежавшая от преследований своего брата царя Пигмалиона. Он убил мужа Дидоны – Сихея, чтобы завладеть его, Сихея, богатствами. На протяжении всей истории Карфагена его жители славились деловой хваткой. Согласно легенде об основании города, Дидона договорилась с местным племенем купить столько земли, сколько покроет бычья шкура. Дидона разрезала шкуру огромного быка на узкие полосы и уложила их вокруг большого холма. Посему крепость на холме назвали Бирса – шкура. В 1-й испанской хронике «Estoria de Еspaña» (1282-й или 1284-й год), подготовленной королем Альфонсо 10 (1221—1284 г.г.) на основе латинских источников, сообщается, что «…слово carthon на том языке (ханаанском) означало шкура, кожа, и она, Дидона, – пишет автор хроники – назвала город Сarthago.» В начале своей истории Картаго был неразрывно связан с метрополией, но в 8-м веке до н.э. положение в Средиземноморье сильно изменилось. Финикия была захвачена Ассирией, и многочисленные финикийские колонии, в том числе Картаго, стали независимыми. Ассирийское владычество вызвало массовый отток населения из древних финикийских городов в колонии. С этого времени население Карфагена пополнилось беженцами настолько, что он смог, в свою очередь, сам образовывать колонии, а вскоре объединил вокруг себя остальные финикийские колонии в Северной Африке (Гиппон, Гадрумет, Большой Лептис, Малый Лептис, Фаш, Утика и другие), а также колонии в Иберии-Испании. Отчасти ловкой политикой и умственным превосходством, отчасти силой оружия и основанием колоний в землях кочевников, карфагеняне сумели подчинить себе не только приморские области Зевгитаны и Бизакии, но и продвинуться на большое расстояние вглубь африканского континента. Неистребимым упорством, завидной настойчивостью, неустанным трудом, хитростью, изобретательностью и деловой хваткой карфагеняне превратили маленькую тирскую факторию в процветающую столицу обширного и сильного государства. Вот что писал античный историк и географ Страбон (64—32 г.г.до н.э.) о народе пунов в своем сочинении «География»: «Благодаря такому могуществу, они -карфагеняне- не только сделали свой город соперником Рима, но и вели против римлян 3 великих войны (3 Пунические войны). Это их могущество, пожалуй, яснее всего проявилось в последнюю войну (3-я Пуническая война с 149-го по 146-й г.г.до н.э), когда они были побеждены Сципионом Эмилианом, и город их был совершенно разрушен. Ибо когда они начали эту войну, они владели в Ливии (Африке) тремястами городами, а население города (Карфагена) составляло 700 тысяч человек (с пригородом Мегалия)». Это очень важное сообщение, так как, памятуя о пятидесяти тысячах жителей, обращенных в рабство после взятия города, речь может идти о геноциде народа пунов. Страбон не уточняет, что произошло с остальными горожанами (650 тысяч): были они убиты или умерли от голода и лишений. Среди античных историков – а это, как правило, греки, озабоченные событиями в Греции и ее отношениями с Римом, – нет ни одного, кто упоминал бы о столь массовых убийствах карфагенян. Очевидец и участник осады Карфагена древнегреческий историк Полибий, повествуя о событиях 3-й Пунической войны, очень много внимания уделял описанию заслуг своего патрона – консула-главнокомандующего Публия Корнелия Сципиона Эмилиана (185—129 г.г.до н.э.), и ни словом не обмолвился об истреблении более чем полумиллиона карфагенян. Но именно с его подачи в исторической науке утвердилось мнение о полном исчезновении народа пунов. Одновременно с уничтожением Карфагена в 146-м году до н.э. римляне разрушили Коринф, и это событие оказалось для Полибия более значительным и трагичным, чем печальная участь Карфагена, о чем автор «Всеобщей истории» написал следующее: «…если обрушившееся на карфагенян испытание кажется ужаснейшим, то не меньшим, скорее даже большим несчастьем должно почитать то, которое в описываемое время постигло Элладу…» Далее в той же главе «Величайшее несчастье эллинов» Полибий пишет: «…Под тяжестью бедствий карфагеняне, по крайней мере, совершенно исчезли с лица земли и на будущее время утратили чувство собственного несчастья; напротив, эллины не только сами своими глазами видели свои бедствия, но еще передали память о них детям и через детей внукам.» Собственно, описания осады, захвата Карфагена и истребления его жителей в сочинении Полибия отсутствуют, за исключением нескольких эпизодов: малодушие карфагенского главнокомандующего Гасдрубала Боэтарха, сдавшегося на милость Сципиона, трагическая сцена самоубийства жены и детей Гасдрубала, пожар города. Поэтому утверждение Полибия о том, что «карфагеняне совершенно исчезли с лица земли», представляется, по меньшей мере, странным. В целом, в сочинении Полибия нет ни одной главы, полностью посвященной гибели Карфагена. Автор многократно отвлекается на многочисленные описания событий в Элладе, к которым он проявляет больший интерес, чем к карфагенской трагедии. Но даже немногочисленные главы из книг 37, 38 и 39, где фигурируют карфагенские события, изобилуют домыслами автора или пересказами событий, происходивших до взятия города, о которых историк не мог знать. Иногда Полибий, любитель «полагаться в основном на беседы с очевидцами событий», просто цитирует респондентов. Так, в главе «Просьба Гасдрубала к Голоссе ходатайствовать перед Публием (Сципионом) за Карфаген» нумидийский царь Голосса, непримиримый враг Карфагена, высказывает свое мнение о противнике: « Карфагенский военачальник Гасдрубал был тщеславный хвастун, не обладавший дарованиями ни государственного человека, ни главнокомандующего“. Там же автор, опираясь на „рассказ очевидца“, пишет о Гасдрубале так: „…при виде поступков нельзя было не поразиться его подлостью и трусостью. Так, когда прочие граждане умирали от голода, он устраивал для себя пиры с дорогостоящими лакомствами, и своею тучностью давал чувствовать сильнее общее бедствие“. В другом месте Полибий пересказывает неизвестно от кого услышанную историю о том, как Гасдрубал, еще не будучи главнокомандующим, чтобы получить эту должность, обвинил в предательстве начальника обороны города, и „…тот, бедняга, – пишет Полибий — растерялся и ничего не успел ответить, как сенаторы тут же забили его до смерти скамейками.“ Понятно, что Полибий услышал обо всех этих подробностях уже после захвата города, но нет абсолютной уверенности в том, что информатор – очевидец события – сказал правду. Впрочем, хитрый грек не интересовался правдоподобностью полученной им информации, так как, находясь при Сципионе Эмилиане в качестве летописца и биографа римского полководца, преследовал иные цели. Когда после победы Рима в 3-ей Македонской войне (168 г. до н.э.) Греция фактически потеряла независимость, Полибий, бывший одним из руководителей Ахейского Союза, находился в числе тысячи влиятельных ахейцев, интернированных в Рим. Здесь Полибий, сблизившись с семьей победителя Македонии Луция Эмилия Павла (228—160 г.г. до н.э.), вел себя не как побежденный, но как верный союзник Республики, сознающий свою ответственность перед родиной. Свою задачу патриота он видел в следующем: « Долг эллина – оказывать в трудных обстоятельствах всяческое содействие эллинам, то защищая их или прикрывая их слабости, то смиряя гнев властителей“. Древнеримский историк Гай Веллей Патеркул (19 г. до н.э.– 31 г.н.э.), подтверждая патриотическую позицию древнегреческого историка, писал: „…Полибий и Панетий извлекли пользу из дружбы с вождями: оба они, пользуясь расположением Сципиона, оказали важные услуги своей родине…». Опытный политик Полибий исходил из „исторической необходимости“ возвышения Рима, предполагающей, по мнению историка, подчинение Риму не только Греции, но и всего остального мира. А потому его непоследовательный и часто прерывающийся рассказ о взятии Карфагена написан в весьма определенной тенденции прославления Римской республики – „самой совершенной формы человеческого общежития“. От лица всех греков Полибий высказывает „Суждения эллинов о достоинствах римской политики“: „… они (римляне) уничтожили грозившую им постоянно опасность и истребили государство (Карфаген), которое неоднократно оспаривало у них первенствующее положение… тем самым они обеспечили владычество за родным городом (Римом), что и свидетельствует о высоком уме и дальновидности народа.“ Мне представляется, что в свете приведенной цитаты вопрос о количестве жителей города накануне третьей Пунической войны был аккуратно обойден историком, чтобы не могло возникнуть сомнений в полноценности победы Сципиона Эмилиана над Карфагеном. В самом деле, правдиво ли утверждение древнегреческих историков (кроме очевидца Полибия) о том, что на момент осады в городе находилось 700 тысяч человек? Такой античный мегаполис вполне мог противостоять восьмидесяти тысячной римской армии. Даже если бы количество мужчин, способных держать оружие, составляло всего 1/3 от всех горожан, то и тогда это число превышало численность римлян в 2,5 раза. Между тем, античные писатели в один голос утверждают, что в защите города принимали участие все – мужчины, женщины, старики и дети. Два с половиной года римляне безуспешно осаждали Карфаген, и только после прибытия к войску Публия Сципиона Эмилиана в войне наступил перелом. Захват Карфагена был кульминационным моментом в повествовании античных летописцев. И если Полибий ограничился фразой: „…Сципион проник в город, но карфагеняне продолжали борьбу с высот Акрополя…», то древнегреческий историк Аппиан Александрийский (95—165 г.г), автор 24-х томного сочинения «История Рима», оставил полное драматизма описание уличных боев, происходивших в течение 7 дней и 6 ночей, после того как римляне, преодолев мощные городские стены, ворвались в Карфаген. Несмотря на впечатляюще описанную Аппианом агонию города со всеми кровавыми подробностями, вряд ли тогда погибли 600 тысяч. Вдобавок, ни один из античных авторов не называет хотя бы приблизительное количество жертв с обеих сторон. По всей вероятности, к началу осады в городе оставалось около 80 тысяч: из них 30 тысяч солдат под командованием Гасдрубала Боэтарха, по свидетельству того же Полибия, остальные – гражданские. Косвенным доказательством тому является факт, о котором упоминает Полибий, а за ним и Страбон: еще до осады города римляне потребовали от карфагенян передать все оружие, что те и выполнили с готовностью, надеясь, что, получив свое, агрессор уберется восвояси. Карфагеняне сдали, кроме 3 тысяч требюшетов для метания камней, 200 тысяч полных комплектов оружия. Очевидно, в городе не осталось столько защитников, даже если вооружить женщин, детей и стариков. Можно привести еще одно, также косвенное, доказательство: по свидетельствам античных авторов, стены Карфагена – 15 метров в высоту и 8 метров в ширину – были неприступны. Когда римская армия сосредоточила свои усилия на восточной – менее укрепленной – стене, карфагеняне также перебросили все свои силы в этом направлении, оставив западную, более укрепленную стену, почти без защиты. Здесь, в западной стене римлянам удалось пробить брешь. Если бы карфагенян было 700 тысяч, они смогли бы организовать крепкую оборону по всему периметру и отбить восьмидесяти тысячную римскую армию. Должно быть, карфагеняне уступали римлянам в количественном отношении, и потому неприступные стены не спасли горожан. Возможно, множество карфагенян умерло от голода во время осады. Однако, Аппиан утверждает, несмотря на осаду, в город морем доставлялось продовольствие. Следовательно, умерли беднейшие, слабые и больные, а богатые и знатные могли покинуть Карфаген. Пока Сципион Эмилиан окончательно не блокировал Карфаген с 4-х сторон, существовала вероятность того, что большое количество хорошо обеспеченных семей, способных оплатить дорогостоящий проезд, имело возможность отплыть на купеческих кораблях, доставлявших съестные припасы. Обращает на себя внимание любопытный эпизод, вскользь упомянутый Страбоном, и более подробно описанный Аппианом. По сообщению Страбона, карфагеняне в обстановке строжайшей секретности, «…сумели построить в течение 2-х месяцев 120 палубных кораблей. Так как устье Кофона охранялось врагами, – говорится у Страбона – то они прокопали другое устье. И их флот неожиданно вышел в море, ибо у них был старый запас строительного леса, и множество мастеров-плотников содержалось за государственный счет». О том, куда направились карфагенские корабли, Страбон не сообщает. Аппиан упоминает о том же, но добавляет: «…теперь же они выплыли только для показа и, гордо посмеявшись над римлянами, вернулись назад в гавань». Сам-то Аппиан этого видеть никак не мог, потому что родился 240 лет спустя, а Полибий, очевидец событий, об этом параде умалчивает. Значит, одно из двух: либо данного эпизода не было, и Аппиан пересказал чей-то вымысел, либо такое событие имело место, но послужило иной цели: часть карфагенских кораблей вступила в сражение, отвлекая на себя римские корабли, тем самым давая возможность другим судам с беженцами уйти от преследования. После столь бессмысленной демонстрации флота карфагеняне не предпринимали никаких действий 3 дня, продолжает рассказ Аппиан, «…и войска Сципиона имели возможность подготовиться к морской битве.» Как и следовало ожидать, ни один из древнегреческих историков не описывает ту самую битву, к которой готовился Сципион, и только Аппиан как-будто с неохотой замечает: «…мелкие суда карфагенян нападали на римские корабли, сжигая их и причиняя им немалый урон своими действиями.» Вскоре карфагенян постигла неудача, повествует греческий автор: «…когда карфагенские корабли возвращались после долгого и нерешительного боя в гавань, их мелкие суда стеснились при входе в канал, и, задержанные этим, триремы сильно пострадали от тяжелых римских кораблей.» Аппиан не утруждает себя сообщить, сколько кораблей участвовало с обеих сторон в этом «долгом и нерешительном бою», Полибий же вообще не упоминает какие-либо морские сражения, а только зачем-то констатирует очевидный факт: «…знание морского дела у карфагенян восходит к глубокой старине, и они занимаются мореплаванием больше всех народов…» Что касается морских сражений, то они, конечно, происходили, и победа не всегда оставалась за римлянами, о чем не торопились поведать ангажированные древнегреческие историки. Исход же всех битв решила блокада города, но и тогда оголодавшие карфагеняне до последнего дня защищали свою столицу. Озлобленные собственными неудачами и упорным сопротивлением противника, римляне, ворвавшись в город, подожгли Карфаген. Полибий, оставаясь верным завсегдатаем «сципионовского кружка» и преданным своему патрону, повествует: «Сципион не был рожден для роли палача побежденных, он болел душой, наблюдая, как огонь уничтожает величественный город, который так мужественно отстаивали его граждане… Он запросил Сенат, что делать дальше, и видно было, что он желал бы сохранить Карфаген… Но Сенат постановил уничтожить его. Город был снова зажжен, и семнадцать суток горели остатки столицы…» Глядя на грандиозный пожар, Сципион Эмилиан, по словам Полибия, «заплакал от жалости к гибнущему городу» и даже процитировал отрывок из «Илиады». Не думаю, чтобы Сципион проливал слезы, – не в обычае римлян было горевать над разрушенными городами своих врагов. А Сципион Эмилиан показал себя еще в Ближней Испании в 151 -м году до н.э., где римляне с особой жестокостью расправились с мирными жителями сдавшегося на милость победителям городка Каука (совр. Коко в провинции Сеговия). Очевидно другое: опытный полководец Сципион Эмилиан, захватив в опустевшем огромном городе 50 тысяч пленных, из которых половина были женщины и дети, разгадал обман карфагенян и понял, что эта сомнительная победа не положила конец войне между Римом и Карфагеном. Доказательством тому слова Сципиона, сказанные им Полибию: «Я терзаюсь страхом при мысли, что некогда другой кто-нибудь принесет такую же весть о моем отечестве…» Отчего появился страх у профессионального солдата, умного прагматика, жесткого, не подверженного слабостям и сомнениям человека, каким описывал Полибий Сципиона до захвата Карфагена? Казалось, после трех лет тяжелейшей осады, гибели тысяч римских солдат и, наконец, заслуженной победы консул-главнокомандующий, стоя над горящими руинами повергнутого им города, должен, по меньшей мере, испытывать удовлетворение. Но Сципиона терзает страх. Вряд ли Сципион в ту минуту, действительно, думал о том, что произойдет с Римом только через 600 лет. Видимо, старый солдат увидел то, чего не захотел замечать лукавый Полибий: среди взятых в плен горожан отсутствовали члены богатейших олигархических семейств, не было также ученых, архитекторов, инженеров, врачей и других представителей интеллектуальной элиты. Полибий верноподданнически повествует о том, как достойно и благородно обращался с пленными его патрон Сципион Эмилиан, но в то же время не называет ни одного знаменитого имени. По логике вещей, автор должен бы упомянуть о взятых в плен членах миата – Совета Судей. Миат был главным органом управления торгово-олигархической республикой и состоял из 104 представителей самых богатых и могущественных семей, а также двух шофетов (или князей) – гражданского и военного. Более того, Полибий нигде в своей «Всеобщей истории» не перечисляет захваченные римлянами богатые трофеи. Почему? Да потому, что еще до высадки римских легионов в тунисской бухте богатейшие граждане, элита, равно как и высшее жречество, покинули Карфаген и вывезли все свои богатства и родственников, что, собственно, и понял Сципион, и что стало причиной его страха. Возможно, беглецы отправились в Иберию-Испанию или какую-либо другую карфагенскую колонию. Некоторые из них, может быть, вернулись в древние города (Тир, Сидон, Библ) на свою прародину. Среди тех, кто покинул родину, вполне вероятно, были и члены клана Баркидов: родственники, друзья, политические сторонники и партнеры по коммерции. Для них не имело смысла оставаться в Карфагене, подвергаясь преследованиям политических противников, винивших во всех бедах страны семейство Барка. Правда и то, что почти нигде невозможно было укрыться от римских захватчиков. Но не напрасно Сципиона Эмилиана терзали страхи, потому что дальнейшие странные события после падения Карфагена показали, что далеко не все пуны погибли в огне городских пожарищ, что многие бывшие карфагеняне сохранили свободу и материальные средства. И продолжили борьбу.