Читать книгу Мировые религии. Индуизм, буддизм, конфуцианство, даосизм, иудаизм, христианство, ислам, примитивные религии - Хьюстон Смит - Страница 6

Люди, о которых я сейчас пишу, остались для меня лишь воспоминанием – но я начинаю второе издание этой книги с тех же четырех абзацев, которыми открывалось первое.

Эти вступительные строки я записываю в тот день, который широко празднуется в христианском мире как Воскресенье всемирного причастия. Сегодня утром я был в церкви, и проповедь была посвящена христианству как общемировому явлению. Повсюду от мазанок Африки до канадской тундры христиане сегодня встают на колени, принимая дары Святого Причастия. Это зрелище не может не впечатлять.

И все же, пока одна половина моего разума внимала проповеди, другая мысленно обратилась к более обширному сообществу богоискателей. Я думал о йеменских евреях, которых видел полгода назад в их синагоге в Иерусалиме: смуглые мужчины сидели на полу босиком, скрестив ноги, в накинутых на головы молитвенных покрывалах, которые их предки носили в пустыне. Они там и по сей день – собираются группой не менее десяти человек, утром и вечером, и вслух по памяти повторяют Тору, раскачиваясь вперед-назад, как при езде на верблюдах, – следуя порядку, усвоенному подсознательно еще в те века, когда «корабли пустыни» оказались для их предков под запретом, и те взамен придумали эту условность. Архитектор-мусульманин Ялчин, который водил меня по Голубой мечети в Стамбуле, уже завершил месяц поста, Рамадан, начавшийся еще во время нашей встречи; но и он сегодня молится – пять раз простирается по направлению к Мекке. Свами Рамакришна в своем тесном домишке на берегу Ганга, у подножия Гималаев, сегодня не говорит. Для него продолжается обет молчания, которого он, за исключением трех дней в году, придерживается вот уже пять лет. К этому часу У Ну уже занят делегациями, кризисами и заседаниями кабинета, составляющими участь премьер-министра, но ранее утром, с четырех до шести, пока на него не обрушился целый мир, он тоже пребывал наедине с вечностью в уединении буддистского святилища по соседству с его домом в Рангуне. Дай Дзё и Лай Сан, дзэн-буддистские монахи в Киото, опередили его на час. Они на ногах с трех часов утра, и до одиннадцати вечера большую часть времени проведут сидя неподвижно в позе лотоса, с предельной сосредоточенностью пытаясь постичь природу Будды, находящуюся в самом центре их существа.

Какое же это странное братство – богоискатели повсюду на земле, возносящие голоса к Отцу всего сущего всеми способами, какие только можно вообразить! Как воспринимается их звучание свыше? В виде какофонии? Или же эти старания сливаются в причудливую, неземную гармонию? Ведет ли в ней вера, или контрапункт и антифон делятся между партиями там, где нет многоголосого хора?

Узнать это нам не суждено. Все, что мы можем – сосредоточенно, со всей полнотой внимания прислушиваться поочередно к каждому голосу, пока он обращается к божественному.

Это стремление прислушаться определяет цель данной книги. Может возникнуть вопрос, не слишком ли она масштабна, эта цель. Религии, которые мы рассмотрим, охватывают весь мир. Их история простирается на тысячелетия в прошлое, в настоящее время они побуждают к действию больше людей, чем когда-либо прежде. Можно ли должным образом выслушать их в пределах единственной книги?

Да, можно, ведь мы будем слушать вполне определенные мотивы. И перечислить их мы должны уже сейчас, иначе картины, возникающие на этих страницах, окажутся искаженными.

1. Это не учебник по истории религий. Именно этим объясняется скудность имен, дат и примеров воздействия на общество в последующем тексте. Существуют познавательные книги, акцент в которых сделан как раз на такой материал[2]. А эта непомерно распухла бы от цифр и фактов, которые не внесли бы в нее никакого дополнительного вклада. Здесь исторические факты сведены к минимуму, необходимому для пространственно-временной привязки идей, на которых сосредоточена книга. Были предприняты все старания, чтобы скрыть из виду научность – как фундамент, который должен быть прочным, а не как строительные леса, которые заслоняют исследуемые конструкции.

2. Даже в области смысла эта книга не пытается представить всесторонний обзор рассматриваемых религий, поскольку каждая содержит различия слишком многочисленные, чтобы обрисовать их в рамках единственной главы. Достаточно вспомнить христианство. Православные христиане совершают богослужения в богато украшенных соборах, в то время как квакеры считают кощунством даже церковные шпили. Существуют и христианские мистики, и христиане, отрицающие мистицизм. К христианам относятся и свидетели Иеговы, и унитарии. Как же написать удобочитаемую главу о том, что означает христианство для всех христиан?

Ответ, конечно, ясен: это невозможно, отбор неизбежен. Перед автором встает вопрос не о том, выбирать ли среди точек зрения; сколько их представить и какие именно – вот в чем заключаются вопросы. В этой книге ответ на первый вопрос прежде всего практичен; я старался разумным образом отдать должное нескольким взглядам вместо того, чтобы пытаться перечислить их все. Говоря об исламе, я умолчал о суннитах и шиитах и о разделении на традиционалистов и модернистов, и при этом упомянул о разном отношении к суфизму. В буддизме я проследил различия между традициями хинаяны, махаяны и ваджраяны, но обошел вниманием главные школы в рамках махаяны. Число подразделов не превышает трех, чтобы деревья не заслоняли лес. Представим ситуацию следующим образом: если бы вы пытались рассказать о христианстве интеллигентному и заинтересованному, но занятому жителю Таиланда, сколько конфессий вы включили бы в свой рассказ? Трудно было бы игнорировать различия между римским католичеством, греческим православием и протестантизмом, но вы, скорее всего, не стали бы углубляться в подробности, отличающие баптистов от пресвитерианцев.

Если обратиться к вопросу о том, какие именно взгляды представить, в качестве ориентира было выбрано соответствие интересам целевой читательской аудитории. Это соответствие определялось по трем соображениям. Во-первых, учитывался элементарный вопрос численности. Существуют верования, с которыми следует познакомиться каждому – просто потому, что им следуют сотни миллионов человек. Второе соображение – соответствие современному мышлению. Поскольку в конечном итоге польза от этой книги как таковой – в том, что она способна помочь читателю распорядиться собственной жизнью, я отдал приоритет тому, что мы (с оглядкой и вместе с тем с некоторой степенью уверенности) можем считать современными проявлениями этих религий. Третье соображение – универсальность. В каждой религии универсальные законы, общие для всех, сочетаются с частными особенностями. Первые, когда их удается выделить и прояснить, обращаются к самой нашей человеческой сути. Последние, сложная и насыщенная структура обрядов и преданий, с трудом поддаются осмыслению стороннего наблюдателя. Одна из иллюзий рационализма в том и заключается, что универсальным законам религии придается больше значения, нежели питающим их обрядам и церемониям; утверждать такое – все равно что доказывать, будто бы ветки и листья дерева намного важнее корней, из которых все они произрастают. Но для этой книги основные принципы намного существеннее специфики хотя бы потому, что именно работе с первыми из них автор посвятил долгие годы.

Я прочитал книги, наглядно показывающие специфику и контекст: «Билет в третий класс» Хэзер Вуд об Индии, «Китайцы: моя страна и мой народ» Линь Юйтана о Китае, сборник рассказов Шолом-Алейхема (в переводе на английский – The Old Country) о восточноевропейских евреях. Возможно, когда-нибудь кто-нибудь напишет книгу о великих религиях в связи с их социальным окружением. Но я такую книгу прочитаю, а не напишу. Мне известны пределы моих возможностей, я занимаюсь областями, из которых можно извлечь идеи.

3. Данная книга – вовсе не подведенный баланс ее предмета. Имейте это предостережение в виду. Меня коробит при мысли о том, как был бы шокирован читатель, если бы по прочтении главы об индуизме вдруг наткнулся на тот самый индуизм, который Неру назвал «порабощающей религией» – с ее храмом Кали в Калькутте, с проклятием ее кастовой системы, с ее двумя миллионами коров, которых чтят вплоть до превращения в досадную помеху, с ее факирами, предлагающими свое тело в жертву постельным клопам. А если бы читатель очутился на Бали с его кинотеатрами, прозванными «Вишну-Голливудом», или с его книжными магазинами, бойко торгующими комиксами по классической литературе, где индуистские боги и богини с помощью бластеров уничтожают сонмы ужасающих демонов? Я вижу разницу. Я остро чувствую ее между тем, что написал о даосизме, и тем даосизмом, который в детстве окружал меня в Китае, – с его почти полным погружением в предсказания, черную магию и суеверия. Это все равно что контраст между безмолвствующим Христом и Великим инквизитором, или между спокойствием Вифлеема и орущей в универсальных магазинах «Тихой ночью», призванной создавать настроение и способствовать рождественскому шопингу. История религии в целом далеко не радужна, а зачастую груба и неприглядна. Проявления мудрости и милосердия кратковременны, в целом результат сугубо двойствен. Всесторонний, сбалансированный взгляд на религию охватывал бы человеческие жертвоприношения и «козлов отпущения», фанатизм и гонения, крестовые походы христиан и джихады ислама. К нему относились бы охоты на ведьм в Массачусетсе, Обезьяний процесс в Теннесси, поклонение змеям в Озарке. Список можно продолжать до бесконечности.

Так почему же все упомянутое не попало на последующие страницы? Мой ответ настолько прост, что может прозвучать наивно. Эта книга о ценностях. Вероятно, за всю историю человечества плохой музыки было написано не меньше, чем хорошей, но мы ведь не ждем, что в программе музыкального образования обеим будет уделено одинаковое внимание. Мы ценим время, поэтому полагаем, что в такой программе будет представлено наилучшее. Схожей стратегии я придерживался в отношении религии. В одной недавней книге по правоведению ее автор признавался, что писал ее с любовью к закону. Если уж нечто столь обезличенное, как закон, смогло пробудить любовь в одном авторе, не следует удивляться тому, что религия – опять-таки, в своих лучших проявлениях, – пробудила те же чувства в другом. Кто-нибудь, возможно, увлечется попытками определить, чем является религия во всей своей целостности – благословением или проклятием. Такую цель я перед собой не ставил.

После пояснения, в чем заключалась моя цель – мировые религии в их наилучшем проявлении, – позвольте заметить, что это наилучшее я начну рассматривать с того, что к нему не относится. У Линкольна Стеффенса есть притча об одном человеке, который взошел на вершину горы, встал там на цыпочки и ухватил Истину. Сатана, ожидая неприятностей со стороны этого выскочки, отправил проследить за ним одного из своих прихвостней, но когда этот демон с тревогой сообщил, что задуманное человеку удалось – он-таки завладел Истиной, – сатана остался невозмутим. «Не волнуйся, – зевнул он. – Я подобью его узаконить ее».

Этот рассказ помогает отделить то лучшее, что есть в религиях, от того, что в них сомнительно и допускает двойное толкование. Воодушевляющие теологические и метафизические истины мировых религий богодухновенны, что готова доказывать эта книга. Институты же, особенно религиозные институты, – другое дело. Основанные людьми с присущими им слабостями, институты возведены как из пороков, так и из добродетелей. Когда пороки – к примеру, преданность «своей» группе против преданности «чужой», – начинают преобладать, итоги могут оказаться ужасающими вплоть до предположения (как заметил какой-то остряк), что самой крупной ошибкой, какую когда-либо делала религия, было связаться с людьми. Вообще-то это неверно: если чуждаться людей, никакого следа в истории не оставить. Имея выбор – остаться в виде бесплотных возвышенных мудрствований или войти в историю путем узаконивания этих идей, – религия предпочла более мудрый путь.

Эта книга с уважением относится к этому выбору, не прослеживая его истоки: как я уже сказал, она посвящена отнюдь не истории религий. Она во многих отношениях идет более легким курсом и берет у этой истории лучшее – те истины, которые хранятся в религиозных институтах и в свою очередь, эти же институты поддерживают. Если просеять религии на предмет этих истин, они предстают перед нами в ином, более чистом виде, становятся мировыми традициями мудрости. («Где мудрость, которую мы потеряли в знанье? Где знанье, которое мы потеряли в сведеньях?»[3] – Т. С. Элиот). И они приобретают сходство скорее с банками данных, вмещающими очищенную от плевел мудрость человеческого рода. Поскольку данная книга сосредотачивает внимание на этих сокровищницах, ее можно было бы назвать «Мировые традиции великой мудрости».

4. И наконец, это не книга по сравнительному религиоведению. Она не пытается сравнить достоинства религий. Любым сравнениям присущ неприятный оттенок, а самые неприятные из всех – сравнения религий. Так что здесь не высказывается предположений, будто бы одна из религий в чем-то превосходит остальные, или, если уж на то пошло, не имеет такого превосходства. «Никому из ныне живущих, – отмечал Арнольд Тойнби, – не хватит знаний, чтобы с уверенностью назвать одну религию более великой, чем все остальные». Я пытался прояснить лучшее, что есть в каждой вере, показав ее так, как ее воспринимали ее самые впечатляющие приверженцы. Сравнениями читатели могут заняться самостоятельно, если пожелают.

Объясняя, чем эта книга не является, я уже начал было рассказывать о том, что она собой представляет, но позвольте выразиться точнее:

1. Эта книга стремится объять необъятное – целый мир. В каком-то смысле, разумеется, это стремление обречено на провал. Даже вытянутой до предела единственной пары рук недостаточно, да и ноги надо на что-нибудь ставить. Начну с очевидного: книга написана на английском языке, что в некоторой степени служит точкой привязки с самого начала. Далее идут перекрестные ссылки, введенные ради простоты выхода на чужое поле. Здесь есть притчи из Китая, легенды из Индии, парадоксы из Японии, но большинство примеров с Запада: строчка из Шекспира, стих из Библии, установка из психоанализа – цитаты из Элиота и Тойнби в тексте уже попадались. Но если не считать особенностей стиля, эта книга неисправимо западная, рассчитанная на современное западное мышление. Таково мышление автора, в данном вопросе у него не было выбора, однако следует принять этот факт с пониманием, что книга получилась бы другой, будь она написана дзэн-буддистом, мусульманином-суфием или польским евреем.

Следовательно, у этой книги есть дом – дом, двери которого распахиваются свободно, база, откуда можно пускаться в путешествия и возвращаться обратно, только чтобы вновь двинуться дорогой исследований и воображения, – а может, и совершить настоящее странствие. Если возможна ностальгия по миру, даже по тем местам, где никогда не был и, скорее всего, никогда не побываешь, эта книга – порождение именно такого чувства.

Мы живем в потрясающем столетии. Не буду сейчас упоминать о невероятных открытиях науки и тонкой, как лезвие бритвы, грани между обреченностью и исполнением желаний, к которой они нас толкают, и лучше поговорю о том, как по-новому теперь взаимодействуют народы мира. Страны, расположенные на другом конце мира, стали нашими соседями: Китай – напротив, через улицу, Ближний Восток – за углом. Повсюду юные туристы с рюкзаками, а домоседов балуют бесконечным потоком книг, документальных фильмов и рассказов приезжих из-за границы. Мы слышим, что Восток и Запад «сходятся вместе», но это еще мягко сказано. Их бросает друг к другу, швыряет с силой атомов, со скоростью реактивных самолетов, со всем беспокойством разума, которому не терпится узнать, как живут другие. Оглядываясь на наш век, историки, возможно, будут вспоминать его не за полеты в космос и не за высвобождение ядерной энергии, а как время, когда люди мира впервые стали воспринимать друг друга всерьез.

Перемены, которых эта новая ситуация требует от всех нас – от тех, кого внезапно выбросило из города и страны на мировую арену – ошеломляют. Две тысячи пятьсот лет назад только такой исключительный человек, как Диоген, мог заявить: «Я не афинянин и не грек, а гражданин мира». Сегодня мы все должны постараться сказать о себе именно так. Мы приблизились к моменту в истории, когда каждый, кто является только японцем или американцем, только жителем Востока или жителем Запада, лишь наполовину человек. Другой половине, которая пульсирует в унисон со всем человечеством, еще только предстоит родиться.

Заимствуя образ у Ницше, можно сказать, что все мы призваны стать космическими танцорами, которые не прикованы в неподвижности к одному месту, а легко совершают вращения и прыжки, переходя из одной позиции в другую. Как и гражданин мира, такой космический танцор поистине будет рожден культурой своих предков и вместе с тем окажется неразрывно связанным со всеми остальными. Корни танцора будут простираться глубоко в семью и сообщество, но в этих глубинах они дойдут до грунтовых вод единого человечества. Ведь разве танцор – не человек? И если он видит то, что заинтересовало других, разве то же самое не заинтересует и его? Это захватывающие перспективы. Когда разделение станет не столь жестким, начнутся заимствования, от которых, конечно, порой рождаются гибриды – но по большей части они просто обогащают виды и поддерживают их энергичность.

Мотивы, подталкивающие нас к познанию мира, различны. Однажды меня доставили на бомбардировщике на одну базу ВВС, чтобы я прочитал офицерам лекцию по верованиям других народов. Почему? Очевидно, потому что этим офицерам может когда-нибудь понадобиться иметь дело с представителями этих народов – в качестве союзников или противников. Это лишь одна из причин познакомиться с ними – необходимая, но, будем надеяться, есть и другие. Даже такая цель, как избегание участия в военных действиях посредством дипломатии, условна, поскольку полезна. Решающая причина стремиться к пониманию других естественна – чтобы расширить кругозор настолько, насколько позволяет зрение.

Разумеется, я говорю о зрении и кругозоре в переносном смысле, но такие визуальные аналогии более чем уместны. Без двух глаз – бинокулярного зрения, – нет представления о третьем измерении пространства. Если смотреть на мир лишь под одним углом, он выглядит плоским, как открытка. Наличие двух глаз имеет практические преимущества: они не дают нам налетать на стулья и позволяют оценивать скорость приближающихся машин. Но главное преимущество – это увеличение глубины взгляда на сам мир: на панорамы, что разворачиваются у нас перед глазами, на виды, что простираются перед нами. То же самое относится и к «глазам души», по выражению Платона. «Что знают об Англии те, кто только Англию знает?»

Я убедился, что практические блага, которые дает нам возможность взглянуть на мир глазами других людей, весьма велики. Они позволяют корпорациям вести бизнес с Китаем, а дипломатам – реже совершать оплошности. Но самые важные преимущества не нуждаются в подсчетах. Мельком увидеть, что означает для японца чувство принадлежности; почувствовать, с чем сталкивается в жизни и что выносит бирманская бабушка; понять, как индуистам удается воспринимать свою личность как маску, под которой скрыто бесконечное у них внутри; раскусить парадокс дзэн-буддистского монаха, убеждающего, что все сущее священно, но неукоснительно воздерживающегося от определенных действий, – впуская все это в свое поле зрения, мы усиливаем духовный взор, мы смотрим на вещи шире, мы обретаем еще один мир, в котором можно жить. Единственное, что может считаться добрым без ограничений, – не добрая воля (как утверждал Кант), ибо воля может быть доброй в том числе и в стесненных обстоятельствах. Абсолютное добро – лишь в том, чтобы видеть больше и шире понимать окончательную природу вещей.

Эти размышления о понимании мира ведут к мировым религиям, ибо самый верный путь к сердцам людей – через их веру, если эта вера не закоснела. И это различие между религией живой и мертвой подводит нас ко второй конструктивной цели данной книги.

2. Эта книга воспринимает религию всерьез. Она – не справочник для туриста. В ней не будет ни заискиваний перед любопытствующими, ни попыток разворошить чужую веру, чтобы вытащить на свет что-нибудь эпатажное; не будет ни аскетов на ложе из гвоздей, ни распятий на кресте в среде «кающихся» (пенитентес) в Мексике, ни «башен молчания» парсов, где умерших отдают на растерзание грифам, ни эротических скульптур или экскурсов в тантрический секс. В великих религиях есть и это, но акцентировать на таком внимание – грубейшая пошлость.

Существуют и более тонкие способы принизить религию. Один из них – признавать ее важность, но для других людей: живших в прошлом, представителей иных культур, тех, чье эго нуждается в подкреплении. И это тоже не наш подход. Мы будем вести повествование в третьем лице. Поговорим об индуистах, буддистах, конфуцианцах, мусульманах – и при этом все время будем называть их «они». Но это лишь фасад – а ведь за ним скрывается наша глубочайшая тревога о себе самих. До меня дошло, что главная причина, по которой я вновь и вновь обращаюсь к великим традициям мудрости всего мира, – помощь в проблемах, которые сам я не в состоянии преодолеть. Учитывая принципиальное сходство людской природы – все мы скорее люди, чем нет, – полагаю, именно проблемы привлекли к этой книге и ее читателей.

Мы будем избегать лаже легчайших оттенков покровительственного отношения к религии, в том числе попыток почитать не ее как таковую, а ее плоды – ее вклад в искусство, в душевный покой, во внутригрупповую сплоченность. Это книга о религии, которая существует не как тупая привычка, вопреки мнению Уильяма Джеймса, а как острая лихорадка. Она об истинно живой религии. Пробуждаясь к жизни, религия демонстрирует поразительное свойство. Она одерживает верх, и все прочее, даже если не умолкает, то становится тише и довольствуется вторыми ролями.

Живая религия дает человеку самую важную возможность, какую только может предложить жизнь. Она зовет душу к высшему приключению, которое та способна предпринять, предлагает ей пройти по дебрям, по вершинам, по пустыням человеческого духа. Она зовет встретиться с действительностью лицом к лицу, взять под контроль свое «я». Тот, кто отважится услышать этот тайный призыв и последовать ему, вскоре узнают об опасностях и трудностях этого одинокого путешествия.

Наука вносит немалый вклад в не столь значимые потребности, как любил повторять судья Холмс, добавляя, что религия, какими бы малыми ни были ее успехи, по крайней мере работает с тем, что особенно много значит. Когда же одинокий дух успешно одерживает главные победы на этом поприще, он поднимается выше короля или королевы. Он становится искупителем мира. Его влияние простирается на тысячелетия, веками осеняет благословением запутанный ход истории. «Кто они… величайшие благодетели живущих поколений человечества? – вопрошал Тойнби. – Я полагаю, это Конфуций и Лао-цзы, Будда, пророки Израиля и Иудеи, Заратуштра, Иисус, Мухаммед и Сократ»[6].

Его ответу не следует удивляться, ибо подлинная религия есть самый открытый из просветов, через который в человеческую жизнь входят неисчерпаемые энергии космоса. И что же тогда сможет соперничать с ней в той силе, с какой она вдохновляет самые сокровенные созидательные центры жизни? Выходя из них вовне, в мифах и обрядах, она дает символы, которые влекут историю вперед, пока наконец ее сила не растрачивается и для жизни не начинается ожидание нового искупления. Этот возобновляющийся сценарий побуждает даже таких острословов, как Джордж Бернард Шоу, заключить, что религия – единственная в мире реальная движущая сила. (Альфред Норт Уайтхед прибавлял к ней науку, то есть доводил число этих сил до двух)[7]. Именно воодушевляющая религия будет предметом наших последующих глав.

3. И, наконец, эта книга реально стремится установить и поддержать связь. Я воспринимаю ее как работу в сфере перевода, попытку не только проникнуть в миры индуистов, буддистов и мусульман, но и навести мостики между этими мирами и миром читателя. Изучение религии может быть сколь угодно теоретическим и академическим, но я старался не упускать из вида актуальность этого материала для проблем, с которыми люди сталкиваются сейчас. «Если вы не в состоянии в общих чертах объяснить любому, чем вы занимаетесь, – писал один выдающийся ученый и вместе с тем знаток тонкостей коммуникации, – значит, ваша работа ничего не стоит»[8].

Это внимание к коммуникации вновь напоминает нам об отношении этой книги к историческим знаниям, о котором уже упоминалось ранее.

Насколько мне известно, ничто на этих страницах не противоречит историческим свидетельствам и фактам, но если выйти за пределы старания избежать явных неточностей, вопрос не так прост. Я устранял массу исторических подробностей, упрощая текст везде, где они замедляли темп и затеняли суть. Изредка я представлял выводы, которые подразумевались сами собой, и приводил примеры, соответствующие теме, но отсутствующие в самих текстах. Эти вольности могут кое у кого создать впечатление, что данная книга «демонстрирует равнодушие к фактам», однако историческая точность не входит в число ее основных задач.

Религия в первую очередь не вопрос установления фактов, а вопрос смысла. Здесь пригодится сравнение из биохимии. «Несмотря на то что строение молекулы белка мы знаем вплоть до точного расположения ее атомов в трехмерном пространстве, мы не имеем ни малейшего представления о том, по каким правилам она образует свою естественную форму»[9]. Религиозный аналог атомов из биохимии – факты, которые история, социология, антропология и текстология группируют вокруг религии. Собрание этих фактов может быть таким же исчерпывающим, как познания биохимиков в области атомной структуры молекул белков, но сами по себе эти факты безжизненны. Косвенным образом, а не напрямую я пытался применить в этих главах «правила», благодаря которым религиозные факты «образуют свою естественную форму». Я старался сделать их живыми с религиозной точки зрения.

Мы отправляемся в путешествие в пространстве, времени и вечности. Места зачастую будут отдаленными, времена – давними, основные мысли – всецело за пределами пространства и времени. Нам предстоит пользоваться чуждыми словами – на санскрите, китайском и арабском языках. Мы попытаемся описать состояния сознания, на которые слова способны лишь намекнуть. Мы прибегнем к логике, чтобы загнать в угол озарения, потешающиеся над нашими попытками. И в конечном счете мы потерпим фиаско; сами обладая иным складом ума, мы никогда не поймем всецело религии, отличающиеся от наших собственных. Но если мы воспримем эти религии всерьез, позорный провал нам не грозит. А для того, чтобы воспринять их всерьез, нам необходимы всего две вещи. Во-первых, нам надо увидеть в приверженцах этих религий мужчин и женщин, которые сталкиваются с проблемами, во многом подобными нашим. И во-вторых, нам надлежит избавить свой разум от всех предубеждений, способных притупить нашу восприимчивость или готовность к новым озарениям. Если мы откажемся от наших предубеждений, касающихся этих религий, если будем рассматривать каждую из них как созданную людьми в стремлении узреть нечто, способное помочь им и придать их жизни смысл, если постараемся непредвзято увидеть то же, что видели эти люди, тогда покров, отделяющий нас от них, может стать прозрачным.

Один великий анатом обычно заканчивал вводную лекцию для начинающих студентов-медиков словами, в равной степени применимыми и к тому, чем собираемся заняться мы. «В этом курсе, – говорил он, – перед нами будут плоть и кости, клетки и сухожилия, и порой все это может показаться настолько холодным и мертвым, что вас повергнет в ужас. Но ни в коем случае не забывайте: оно живое!»