Читать книгу 666. Рождение зверя - И. М. Хо - Страница 4

Около часа Потемкин провел в беспокойном ожидании. Работа не спорилась. Он периодически проверял почту, но писем из «Эдема» не было. Тогда он написал ответное послание на адрес, с которого получил послание от таинственной «администрации»:

Добрый день, уважаемые дамы и господа!

Хотелось бы узнать результаты рассмотрения моей заявки.

С уважением,

Кирилл Потемкин

Отправить письмо не вышло: почтовый сервис сообщил, что такого адреса во всемирной паутине не существует. Тогда Кирилл вдруг вспомнил, что его записал в друзья некий ЖЖ-юзер gommorah_angel. Взаимно «зафрендив» его, Потемкин увидел, что все записи в журнале были подзамочными, то есть их могли видеть только друзья юзера. Основной тематикой блога оказалась эсхатология. Автор думал о грядущем конце времен и пытался найти признаки его приближения в конкретных событиях. В последней записи, сделанной в ночь с 30 апреля на 1 мая, он размышлял:

«Трудно найти человека, более близко и даже, в некотором смысле, дерзко подошедшего к истолкованию Откровения, нежели протоиерей Сергий Булгаков. Однако же и он ушел от ответа на мучающий нас вопрос о взаимосвязи, в которой находятся между собой три седьмерицы – о семи печатях на Книге Судеб, семи ангелах с трубами и семи чашах гнева Божьего. “Представляют ли они лишь некоторые вариации одного и того же общего плана и содержания, или же отношение между ними определяется их хронологической сменой в том виде, как они и даны в последовательных главах Откровения, или же, наконец, между ними существует более сложное и таинственное соотношение, их между собою одновременно сближающее, но и разнящее? – пишет о. Сергий. – Окончательного и категорического ответа на этот вопрос не может быть дано здесь по самому характеру изложения, поскольку такая категоричность здесь является произвольной и гипотетической”. При этом сам тут же признает: “При толковании отдельных образов и глав Откровения приходится делать выбор между пониманием их в качестве повторения (recapitulatio) или же изображения последовательно развивающихся событий, соответствующих разным эпохам истории”. Думается, без разгадки этого мистического ребуса мы не сможем точно определить, являются ли последние события верными признаками приготовления, или же они лишь аллюр бледного скакуна четвертого всадника Апокалипсиса. Мне представляется, что главной ошибкой всех толкователей является попытка подойти к расшифровке заложенных в Откровении тайн с мерилами иллюзорного имманентного мира, опираясь на привычные представления о пространстве и времени. Между тем в реальной, трансцендентной вечности, недоступной для нашего познания, такие категории либо отсутствуют вообще, либо постулируются иначе. Например, время может иметь нелинейный характер, когда одна и та же сущность одномоментно переживает бесчисленное количество изменений».

Потемкин, конечно, понимал, о чем идет речь. В ранней юности он увлекался богоискательством, и утлое суденышко его разума швыряло по безбрежному океану метафизики от индуистских Упанишад до Герметического корпуса, с промежуточной остановкой где-то в районе филиппик Иоанна Златоуста против иудеев и язычников. Но это было очень и очень давно. Порой Кирилла посещало тревожное чувство, что за опутавшей его суетой сует он уже совсем потерял смысл бытия, утратил связь с чем-то очень важным, но водоворот жизни не давал никакого шанса остановиться и задуматься. Так и теперь, отмахнув нахлынувшее, он решил ответить забавному блогеру цитатой из советской классики. Довольно ухмыляясь, Потемкин высунул язык и настрочил издевательский комментарий:

«Самое главное, – говорил Остап, прогуливаясь по просторному номеру гостиницы “Карлсбад”, – это внести смятение в лагерь противника. Враг должен потерять душевное равновесие. Сделать это не так трудно. В конце концов, люди больше всего пугаются непонятного. Я сам когда-то был мистиком-одиночкой и дошел до такого состояния, что меня можно было испугать простым финским ножом».

Тут он заметил, что ему пришло письмо, не оставлявшее никаких сомнений в отправителе. Тема письма значилась как Eden confirmation[6], а в теле его снова была сложная ссылка, по которой Потемкин незамедлительно проследовал. Опять открылся сайт с неудобоваримым адресом, где предлагалось ввести логин и пароль. Как только Кирилл справился с этим нехитрым заданием, появился текст:

Мы ожидаем вас в клубе «Эдем» в ближайшее воскресенье. В этот день вам необходимо прибыть в международный аэропорт Пуант-Ларю Республики Сейшельские Острова, где вас встретят. В качестве идентификаторов гостя используются персональный логин и пароль.

Для перелета вы можете задействовать свой самолет, заказать чартер или воспользоваться услугами следующих авиаперевозчиков:

1. Air Seychelles – прямой рейс (вылет из аэропорта Внуково).

2. Qatar Airways – рейс с посадкой в Дохе (вылет из аэропорта Домодедово).

3. Emirates – рейс с посадкой в Дубае (вылет из аэропорта Домодедово).

Наши рекомендации для гостей:

1. Вы можете взять с собой все, что вам заблагорассудится, кроме домашних животных. Но мы советуем брать только те вещи, с которыми вы готовы без сожаления расстаться. Тем более, что в отеле вы сможете пользоваться уже имеющимся ассортиментом предметов для комфортного пребывания или же приобрести новые.

2. На территории отеля запрещено самостоятельно осуществлять фото– и видеосъемку. Все устройства, могущие производить аудио– и видеозапись (в том числе мобильные телефоны), на время пребывания сдаются на ресепшен.

3. Средства телекоммуникации на территории отеля не функционируют. Вы можете воспользоваться услугами личного секретаря, который будет принимать входящие сообщения и регулярно докладывать вам об их содержании. Однако для того, чтобы осуществить обратную связь с абонентом, вам необходимо будет покинуть «Эдем».

3. Советуем вам иметь резерв финансовых средств на тот случай, если у вас возникнет потребность приобрести какую-то вещь или потратить деньги (например, при участии в азартных играх).

Если вы согласны с предложенной датой, просим подтвердить ваше намерение.

Далее следовали кнопки «ДА» и «НЕТ». Потемкин уверенно нажал «ДА» и увидел сообщение:

Спасибо. У вас есть 24 часа, чтобы определиться с вариантом перелета. Вы должны будете указать его при следующем сеансе связи.

NB! В целях вашей безопасности просим не сообщать третьим лицам о сделанном вам предложении.

Текст опять исчез. Потемкин снял трубку:

– Ева, свяжитесь, пожалуйста, с представительством авиакомпании «Эйр Сейшелс» и возьмите билет – так, чтобы я был в Пуант-Ларю в воскресенье. Обратный вылет через неделю.

– Как вы сказали? – переспросила Ева. – «Эйр»… чего?..

– «Эйр Сейшелс», это на Сейшельские острова, есть такой архипелаг в Индийском океане севернее Мадагаскара, – пояснил Кирилл. – У них должен быть прямой рейс. И первый класс там, пожалуйста.

У Потемкина резко зачесался его длинный нос. Эта примета легко поддавалась дешифровке. Он посмотрел в свой ежедневник, взял со стола мобильный и набрал номер депутата Госдумы Александра Фильштейна. Вдохновившись куплетом «Не думай о секундах свысока» в исполнении великого Иосифа Кобзона, Кирилл услышал знакомый хитрый голосок:

– Але!

– Здорово, Франкенштейн! Не отвлекаю от дел государственных?

– О-о-о! Какие люди! Таврический! – прошепелявил Фильштейн. – Давненько мы тебя не видели.

– Я вот как раз об этом. Нам бы повидаться сегодня – есть кое-какой разговор не по телефону.

– Ну так заезжай часиков в пять, я сегодня на месте.

– Ну так буду, жди.

Потемкин отличался маниакальной пунктуальностью. Ощущение, что он опаздывает, всегда вызывало у него панику. Это доставляло гораздо большее расстройство, чем дискомфорт человека, которого он теоретически мог бы заставить себя ждать. Поэтому Кирилл предпочитал выехать на встречу заранее, с запасом. Хотя, с учетом состояния дел на дорогах задыхающейся в пробках и смоге столицы, это не всегда помогало. Тогда он бросал машину и шел к ближайшей станции метро.

На сей раз обошлось без приключений. Но не потому, что никому из двух особо охраняемых персон в Белом доме и Кремле в это время не пришло в голову поехать друг к другу в гости, наглухо перекрыв и так плотно нафаршированный железом Новый Арбат. Они-то как раз именно это и затеяли. Просто водитель Кирилла – бывалый ямщик с двадцатилетним таксистским стажем – вовремя почуял неладное и успел соскочить на набережную в тот самый момент, когда мордатые гайцы уже начали перекрывать главную магистраль российской вертикали власти. Сделав крюк через тоже забитую, но хотя бы двигавшуюся Тверскую, потемкинский «рейндж-ровер» в половине пятого уже выезжал на Охотный ряд. Обогнув суровый сталинский фасад бывшего здания Госплана, где заседал российский парламент, он свернул на Большую Дмитровку. Припарковаться удалось в районе Камергерского переулка, как всегда с трудом. Потемкин вышел из машины и двинулся к обители законодательной власти через Георгиевский переулок, в котором располагалось новое здание Госдумы. «Новым», правда, у него было лишь одно название, а так – построенная в семидесятые бетонная 13-этажная коробка, соединенная со «старым», выходящим на Охотный ряд зданием пятиэтажной перемычкой, где находился зал заседаний и сидели технические службы. Все это громоздкое сооружение Кирилл знал как свои пять пальцев. Оно для него было почти родным. Да что там «почти», совсем родным. Несколько раз пришлось там даже заночевать – то по причине слишком затянувшихся дискуссий, то по причине излишне выпитого.

В первый раз он оказался здесь весной девяносто четвертого. Тогда сгоревший Белый дом, где раньше заседал советско-российский парламент, забрало себе правительство, а наспех сколоченной после расстрела Верховного Совета Госдуме, которая временно ютилась в высотной «книжке» бывшего Совета экономической взаимопомощи социалистических стран на Новом Арбате, только-только подыскали постоянную резиденцию. Поближе к Кремлю – на всякий случай, чтобы шальных мыслей у депутатов не возникло. Дума тогда туда еще толком не доехала. То есть кабинеты депутатам раздали, а ремонт только начали. Можно было вдохнуть аромат совкового Госплана: поездить на обшарпанных лифтах с западающими кнопками, посидеть за кондовыми столами с облупившимся лаком, покрутиться на скрипящих креслах, обитых протертым до дыр бюрократическими задницами дерматином. Потом турки сделали в Думе «евроремонт», поразивший воображение депутатов и их многочисленной челяди, – таких стильных офисов в России отродясь не было. Возможно, одной из причин сговорчивости коммунистов, которые в девяносто шестом году на президентских выборах легко сдали первый в стране пост полуживому Ельцину, был как раз этот евроремонт. У них ведь бытие определяет сознание. А выползать из уютных кабинетов, из ресторана с любвеобильными официантками опять на баррикады – ну очень не хотелось.

Потемкин каждый раз вспоминал эти времена, когда подходил к входу в парламент. Сейчас перед ним стояла металлическая изгородь. По ту сторону изгороди два бойца Федеральной службы охраны в бронежилетах проверяли документы входящих. У Потемкина никогда не было проблем с проходом через парадные подъезды российской власти. На этот случай у него в портмоне всегда лежало множество «ксив» – советников, консультантов, экспертов и т. п. В данном случае наготове было удостоверение помощника депутата – он числился таковым у одного члена фракции Либерально-демократической партии России. Который, собственно, когда-то стал депутатом благодаря ему. В лохматом девяносто третьем году, после разгона советской власти и маленькой гражданской войны в центре Москвы, кампания по выборам в Госдуму проходила в ужасной неразберихе. Партийные списки писались буквально на коленке. Один потемкинский приятель – мелкий лавочник, державший три ларька у станции метро «Беляево», – уже с год как крутился в ЛДПР, и кто-то из тех, кто у Жириновского что-то решал, за небольшую мзду занес его в предвыборный список. Как-то раз, во время очередной пьянки, он поинтересовался у Потемкина своими парламентскими перспективами. Узнав его порядковый номер, Кирилл честно сказал своему знакомому, что шансов у него никаких, но тут же предложил помочь. У Потемкина как раз был другой приятель – Коля, который в полуразвалившемся офисе ЛДПР на Рыбниковом переулке оказался единственным функционером, кто хоть немного шарил в единственном на весь штаб компьютере. Поэтому именно ему было поручено ответственное задание – набивать в текстовом редакторе Lexicon списки кандидатов. Проблема была решена за две литровые бутылки водки Kremlyovskaya, палку сырокопченой колбасы и банку маринованных огурчиков. За день до отправки документов в Центризбирком потемкинского кандидата несколькими нажатиями клавиш переместили на пятьдесят позиций выше. Когда списки были уже зарегистрированы, Коля сказал начальству, что произошла техническая ошибка – мол, компьютер заразили вирусом конкуренты. Что такое «компьютерный вирус», в ЛДПР никто не знал, и на него махнули рукой. Правда, после неожиданного триумфа партии Жириновского на выборах выяснилось, что из-за Колиного «вируса» мимо Думы пролетел один авторитетный товарищ из измайловских бандитов. Он настолько расстроился этим обстоятельством, что Колю до смерти забили бейсбольными битами – народ в ЛПДР во все времена был лихой. А друг Потемкина зацепился за думскую скамью и с тех пор кочевал из списка в список, помогая, чем мог, своему благодетелю.

Кирилл со своей ксивой протиснулся к входу – у изгороди толпились посетители, не имевшие постоянных пропусков. Среди них было немало сумасшедших, приехавших в столицу искать правду. Убогая околодумская публика всегда вызывала у Потемкина умиление. Эти люди на самом деле думали, что перед ними Власть, что стоит только проникнуть через кордоны внутрь, схватить в буфете за пуговицу какого-нибудь депутата (который их, разумеется, внимательно выслушает), как все проблемы будут тотчас решены. Рассосутся опухоли, заработает вечный двигатель, наступит мир во всем мире… Впрочем, многие из тех, кто стремился не просто пройти в здание на Охотном ряду, а стать депутатом, – людей, как правило, образованных и весьма состоятельных, – мало чем отличались от этих несчастных. Они ведь тоже думали, что заветный мандат и значок на лацкане пиджака – это некие сакральные атрибуты, дающие право повелевать человеческими судьбами. Лишь потратив немыслимое количество денег и очутившись в «кругу избранных», они вдруг с ужасом понимали, что попали в обычный гадюшник с нравами и распорядком жизни какого-нибудь совкового научно-исследовательского института. Что здесь тоже есть своя цветовая дифференциация штанов – свой партком (точнее, парткомы), свои завотделами и заместители директора – председатели парламентских комитетов и вице-спикеры.

После воцарения вертикали власти этот НИИ и кормушкой-то можно было назвать с большой натяжкой. Нет, конечно, в веселые девяностые, когда исполнительная власть была слабой, а в Думе правили бал коммунисты с ЛДПР, да и партий власти было несколько, ситуация слегка отличалась. Тогда это был действительно законодательный ОРГАН ВЛАСТИ, где что-то реально решалось. Здесь прохода не было от отраслевых «толкачей», а олигархи заводили в стенах парламента свои неформальные представительства. Деньги носили чемоданами, а откаты платили деревеньками и «долянами». Виртуозней всех работал, конечно, Жириновский. Но связываться с ним было довольно рискованно. Еще тогда, когда Дума ютилась на Новом Арбате, у него на столе в кабинете стояли «вертушки» – аппараты правительственной связи АТС-1, АТС-2 и ПМ. Это были муляжи – ни к какой такой связи его кабинет подключен не был, и оборванные провода валялись прямо на полу под столом. Но лидер ЛДПР имел имидж грозного победителя выборов, и, когда к нему приводили какого-нибудь очередного лоха, пытавшегося решить проблему с какой-нибудь таможней, он поднимал трубку и говорил: «Соедините меня с председателем Государственного таможенного комитета товарищем Кругловым! Алло, Анатолий Сергеевич? Это Жириновский. Ко мне тут пришел господин Пупкин. У него возникла небольшая проблема с вашим ведомством. Не пропускают очень важный товар, имеющий стратегическое значение для России, – два состава с этиловым спиртом, знаете ли. Так вот, я вам поручаю немедленно разобраться и положительно решить вопрос. Все. Доложите завтра». Пупкин оставлял свой кейс с наличностью в кабинете и уходил, окрыленный. Больше его к Жирику никогда не пускали. Правда, клиенты попадались разной степени окрышеванности, поэтому несколько посредников, приводивших барыг «на развод», бесследно исчезли.

Однако с приходом Путина Дума потеряла всякое значение даже для лохов. Центр законотворчества переместился в Кремль и Белый дом, а парламент превратился в декорацию «суверенной демократии». Зал заседаний заполонили единороссы – крепкозадые пузатые мужички в серых пиджачках, с серыми лицами и провинциальные тетки той же сборки и года выпуска. Лоббисты ушли из Госдумы – какой смысл разговаривать с андроидами из штамповочного цеха, голосующими по сигналу из правительственной ложи? Практичнее иметь дело с теми, кто заказывает музыку. Простым парламентариям оставалось зарабатывать лишь на заказных запросах по уголовным делам. Да и те, как правило, сразу отправлялись прокурорами в корзину. Так депутатский корпус превращался в серую биомассу.

Но правила для того и существуют, чтобы из них делались исключения. Поэтому сквозь толщу асфальта, укатанного «сувенирной демократией», кое-где поблескивали драгоценные камни свободной воли. Правда, чтобы обладать собственным мнением, надо было иметь отдельную и очень прочную крышу. Такие незаурядные личности в Думе были. Например, адвокат Андрей Макаров, который начинал свою политическую карьеру еще в девяносто третьем, размахивая на телеэкранах фальшивой ксерокопией трастового договора вице-президента Руцкого, якобы подписанного им в цюрихском банке Indosuez. Или вот Александр Фильштейн, а попросту Филя.

Филю Кирилл знал уже больше пятнадцати лет. Его жизненный путь был в чем-то схож с потемкинским. В поставленный Павлом Гусевым на таблоидные рельсы «Московский комсомолец» Фильштейн попал прямо со школьной скамьи, в революционном 1991-м. На заочное отделение факультета журналистики МГУ Филя поступил только пять лет спустя, будучи уже «золотым пером» самого злобного цепного пса молодой российской демократии. Он блистал на поприще грязекопания и умел ловко подогнать разрозненные факты под нужную версию. Поэтому, видимо, на него обратила внимание контора, которой в России всегда есть до всего дело. Люди с холодной головой, горячим сердцем и чистыми руками сделали ему предложение, от которого обычно не отказываются. Да Филя и не думал отказываться, он как раз набивался на эту роль – канала для слива на публику компрометирующих материалов. Правда, войдя во вкус, как-то в конце девяностых он попал между молотом и наковальней, встряв в извечную, то затухающую, то разгорающуюся с новой силой войну между чекистами и ментами. Несколько заигравшись, Фильштейн по наущению своих друзей начал мочить всесильного ельцинского фаворита – министра внутренних дел Владимира Рушайло. Ответ Чебурашки, как называли Рушайло за излишне оттопыренные уши, не заставил себя долго ждать. Одним поздним вечером гаишники тормознули Филин «форд-эскорт» за то, что он якобы проехал на красный. Грязно ругаясь, Филя предъявил спецталон, запрещающий досмотр машины, и удостоверение на имя сотрудника уголовного розыска, капитана милиции Матвеева. К удивлению Фили, эти грозные бумажки вызвали у людей в форме только приступ хохота. В ближайшем околотке, куда был доставлен подозрительный капитан, у него также были обнаружены удостоверения пресс-секретаря московской таможни (с правом ношения оружия), «консультанта секретариата» руководителя аппарата Госдумы, помощника зампреда Мособлдумы, пропуска в закрытые санатории и журналистское удостоверение МК за номером 007. На Фильштейна было заведено уголовное дело за «использование заведомо подложных документов», и ему предложили в качестве альтернативы нарам отправиться в психушку. К счастью для «Матвеева», контора вовремя вмешалась, и дело уладили. После этого инцидента Филя стал гораздо осторожнее. Он остепенился и по протекции мэра Москвы Лужкова попытался стать депутатом Думы в одном из округов столицы. В тот раз, однако, он проиграл. Но мечта о том, чтобы попасть в коридоры власти, крепко засела у него в голове. Через четыре года Фильштейн воплотил ее в реальность и получил мандат, избравшись от «Единой России» где-то в Нижегородской губернии.

Теперь Кирилл приходил в гости к Филе, как когда-то Филя приходил к нему. Пройдя через холл нового здания, Потемкин двигался по коридору, соединяющему его со старым. В холле расположилась очередная выставка на тему сельского хозяйства. Организаторы в фиолетовых галстуках демонстрировали здоровый оптимизм, добротно замешенный на рязанской сметане. Все здесь было до боли знакомо. Он шел к апартаментам Фильштейна, а люди с натянутыми на уши улыбками здоровались с ним. Знакомые все лица, как руку не пожать. Дань приветливости тем, кого в душе презираешь.

Добравшись до старого здания, Потемкин вызвал лифт. Потершись несколько секунд с мужчинами и женщинами, преисполненными собственного достоинства, он достиг седьмого этажа. На двери нужного ему кабинета висела табличка:

ДЕПУТАТ ГОСУДАРСТВЕННОЙ ДУМЫ

ФИЛЬШТЕЙН АЛЕКСАНДР ЕВСЕЕВИЧ

Таблички в Думе были сделаны из углепластика, но «под бронзу», причем буковки в них легко разбирались, как в лото. Как-то раз, после приятного вечера с сотрудницами редакционно-издательского отдела, Кирилл с Фильштейном, который находился в сильном подпитии и в одних трусах, шатались ночью по коридорам Госдумы. В то время одним из депутатов был известный либеральный публицист Нуйкин, а его соседом по несчастью – посланец Приморского края Хабейко. Потемкин, как и Фильштейн, недолюбливал либералов. Чтобы открутить шурупы, сдерживающие буковки, сгодилась монета в десять рублей. Поутру проснувшаяся Госдума обнаружила, что в ее составе оказались депутаты Хуйкин и Набейко.

Филя не принадлежал к парламентской номенклатуре – он не был ни первым замом, ни просто замом комитета, не руководил никакой комиссией по подготовке к Олимпиаде-2014. Как бы рядовой депутат, но кабинет у него был вполне начальственный – он не только располагался в старом здании, где сидели все думские патриции, а потолки раза в два выше, чем в новом, но еще и имел маленький предбанник-приемную. Это подчеркивало привилегированный статус хозяина помещения.

– Конечно, Кирилл Ханович, он вас давно ожидает. – Слегка замороченная помощница Фильштейна сделала приветливое лицо.

Потемкин открыл дверь, украшенную бархатным вымпелом с легендарной эмблемой из щита с мечом и надписью золотой нитью: «Федеральная служба безопасности Российской Федерации. 90 лет на службе Отечеству». Разъевшийся на казенных харчах народный избранник стоял у окна, постукивая по полу остроносой туфлей из кожи страуса. Лицо его сияло как начищенный самовар.

– Ну, здорово, – сказал Филя, доставая из шкафа бутыль Johnnie Walker.

– Не стареют душой ветераны, – причмокнул Кирилл, рассматривая разложенные на подоконнике закуски.

Фильштейн разлил виски по стаканам:

– Ну, в «режим Грачева» я пока не вошел.

– Что за режим?

– Павел Сергеевич Грачев, которого Ельцин называл «лучшим министром обороны всех времен и народов» и который, сука, замочил нашего Диму Холодова, имел одну особенность. Он всегда приезжал на работу в восемь утра, и у него на столе стояло сто грамм армянского коньяка и лимончик, порезанный и посыпанный сахаром. Павел Сергеевич выпивал, закусывал и приступал к делам. Каждый час, по бою кукушки, верная проблядушка приносила ему еще сто грамм. И так до самого вечера.

– Это же больше литра получается, – сложил в уме Потемкин. – Я б не смог дивизиями командовать.

– Я бы тоже. Вот он в Чечне во время первой кампании и докомандовался. «Возьмем Грозный одним парашютно-десантным полком!» Гондон. Пить надо много и сразу, чтобы не было мучительно больно за бессмысленно угробленную печень, хе-хе.

Потемкин взял стакан и кинул туда щипцами пару кубиков льда из предусмотрительно выставленной вазочки:

– Ну, за что?

– Да уж не за годовщину вероломного нападения фашистской Германии на Советский Союз, конечно, – подмигнул Фильштейн. – У меня повод есть.

Он достал из ящика стола добротную кожаную корочку и протянул ее Потемкину. Раскрыв ее, Кирилл увидел цветную фотографию приятеля, облаченного в мундир с золотыми погонами, ФИО и поясняющую подпись: «Генерал-майор Федеральной службы безопасности Российской Федерации».

Кирилл иронически скривился:

– Ага, а можно мне ксиву генерал-фельдмаршала ФСБ сделать? Я все же светлейший князь, как ни крути. Штуку баксов прямо сейчас дам.

– Это родная! – возмутился депутат. – Ты че, сомневаешься?

– Ну, знаешь, как-то генерал-майор в тридцать семь лет… Неубедительно… Ты бы походил в полковниках до сороковника, что ли.

– Зиновий Борисович Кацнельсон, к твоему сведению, в тридцать лет стал начальником экономического управления ОГПУ. Это что-то вроде сегодняшнего департамента экономической безопасности ФСБ – борьба с диверсиями и шпионажем в народном хозяйстве СССР.

– Ага, стал. Ты, главное, не закончи, как этот Зиновий Борухович. Его в каком году расстреляли-то?

– В тридцать восьмом, как все ягодинские кадры, – грустно вздохнул генерал-майор. – Он тогда Дмитлагом заведовал.

– Ладно, хрен с ним, – сказал Потемкин, добавляя лед в стаканы. – Обмоем твою ксиву.

Они чокнулись и выпили. Потемкин посмотрел в окно, которое выходило прямо на здание вновь отстроенной гостиницы «Москва».

– Надо же, уже работает, – сказал он, закусывая соленым огурцом. – До чего же уебищно, однако. С таким же успехом можно было бы в Риме снести Колизей. И забабахать на его месте новый, с подземной парковкой и пластиковыми стульчиками от фирмы «Интеко».

– Ты не прав, – решительно возразил Филя. – Все же Колизеем как культурно-спортивным объектом никто не пользуется. А здесь был приличный отель, который, правда, пришел в аварийное состояние. Как бы там сталинский ампир ни нахваливали, не умели на века строить – рано или поздно придется все эти шедевры либо сносить, либо переделывать. Так и с «Москвой». Нельзя же было ее просто выселить и оставить разваливаться у нас под носом.

Потемкин задумался:

– Помнишь, Саня, когда ее снесли, Батурин сам сказал, что надо оставить площадь, что у него от этих видов «дух захватывает». Правильно придумал старик. – Он обвел рукой панораму, открывающуюся из окна депутата. – Ты представляешь себе, какая сейчас была бы здесь лепота! Самая большая площадь в Европе, Кремль как на ладони…

– Виды? Красота? – усмехнулся Филя. – При чем тут виды? Кого они вообще волнуют? Ты себе не представляешь, какие там бабки были закручены, какие разборки были и каких людей в фундамент закатали!

– Отчего же. Очень живо представляю. Кстати, насчет разборок. Как тебе последние новости? У меня такое ощущение, что цитадель свободы слова превращается в клуб самоубийц. Это у них какие по счету похороны? Девятые? Десятые?

Самым обсуждаемым событием в российском, да и, пожалуй, международном медиасообществе было очередное заказное убийство в «Новой газете», на этот раз – двойное. В результате взрыва заложенного в редакционный автомобиль фугаса погибли сразу два заместителя главного редактора – один из основателей легендарного издания Сергей Кожеухов и занимавшийся спецпроектами Валерий Торчковский.

– Не понимаю, при чем тут свобода слова. – Фильштейн налил себе еще виски. – A la guerre comme a la guerre[7]. На информационном фронте без перемен. Каждый киллер должен быть готов к тому, что сам окажется на мушке. Такого объема заказухи, как в «Новой», ни в одной газете мира не было и не будет. Мой «МК» по сравнению с этим борделем – институт благородных девиц. Поэтому и иконостас у них такой. К тому же последние разборки, судя по всему, как раз внутриредакционные у них.

– Не понял, – удивился Кирилл. – Это что, шутка?

Лицо у Фили стало таким, будто он знает страшную пионерскую тайну, которую не откроет даже под пыткой, но если вдруг увидит, что эта тайна никому не нужна, немедленно всем расскажет.

– Шутка?! – Фильштейн уже был слегка пьян. – Самая упрямая шутка – факт. Сам подумай. За несколько месяцев до убийства сам знаешь кого капиталист-идеалист и олигарх-разведчик Лебедин становится совладельцем и главным спонсором «Новой». Наивные люди думают, что пятьдесят один процент газеты принадлежит коллективу издания. На самом деле двум ее отцам-основателям через офшор на Антильских островах. За свои типа тридцать девять процентов акций газеты, которые ничего не стоят, Лебедин заплатил два миллиона долларов, и они были тут же распилены так называемым коллективом. Экономика газеты с тех пор была устроена очень просто: зарплату и все расходы издания оплачивает из своего кармана миноритарий, доходы идут в тумбочку главных акционеров. А cash flow[8] там – ого-го! Иногда откроешь номер – ни одного непроплаченного материала. Входящий поток – где-то лимонов восемь долларов в год. Представляешь, сидят чуваки на таких шальных деньгах! Они мастера подобных комбинаций. Пиарщики вроде тебя. Только, извини, братан, покруче. Двигают на международном уровне свой бренд. А всякие там спонсоры – сначала Невзлин, потом Лебедин – попутчики.

– Если то, что ты сейчас говоришь, правда, почему же они до сих пор не в Бутырке?

– Крыша очень хорошая, – Фильштейн грустно кивнул в сторону Кремля. – Прочная.

– Так они ж из номера в номер мочат режим «кровавой гэбни»!

– Ага, а на «Эхе Москвы», где главный акционер – «Газпром», чем люди занимаются? Это и есть управляемая демократия, Кира. Нужен свисток, чтобы пар выходил, когда разум возмущенный закипает. Ну и витрина свободы слова для экспортных нужд. Как Виктор Луи при совке. Кстати, насчет «кровавой гэбни». В «Новой» всеми левыми бабками как раз заправлял Торчковский. Этот крендель раньше служил в контрразведке, на всякий случай. Так что, думаю, не случайно они с Кожеуховым в той машине оказались.

Оба помолчали.

– Ладно, что-то мы все о работе да о работе, – улыбнулся Филя. – Давай о чем-нибудь хорошем поговорим. Тост есть.

– Давай.

– Чтоб хуй стоял, и деньги были, и не сгорели винные заводы!

Они выпили и присели за стол, закусывая овощами и нарезками с копченостями.

– Кстати, Сань, я как раз по поводу хуя хотел поговорить, – неожиданно прервал паузу Потемкин.

– Не понял. – Кусок колбасы завис у Фили во рту.

Депутат оторопело воззрился на собутыльника: по всем понятиям он был «строго гетеро». Потемкин многозначительно окинул взглядом высокие своды кабинета:

– Пойдем выйдем, пошушукаемся.

Филя вслед за Кириллом вышел в пустынный думский коридор и присел на стоявший там темно-зеленый кожаный диванчик. Потемкин заговорщицки взял приятеля за лацкан пиджака и начал вполголоса излагать:

– У меня клиенты есть. Они здесь занимаются дистрибуцией сексуальных стимуляторов. Таблетки там, мази, афродизиаки, духи с феромонами…

– Феромонами?

– Ну, это такие как бы ароматические добавки, которые действуют на мозг собеседника, пробуждают у нее или у него желание тебя немедленно трахнуть. Говорят, кстати, в последнее время начали применять в политтехнологических целях. У электората возникает сексуальное влечение к опрысканному кандидату во время личных встреч. Прием называется «подпустить зюскинда».

Глаза у Фильштейна заблестели, и он ткнул приятеля пальцем в грудь:

– Не забудь мне прислать.

– Не вопрос. Так вот я подумал: а почему бы нам в Думе выставку продукции не организовать?

– Ты че, ебнулся?

– Да ты послушай! Это же смотря как повернуть. Можно шикарную политическую базу подвести. Борьба с демографической катастрофой, за рождаемость, гондоны на хуй… То есть, наоборот, с хуя. Чтобы уши коммерсантов прикрыть, под это дело слепим общественное движение типа «Наше будущее – в наших штанах!». Напихаем туда всяких свадебных генералов – врачей-сексологов и председателей ассоциаций многодетных семей. Подгоним крупные фармацевтические компании, «Файзер» там…

– По-любому скандал будет, – промычал Филя.

– Так в этом и весь цимес, Саня! А в центре скандала будет клиент. Представляешь, какая пресса?

Фильштейн задумался и заморгал, как старый кассовый аппарат. В его голове происходили какие-то сложные калькуляции. Через пару секунд губы его растянулись в довольной улыбке и выдали чек.

– Говно вопрос. Полтинник председателю комитета по охране здоровья, стольник в управление делами и стольник мне. Но я формально нигде не фигурирую. Пусть твои гаврики, у которых счастье в штанах, официальное письмо на Грызлова напишут.

– Стольник в долларах? – уточнил Потемкин.

– Ну не в юанях же. И не в этих фантиках разноцветных – евро. У нас тут по старинке, в баксах.

– Нет, ты не понял. Просто многие на швейцарские франки перешли. – Кирилл потер пальцами. – Думаю, если фармацевтов подогнать, они вместе легко поднимут. Странно, что у вас тут до сих пор сексшоп или бордель никто не пытался открыть. Ювелирный магазин есть, а секс-шопа нет. Непорядок.

– Кира, ты лучше меня знаешь, что наша богадельня – это политический бордель и секс-шоп в одном флаконе, – вздохнул депутат. – И ты только что имел возможность в этом наглядно убедиться.

Потемкин задумался.

– Слушай, Сань, у меня к тебе вопрос есть.

– Валяй.

– Ты ничего не слышал про отель «Эдем»?

Фильштейн резко изменился в лице. Ухмылка исчезла, он вдруг стал серьезным и даже немного испуганным.

– Ты зачем это сейчас сказал?

– В каком смысле «зачем»? – удивился Кирилл. – Мне инвитэйшен[9] пришел. И я собираюсь съездить туда на уикенд.

– Рассказывай, как все было.

Потемкин обстоятельно поведал о своей переписке со странным отелем, опустив, впрочем, разные пикантные подробности. Выслушав, Фильштейн положил приятелю руку на плечо. Вид у него был крайне озабоченный.

– Послушай, Потемкин, если твой враг – язык, то мой – уши. Мне нельзя было всего этого слышать. Выход один. Я тебя редко когда о чем просил. Ты ведь сказал, что они предлагают не одному ехать. Так вот, я тоже должен с тобой туда полететь. Мне это очень важно, ты даже не представляешь себе как. Могу все это проспонсировать – заплачу и за себя, и за тебя.

Кирилл ничего не понял.

– Франкенштейн, – растерянно сказал он, – я тебя уважаю, конечно. Но, во-первых, лавандос у меня у самого кое-какой водится. А во-вторых, связь с ними односторонняя, и свой реквест я уже отправил. Там тебя не было. Хотя, – Потемкин немного поразмыслил, – я, пожалуй, попробую – мне твое предложение интересно…

– Ну вот и договорились.

Оба приятеля были весьма удовлетворены состоявшейся беседой, которая каждому казалась результативной и обнадеживающей. В этом, собственно, и состоял алгоритм функционирования средних эшелонов политической элиты в России. Потемкин хотел уже было раскланяться, как заметил, что к ним быстро приближается моложавая, одетая в элегантный костюм грудастая брюнетка. Ее боевой макияж напоминал раскраску самки морской игуаны в период спаривания, а парфюм был явно насыщен теми самыми феромонами, о которых Кирилл только что говорил с Филей.

– Риммуня! – хором выпалили Потемкин и Фильштейн.