Читать книгу Как это было?! Воспоминания. История одной жизни - И. Рыжик - Страница 5

Дивизион, в который я был назначен, состоял из 2-х батарей, по 6 минометов в каждой. Личного состава -145 человек.

Старшиной 2 батареи был назначен Толя Рошаль. Москвич, домашний городской мальчик, умный и совершенно беспомощный во всех житейских вопросах. Небольшого роста, щупленький со светлыми волосами и большим носом, он явно не представлял собой значительную фигуру властного старшины, которому подчиняется весь личный состав батареи.

Я же по своей внешности и деловым качествам недалеко ушел от него, хотя был несколько побойчее и разворотливее.

Было мне 17 лет и 10 месяцев от роду.

Получив предписание в один дивизион, нам следовало найти его и доложить командованию. Выяснив, что дивизион формируется в селе Старый Амонак, в 12 км от Похвистнево, и что никаких транспортных связей с ним нет, надо искать возможность добираться самим, мы пошли с Толей на базар.

Побродив, между санями, приехавшими на базар, мы нашли парня из этого села. Он согласился нас подвезти, но только когда закончит свои дела.

Дело было утром, а освободился он к вечеру, стало темнеть. Мы погрузились на розвальни и по слякоти поехали в неизведанное.

Вначале о нашем внешнем виде.

Флотская форма: Шинель, немного расклешенные на фанере черные, суконные, матросские брюки, на ногах ботинки, на голове уже не бескозырка, а фуражка.

На рукаве шинели, у кисти руки две узкие позолоченные полоски, указывающие на воинское звание «старшина второй статьи». В училище нам выдали полный комплект обмундирования. В него входили:

– суконная и фланелевая рубахи, (голландка);

– гюйсы (две штуки – голубые воротники с полосками);

– два комплекта белой робы (белая рабочая голландка, брюки);

– тельняшки, носки, полотенце, ботинки хромовые и рабочие, зимняя шапка.

Все это укладывалось в большой темно- серый мешок, который назывался «Киса».

В таком виде с большими мешками мы приехали, в кромешной тьме, в село с интересным названием «Старый Амонак». Оно было погружено во мрак, но парень, который безвозмездно привез нас, привел к какому-то дому и долго стучал. Как он объяснил нам в этом доме штаб и должен быть дежурный.

Наконец в доме послышалось движение, и сонный голос поинтересовался: «Кого это по ночам черти носят, как будто для этого нет дня?». В проёме открывшейся, освещенной керосиновой лампой, двери, появилась фигура мужчины в обычной фуфайке.

Выяснив, кто мы он закрыл дверь, и сказал: «Пошли!». И мы пошли за ним, ориентируясь по чавканью его сапог по грязи.

Вскоре мы оказались у дома, через щели в ставнях которого пробивался свет. Провожатый пояснил: «Здесь проживает комиссар части, вот вы ему и докладывайте о своем прибытии. Никакого другого начальства здесь нет». На стук вышел мужчина, провожатый что-то ему сказал, и тот, скомандовав, чтоб мы обождали, вошел в дом.

Вид у нас был отвратный. В мокрых, грязных ботинках и брюках, промокшие (на улице моросил мелкий дождь), мы напоминали мокрых куриц. Через пару минут нас пригласили в горницу.

Посреди неё стоял длинный стол, освещенный керосиновой лампой, на нем – большой старинный самовар и какая-то еда. За столом сидело несколько мужиков в возрасте 30—35 лет в обычной одежде. Во главе сидел мужчина такого же возраста, в вышитой белой рубашке, со стоячим воротником. Усатый. Это был комиссар минометного дивизиона. Мы представились по должностям и званиям. Обратившись к одному из сидевших за столом, он сказал:

– «Отведи хлопцев на квартиру, да смотри, подбери почище».

Опять слякоть, грязь, темень. Мы у очередного дома, стучим, выяснение отношений. Дверь открыла молодая женщина и предложила войти. Посыльный ушел, а мы остались стоять у дверей среди лужи от стекавшей с нас воды.

Женщина, я не запомнил ее имени, предложила снять одежду, повесила ее у печки, согрела чай. Мы перекусили (у нас был с собой сухой паек) и улеглись спать. Утром, приведя себя в порядок, я и Толя Рошаль отправились в штаб.

Обстановка была такова: Из командования был только один комиссар в звании «капитан» и около 15 солдат призванных в армию по мобилизации. Вскоре должны были прибыть командиры дивизиона, батарей, взводов, комиссары, личный состав из гражданки и из моряков черноморского флота, «списанных» с кораблей для формирования Морских бригад. Предполагалось, что бригада будет на механической тяге. Пока же нам дали взятых в колхозе, более 10 лошадей (на случай если не будет машин). Личного оружия и минометов не было. Старшина батареи должен был обмундировать мобилизованных, разместить, водить в столовую, организовать питание, чистку и выводку лошадей.

Этим старшиной был я. В батарее было всего несколько рядовых, призванных с гражданки. С ними я решал все задачи. Особенно помог мне рядовой Шумилин. Мужчина лет тридцати, видя мою неопытность, старался помочь. А иногда и сделать за меня то, что я не знал, как сделать.

Самое страшное было накормить людей и лошадей. Столовая была батальонная, и к моменту обеда на столах стояли бочки с едой. Бачки (кастрюли) с первым и вторым блюдами дежурный с дневальным по батарее получал в раздаточной (у поваров) и ставил их на столы.

Солдаты садились за стол по десять человек (по пять с каждой стороны стола) и бачковой (это один из десяти человек) разливал из бачка по тарелкам. Бачковые периодически менялись.

Я и Толя Рошаль никогда не могли в этой столовой поесть. Нам просто не доставалось еды. Выручала наша «киса». Мы меняли у хозяйки, где жили свои вещи на еду.

К моменту отправки на фронт от полной морской кисы почти ничего не осталось. Её заменил армейский вещмешок с полученным армейским обмундированием.

Это были: шинель, шапка, хлопчатобумажная гимнастерка со стоячим воротником, брюки галифе, нижнее белье льняное и фланелевое, носки, портянки, кирзовые сапоги. Из флотского остались суконная и фланелевая рубахи, черные суконные брюки, тельняшки.

Через некоторое время прибыли командиры. Это должны были быть артиллеристы. Но прислали лейтенантов, окончивших то же училище, в котором я начал учиться на первом курсе-училище им. Дзержинского. Они закончили пять курсов, получили звание «лейтенант» и были направлены в формирующуюся Морскую бригаду.

Ехали они в бригаду все равными, а после назначения стали начальниками и подчиненными. Так первый вошедший стал командиром дивизиона, следующие за ним – командирами батарей и взводов.

Они не имели представления о том, что делать также, как и я. Ну, а об оружии и минометах у них было весьма смутное представление. Людей в батарее было мало. Ждали эшелон с моряками с кораблей черноморского флота. Это были моряки (краснофлотцы – такое было звание) с крейсеров Красный Крым и Красный Кавказ, корабли 1928 года постройки.

Крейсер «Красный Крым»

Во время бомбежки Севастополя, они получили повреждения. Тем не менее, корабль Красный Крым, уже в 1942 году, участвуя в боях, получил звание: «Гвардейский крейсер».

Эти корабли были в строю до 1959 года.

Эшелон с моряками из Севастополя шёл долго, с большими остановками на различных полустанках.

Наконец он добрался до станции Похвистнево. Командир дивизиона, лейтенант Таубин, узнав о его прибытии «помчался» штаб формирования бригады с просьбой дать в дивизион побольше моряков. Ибо соотношение моряков и не моряков (а это было от 20% – 50%) решалось именно в дни пополнения личного состава.

В то время краснофлотцы служили пять лет. Младшим командиром можно было стать после 2-х – 3-х лет службы, лучшие посылались в учебные отряды, и закончив их возвращались на свой корабль на старшинские должности. К нам прибыли эти «ребята».

Все они были старше меня, походившие по морям и океанам. Уверенные в себе, знающие службу. За время движения эшелона, с бесконечными остановками, стали не очень дисциплинированы. По не официальной моде тех лет и от незанятости во время поездки, не все, но некоторые, расклёшили свои флотские брюки (это сложная процедура расклёшить брюки от колен до ботинок без клиньев из материи), а ленточку на бескозырке удлинили так, что она заканчивалась ниже пояса. Я для них был – салага (молодой, неопытный, незнающий), но тем не менее, я их командир. Старшина батареи. Меня выручало почтительное отношение к званию. Приказы они были приучены выполнять. Особенно было сложно закрепить за ними лошадей, и заставить ухаживать за ними.

Мне казалось, что я слабый старшина батареи, просил командира назначить меня в отделение разведки, но получил отказ в категорической форме.

Во время формирования Морской бригады в селе Старый Атмонак в моей деятельности было много смешных казусов, вызванных моей молодостью, отсутствием жизненного опыта. Например, нужно раздать морякам батареи пол-литровые эмалированные темно-зеленые кружки и одновременно сахарный песок. Батарея еще не полностью укомплектована. Было всего человек 20—25. Напомню, все жили по разным домам. Я со своим товарищем Толей Рошаль, тоже жили в небольшом чистеньком домике.

Сейчас смешно об этом говорить, но в углу комнаты, на полу я расставил полученные кружки, и добросовестно по столовой ложке, поровну насыпал в эти кружки сахар, пока не разделил.

Когда же я все сделал, возник вопрос:

– «Ну, а что дальше?»

В углу комнаты стоят кружки с сахаром, а как их теперь раздать морякам? За этой глубокой думой застал меня батареец, рядовой Шумилин. Спокойный, доброжелательный. Видя мои затруднения в хозяйственной деятельности, он старался мне помогать. В этот раз, зайдя ко мне по какому-то вопросу, и увидев меня в глубокой задумчивости, сидящим перед кружками с сахаром, он сразу смекнул, в чем дело.

Но виду не подал.

– «Что старшина задумался?» – спросил он.

– «Да вот разделил сахар, но не знаю, как это все раздать. Не носить же мне их каждому по избам!».

– «А, это просто», – ответил он, и неожиданно быстро, я даже не успел ничего сказать, ссыпал сахар обратно в мешок. В другой собрал кружки и сказал, что сам раздаст каждому.

Эпизод из жизни. Смешной, но он был. Мне еще не раз приходилось в бытность старшиной раздавать по 100 грамм водки из больших бутылей (по 4—6 литров), сгущенное молоко по50 грамм из 3 килограммовых металлических банок и другой еды, выдаваемой каждому на руки. Но уже был опыт, и все получалось.

В делах и заботах ноябрь 1941 г. подходил к концу. Под Москвой шли ожесточённые бои и нам приказали готовиться на фронт. Лошади стоят в конюшне, привязанные за шею верёвками. Никакого снаряжения нет. Куда и во что, и как их запрягать – никто не знает. Батарея не вооружена. На весь личный состав оружие только у командира батареи – наган и 14 патронов.

В таком состоянии в начале декабря 1941года, нас грузят в эшелон и бросают полным ходом, без остановок, к Москве. Прибываем мы на какой-то вокзал прямо в Москву. Морозы стоят страшные. В теплушке холодно, хотя в каждой установлена «буржуйка».

Чугунная печурка, которую топят 24 часа в сутки, возле нее тепло. Мы спим в шинелях и сапогах, всё же к утру покрываемся инеем. Хлеб дают на вагон буханками, а он как кусок гранита. Чтобы разделить на каждого, его рубят топором.

В малой, двухосный теплушке, четыре полки. Если всем лечь на один бок и плотно прижаться друг к другу, то на полке помещается 8 человек. Всего в таком вагоне 32 человека.

В четырехосных – в два раза больше.

Пару дней жили, не выходя из вагонов, ожидая, что нас бросят в бой. Но как? Ни знаний, ни оружия.

Неопределенность, неясность, безделье, холод. Не скажу голод, но желание поесть не лучшее состояние человека.

Каких только разговоров не наслушаешься! Батарея у нас многонациональная. Вот один из таких обсуждаемых вопросов. Был такой краснофлотец Рыбалко. Крупный плечистый, круглолицый, уверенный в себе парень. Украинец. Вот он говорит:

– «А сколько у нас в батарее украинцев?», далее по другим национальностям. Начали разбираться и закончили опять-таки выводом Рыбалко:

– «Да, батарея у нас многонациональная. Вот только евреев нет. Они не воюют».

Я ехал в этом же вагоне. Батарея моя. Отношение ко мне к этому времени установилось уважительное. Вмешиваюсь в беседу.

И хотя всегда говорил по-русски, обращаюсь к Рыбалко на украинском языке:

– «А чому ты гадаеш, Рыбалко, що у нас нема евреив?». Он, несколько удивился вопросу на украинском языке, но отвечает мне тоже по-украински:

– «Товарищу старшина, а дэ вы их бачылы? Покажтэ мэни, хочь одного!» Все заинтересовано слушают наш диалог. Что я ему отвечу. Я перехожу на русский и говорю:

– «А я? Смотри. Видишь? И воевать будем вместе!». Немая сцена в вагоне. В полной тишине заикающийся голос Рыбалко:

– «Но як же так? Не може буты. Вы це нагадалы!».

На фронт

Пока мы стояли на железнодорожных путях, на фронте под Москвой произошли знаменательные события. Впервые с начала войны немцев разбили и заставили их отступить.

Справились без нашей 85 Морской бригады.

А нас, в этом же эшелоне, не высаживая, не вооружая, бросают на Карельский фронт.