Читать книгу Рыжий, или Лешке бролес. Лесные братья Прибалтики - Игорь Анатольевич Шпотенко - Страница 3

Литва в тридцатые годы двадцатого века считалась окраиной большой Европы. Не многочисленное население коло 3,5 млн, удалённость населённых пунктов между собой, лесистая и заболоченная местность, множество мелких речушек и озёр, практически полное отсутствие тяжёлой промышленности. Граждане деревень занимались сельским хозяйством, скотоводством, а основным занятием был рыбный промысел. В стране на огромном пространстве благодатного Балтийского моря, работали многочисленные артели рыбаков. Богатые литовские предприниматели покупали или изготавливали не большие лодки, которые затем сдавали в аренду артельщикам. За это они имели основной доход от всего улова.

Хутор старшего в семье Януке Звайниса располагался в пойме небольших речек Вянте и Дубиса в лесу, между поселениями Кёльме и Ужвентис. Деревянный дом с просторным чердаком в полный рост, большой сарай для зимовки пасеки, коровник, свинарник, конюшня, большой крепкий амбар, сарай для хранения трактора и сельскохозяйственного инвентаря, своя молотилка и мельница на искусственно сработанном водопаде, сарай с птицей, сарай для утвари, баня – всё это добро капитально выстроенное на огромной лесной поляне было обнесено крепким деревянным забором. Несколько немецких овчарок несли свою собачью службу по охране. Януке был старшим в семье, после умершего, в след за смертью матери, отца. Два его младших брата близнеца Витаус и Владис жили в Шауляе и занимались коммерцией. Они держали пару магазинов сладкого. Сюда они приезжали только для того, чтобы забрать на продажу у старшего брата мёд, который ему давала довольно большая пасека. Януке любил свою работу и вёл ухоженное хозяйство грамотно, приучая к не лёгкому крестьянскому труду и своих ближних. У него кроме жены, красивой высокой и стройной, с пышной соломенной косой и огромными голубыми скандинавскими глазами Герды, было четыре сына, которых жена ему рожала через каждые два года. Старшему, уже женатому, Стасису было без малого 24года, затем шёл Григонис, Костас –любимчик мамы или просто её копия и самый малый 17ти летний Миндаугас, не по годам умный и смышлёный парень. Жена старшего сына Стасиса, Ядвига и сама мать Герда, были беременны. Все знали свои обязанности по хозяйству и чётко их выполняли. Не справляясь с таким большим хозяйством Януке брал на работу от 6ти до 10ти человек батраков из них 2 женщины для работы на кухне и дойке коров. Батраков брал с соседних деревень на родственной основе, но не обижал, платил исправно и помогал продуктами их семьям. В начале лета 1934года, Бог услыхал молитвы Герды и просьбы Януке и послал в дружную семью девочку. Назвали её Радмила, дома называли Радочкой. На второй день после рождения дочери на свет появился и первый внук, которого назвали в честь отца невестки Янисом. Новоявленный дед и молодой отец Януке собрал на крестины мальцов всех родичей. Зарезали самого жирного кабана, побили гусей, нагнали водки. Столы ломились от приготовленных блюд. Януке был рад и принимая поздравления, сам раздавал гостям подарки. Хутор жил…

Радочка росла крепенькой, здоровенькой деревенской девочкой, которую любили практически все. Братья старались где-то достать вкусности и подарить маленькой сестрёнке за поцелуй. Невестка, сидевшая со своим сыном и пока не работавшая по хозяйству, занималась и воспитанием девочки. К трём годам пара мальцов знала на память несколько местных стихов, умели считать до 10ти, прилично разговаривали. Росли дети хоть и немного избалованными, но послушными. К 5ти годам у маленькой пары появились свои обязанности по хозяйству. Они утром выгоняли стадо гусей к речной заводи, а вечером открывали ворота перед гогочущими возвращающимися птицами и давали им зерно.

Счастье семьи рухнуло в августе 1940 года, когда Литва вошла в состав СССР. Они все были настолько далеки от политики, что по началу ничего и не поняли. Первое время ничего не происходило. Все жили, как и раньше, только на их хутор стал наведываться участковый уполномоченный русский парень совершенно не говорящий по-литовски. Его, как и положено законопослушным гражданам, хорошо всегда принимали и угощали, хотя и говорили на языке жестов. Они–то русского языка не учили, да и не слышали на своем то хуторе. Один раз в закрытые ворота сильно постучали. Костас открыл их и был брошен с силой на землю. Во двор вошла толпа вооруженных людей и стали всё хозяйство описывать. Руководил этим всё тот же участковый, а с ним ещё местный активист, назвавшись председателем колхоза «Новая Литва», совершенно не понимающий ни чего в сельском хозяйстве человек. На глазах у большой семьи тружеников изымали их, годами наработанный, нажитый тяжким трудом и потом инвентарь, косилки, молотилки, выгнали трактор, забрали 6ть лошадей с жеребятами, 9ть голов коров и двух быков, забрали всю птицу, свиней и ягнят. Единственное не догадались искать пасеку, которую на лето вывезли на луг, который Януке ещё со своим отцом нашли на болоте и дорогу туда, через топь, знали только они.

Рада и Янис пытались отнять своего любимого белого ягненка, но милиционер грубо их отшвырнул, после чего девочка упала и зашибла себе коленку. Григонис двинулся было к обидчику маленькой сестры, но отец жестом его остановил. Вся семья с ненавистью стояла и наблюдала за этим беспределом. «Ничего, суки, мы с вами ещё поквитаемся, мрази, слезами и своей кровью умоетесь» прошипел хозяин хутора в след, уходящим с довольными лицами, сборщикам контрибуции. «Будьте вы трижды прокляты». Закрыв ворота Януке сел на скамейку, принесённую одним из сыновей, потер разболевшуюся голову и тихо сказал: «Ну что же выходит пришла пора браться за винтовки. Но сначала берём топоры и лопаты и начинаем рыть схроны в лесу. Видно, что борьба только начинается».

Рано утром вооружившись всем необходимым инструментом и запасом продуктов на два дня, отец с сыновьями отправились в лес на строительство тайного жилья—схронов. Весь предыдущий вечер мужчины горячо обсуждали случившееся, строили планы начала борьбы с агрессором, готовились защищать своё нажитое добро от пришлого люда и местной голытьбы. «Сыны мои» обратился к парням отец: «Необходимо создать организацию для этой борьбы. Думаю, что к нам скоро присоединяться многие обиженные граждане нашей Литвы. Мы не едины. Коммунисты раскулачили свой российский народ и теперь навязывают нам свою идею коллективизации. Мы должны вступать в какие—то колхозы, при этом сдавать туда всё что имеем и станем мы все равны с их слов. Как же так? Я и мои деды с отцом всю жизнь копили, собирали и работали, чтобы Вам, нашим детям всё передать, чтобы Вы жили и наживали для своих детей—наших потомков. А что теперь? Я становлюсь в один ряд с нищим алкашом, которому нечего нести в колхоз, которому я кроме уборки корявящих лепёх не доверял никакой работы, ибо он дурак. Теперь мы с ним ровня? Моё благополучие будет просто так получать мой бывший батрак? Ну уж нет. Этого не будет никогда, пока я жив. Может кто-то из Вас думает иначе?» «Что Вы отец?» возмутились все сыновья сразу: «Мы от Вас никуда, только вместе будем бороться с советами. Выпустим их синюю кровушку в нашу не покорённую землю Великой Литвы.» «Завтра начнём копать первый схрон. Всего на первых порах надо выкопать шесть штук. Один не большой, как наш штаб. Об нём знать будут только мы и ни одна душа более. За тем пять больших схронов, что бы там можно было разместить до 10 человек за один раз. Со спальными местами, местом где готовить пищу, отхожим местом, вентиляцией и, если такая возможность есть—колодцем с водой внутри. Создавать запасы продовольствия и его хранить. В этих схронах будем мы с вами руководить нашими будущими отрядами, но опять же простые бойцы должны знать только свой схрон. Это наша первая с вами, сыны мои, задача. В промежутках между строительством нам надо достать оружие. Для этого организуем нападения на милиционеров и вооружённых активистов. Их самих будем вешать, что бы остальная голытьба не шла к ним на службу».

За разговорами семья, хорошо знавшая местные леса, пришла к старой вырубке не далеко от реки Вянта. Вырубку забросили несколько лет назад. Хорошие деревья попилили и вывезли, а всякий горбыль, тонкие брёвна так и лежали в высокой, давно не кошенной траве. Преимуществом было ещё и то, что в реке было много рыбы, а значит от голода уже никто не умрёт. «Здесь выкопаем наш с Вами штабной схрон» сказал отец и с силой вонзил остриё лопаты в мокрую землю. Мужчины разделись до пояса и взялись за разметку. Вбили колышки и натянули, припасённую с дома, суровую нитку. Первым делом аккуратно сняли травяной наст и сложили его на мокром берегу. Затем, разбившись по парам, стали копать землю влажную, липкую и заполненную корнями трав. Дальше пошло легче. Углубившись на пол метра сели передохнуть. В семье никто не курил. «Мне кажется, что маловат наш штаб» выдал Стасис: «Вот так будет спускная лестница стоять, дальше стол с лавками, по периметру три двухэтажные нары, тут поставим печь и всё, нет места для уборной, надо бы ещё одну комнату распланировать, а отец?» «Да, сынок, тут ты прав, не одну, а две ещё надо, оружие так же надо где-то хранить» Разметили ещё две комнаты и стали рыть.

К вечеру семья углубилась в сырую землю по грудь. Глина шла тяжёлая, с трудом давалась каждая лопата. «Всё, дети мои» сказал отец, когда солнце уже касалась веток леса: «Григонис, сынок, давай-ка налови нам рыбки на ужин, да побольше, а Миндаугас и Костас наварят нам ушицы к ужину» Братья молча пошли выполнять просьбу отца. Стасис тем временем подготовил кострище с треногой под котелок и распалил огонь. Блики огня весело заиграли в наступающей мгле. Григонис не успевал бросать снасть в тёплую августовскую воду реки, казалось, что рыба сама просится в котёл. Жирный подлещик, полосатый окунёк, блестящая плотвичка. За пол часа ведёрко было почти полное. Чистил рыбу сам отец. У него это получалось как-то быстро и чисто. Костас разделил всю рыбу на большую и мелкую. За тем бросил в кипящую воду всю мелочь и пошёл успеть до темна нарвать травы в варево. Он знал травы и умел их находить. Принеся и помыв траву он шумовкой достал сварившуюся мелочь с котла и бросил туда крупу пшена и картофель очищенный, но не резаный. Через некоторое время опустил кусками большую рыбу и немного посолил. Запах от варева стоял по всей поляне. Уже давно стемнело, все вымылись в реке после дня тяжёлого труда и ждали начала ужина. Потянуло вечерней прохладой с реки и появились первые комары. Костас стал разливать похлёбку по мискам, отец резал хлеб и раздавал своим сынам. Семья с удовольствием ужинала. Пять мужчин управились с ужином и повалились у костра спать, утром снова за работу. У костра дежурили по очереди, но старый Януке немного подремав уложил дежурных и стал сам руководить огнём, не давая ему погаснуть, чтобы не застудить своих детей под утренний холодок. Януке любил своих детей, любил каждого, и каждый был ему очень дорог. Он не разбирался, кто старше, кто меньше, если хвалить, то всех сразу, если давать конфеты, то всем одинаково, если наказать, то же всех вместе. Он детей не бил, но его боялись, как огня. Знали тяжесть отцовской руки. Когда—то к ним на хутор забрели цыгане и попытались угнать с ночного лошадей. Януке догнал воров и четверым здоровым мужикам чёрного племени сломал по руке, но в полицию не заявил. Об этом знали все в округе и говорили перешёптываясь. Уже светало, когда глава семьи взял, вычищенный сыном с вечера котёл, набрал в него воды и стал чистить картофель бросая его не резаным в закипающую воду, чтобы молодёжь смогла позавтракать перед тяжёлым очередным днём.

Молодые, здоровые парни с шумом плескались в утренней воде тихой Вянты. Старый Януке слил воду и достал подсолнечное масло с луком и солью, нарезал хлеб. Ели быстро и молча. «Сегодня к вечеру мы должны закончить все работы по рытью и подготовить материал для стен, пола и перекрытия. Завтра кроем и засыпаем первый схрон землёй. Затем проведём все внутренние работы по благоустройству временного жилья в землянке» рассказывал отец свой не хитрый план работ. Никто не возразил, все были солидарны. Работа спорилась. Уже ближе к обеду вырыли полную глубину будущего жилья больше 3х метров. Младшего высокого, но худого Миндаугаса отец оставил выравнивать стены и вычистить пол, а с остальными сынами переключились на подготовку дерева для стен и пола. Для перекрытия деревьев, подходящих среди оставленных от вырубки, не было, надо было выбирать и валить новые. Братья брали лежащие по всей старой вырубке, стволы и тащили их в одно место, где старый Януке топором очень ловко рубил все ветки и сучки, а за тем снимал кору оголяя деревья. Очищенные от коры и веток стропиля складывали у будущего схрона. К вечеру все уставшие, голодные, но довольные выполненной работой, с удовольствием мылись в тёплой реке. Миндас, освободившийся чуть раньше, готовил ужин. Он успел надрать полную корзину огромных раков и теперь варил их в котле с листьями жгучей крапивы. За ужином вспоминали своих женщин, которые остались на разорённом хуторе. «Надо бы сходить на пасеку к старой сторожке», где работал и следил за всем нанятый на работу двоюродный брат жены Стасиса Юрис «и поглядеть, что там и как дела?» сказал за едой отец: «Да мёда к чаю принести свежего» добавил он. «Вот завтра за темно подниму Миндаса и до завтрака что бы успел» «Я не успею так быстро, отец» выдавил из себя младший. «Далековато и вправду, папа» поддержал брата Стасис. «Хорошо, тогда на обратном пути зайдёшь на хутор, поглядишь как там и что, возьмёшь моё большое долото и маленький топор с точильным камнем к нему. Всё это принесёшь, да женщинам нашим мёда не забудь принести» «Не забуду, я за Радкой сильно соскучился, ей то в первую очередь» Все вспомнили про младшую сестрёнку, а Стасис и про сына. «Для чего Вам, отец долото?» спросил Костас. «Буду Вас всех между делом учить делать деревянные трубы. А канализацию по чём думаете отводить с землянки? Или на улицу будете бегать, когда вас враги станут искать по всему лесу». Сыны снова удивились уму своего отца, кто бы мог из них в то время думать об этом, а он знал жизнь, и не было в ней для него ни каких мелочей.

Утром, только начало сереть, Януке растолкал спящего у огня младшего сына. «Вставай Миндас, пора идти на пасеку». Паренёк встал, сладко потянулся и пошёл к реке умываться. Было видно, что он завидует спящим братьям, но спорить не стал. Взяв на дорогу протянутый отцом кусок хлеба, политый подсолнечным маслом с солью, он поспешил, жуя на ходу завтрак, по чуть заметной лесной дорожке в направлении старых болот. Там, между двух болот и бурелома ещё его дед нашёл большую поляну. Дед с отцом поставили там небольшую сторожку с печью и лежанками и на всё лето вывозили туда свою пасеку на разнотравье. С мёдом были всегда, даже в самый засушливый год. Охранять брали родственника – Юриса, здоровенного парня с соседнего большого хутора, двоюродного брата жены Стасиса. Юрис был с категории тех людей, которых надо постоянно хвалить. Он с детства считался ущербным. Парень не говорил, но слышал всё. Свою ущербность он сильно переживал. Из-за этого не ходил в школу, на него не глядели девочки, мало общались сверстники ребята. Его открыл старый Януке совершенно неожиданно для всех. Януке и сам был сильным мужиком и чувствовал себе подобных. Силёнкой Юрис обладал не дюжей. Таскал мешки с мукой по крутому спуску в телегу беря не по одному, как все, а по два, на каждое плечо. Здорового хряка валил на спину одним движением, когда их с отцом резчиком, звали соседи заколоть живность перед праздником. Ещё одно преимущество было у парня—он был от природы честен и верил только тому, кого любил и уважал. Януке приласкал несколько раз парня, похвалил, заступился от злых языков, и парень в него поверил. Каждому слову Януке он глядел в рот. И вот уже несколько лет Юрис батрачил на семью Звайниса. Все сыновья уважали его и хорошо к нему относились, он отвечал им тем же. Дорогу на пасеку через болото знали только члены семьи и Юрис. На пасеке он не только следил за ульями, но и косил траву, ловил на силки куропаток, собирал и сушил грибы, чтобы помочь своей огромной семье. Всё заработанное он по-прежнему отдавал своей матери.

От места постройки схрона до пасеки через лес ходу было километров с 8—10ть. Миндаус шёл спокойным шагом глядя себе под ноги, чтобы не прицепиться об валежник, которого было очень много в старом лесу. Дойдя до болот остановился и нарвал морошки, кое где попадалась голубика. Ягода в этом году уродила как никогда. Подойдя к краю болота, парень выломал ствол осинки и обломав его ветки изготовил себе шест. Найдя начало тропы ступил в чёрно—жёлтую жижу. Нога провалилась по ступню. Миндас понял, что проход хорош и воды не добавилось, а наоборот стало мельче. Он пошёл по только ему заметной тропе сквозь болото осторожно ступая и пробуя шестом перед собой. Пасеку они завозили с другой стороны, там есть тропа по шире, по которой свободно идет лошадь с телегой. Болото выдыхало со своего горла сероводород и бурлило выходом метана. То там, то здесь пробивались сквозь жижу пузыри, пугая идущего парня, будто сам Леший вёл с ним свой колдовской разговор. На не большом островке Миндаус отдышался и пошёл дальше. Переход занял больше часа. Выйдя с болота, парень свернул в право и не спеша пошёл по тропинке, ведущей к сторожке. Подойдя, он заметил Юриса, который косил траву у самого бурелома. «Эй, Юрис!» позвал немого парень. Тот повернулся мгновенно, воткнул косу в землю держаком и поспешил на встречу молодому хозяину, предварительно сняв фуражку. «Здорово тебе Юрис!» поздоровался Миндаус: «Как дела? Как пасека? Мёд, то есть?». На каждый вопрос немой только громко и радостно мычал и утвердительно кивал своей, заросшей льняными волосами, головой. Радость у него была не поддельной. Он веселился встрече, как маленький ребенок новой игрушке, при этом сминая в огромных ручищах свою старенькую серую, форменную фуражку, когда-то давно подаренную ему польским поручиком.

Миндаус прошёл в домик. Везде царил порядок и чистота. Полы тщательно вымыты, на столе надбитая вазочка с полевыми цветами, миска с вареным бураком и кувшин с козьим молоком. Ещё при подходе к домику молодой хозяин заметил пасущуюся чёрно—белую козу и двух козлят. В холщовой сумке сухари, глиняная миска с ложкой, вложенной в неё, была полна свежего душистого мёда. «Я на завтрак успел» проговорил парень, глядя на Юриса: «Угощать будешь?» Немой ещё больше забегал вокруг гостя. Миндаус передал ему команду от отца, а сам взял сухарь и макая его в мёд, стал запивать молоком из кувшина. Юрис собирал передачу около часа. Мёд положил в глиняный таз прямо в сотах и накрыл его чистой белой тряпицей. Отдохнувший от перехода Миндаус взял посуду и отправился домой на хутор за инструментом и отнести гостинец матери и сестре с племяшом и невесткой. Назад он шёл по другой дороге, по которой они с родителем завозили сюда свою пасеку. Вода в болоте и здесь было по щиколотку, идти было не очень трудно, хотя миска и мешала ходьбе. Этот участок болотной тропы парень прошёл достаточно быстро и теперь шагал по тоненькой тропинке между старых деревьев мечтая о скорой встрече с семьёй, о том, как обрадуется сладкому подарку маленькая Рада и племяш Янис, уже чувствовал приятный поцелуй маленькой принцессы на своей щеке, как неожиданно услыхал громкий окрик: «Стой на месте. Ещё шаг и стреляю.» Сухо щёлкнул затвор винтовки. Парень стал. «Кто это у нас бродит по лесу?» услышал Миндаус русскую речь и практически ничего не поняв в вопросе. Из-за пушистой, раскидистой сосны вышел уже знакомый русский участковый в форменной одежде и с карабином на перевес. Из кустарника появились ещё два парня с посёлка Лаукува с наганами в руках и красными повязками дружинников. «Аааа сынок кулака с хутора, по-моему, Миндас» проговорил один из парней: «И что ты несёшь?» он без церемонно приподнял тряпицу и заглянул в таз. «Ага, мёд, где взял?». Умный Миндаус сразу сообразил, что с этими людьми спорить не стоит: «Да вот пошёл разорил улик на дереве диких пчёл. Вы же всё у нас забрали с хутора. Вот на одних грибах и сидим. Я пошёл было собирать, а нашёл гнездо, аккуратно его окурил сухой листвой и собрал мёд». «Мёд мы у тебя так же национализируем, всё что есть в этом лесу принадлежит трудовому народу, а ты сын кулака» «Так что же нам кушать не надо?» «Вы своё от жировали, теперь наша власть пришла, а Вас всё равно всех уничтожать надо» рассказал тот же парень с наганом в руке. «Давай сюда таз». Миндаус сам не зная, как с силой ударил тазом с мёдом грабителя по голове. Медовые соты разлетелись в разные стороны и попали на форму участковому. Николай Прокопенко, участковый—уполномоченный немного опешил, но, когда пришёл в себя кинулся на парня с кулаками. Били долго, со знанием своего дела. Один из дружинников бывший батрак, которого с его ленью к работе никто не хотел брать к себе в артели, двадцатилетний Витас Голюбис, бил с ожесточением и удовольствием. Даже участковый Прокопенко заметив это, крикнул: «По—легче, ведь убить то можешь» «Собаке, собачье» ответил изверг. Они погрузили избитое тело юноши в пролётку и повезли в участок, который находился в посёлке Кельме. По дороге в посёлок встретились идущие в новое правление образовавшегося колхоза, молодые девушки. Они—то и принесли на хутор дурную новость.

Участок находился в доме бывшего хозяина лесопилки. Его самого и всю его семью вывезли за саботажные действия в Шауляй, а потом судили и этапом отправили в Сибирь. На крыше его большого и нового дома прибили красный флаг, а перед входом висела написанная каким—то комсомольцем табличка «МИЛИЦИЯ». В большом дворе стояла пролётка, запряжённая парой конфискованных коней. Ещё три лошади под сёдлами стояли в конюшне. Из нового амбара сделали камеру, прибив на окно толстую решётку, которая до этого стояла на одном из окон разграбленной церквушки. Мощные двери амбара закрывались на деревянный засов и амбарный замок. Сюда и бросили бесчувственное тело младшего Звайниса.

Прошёл день, старый Януке стал волноваться о не пришедшем младшем сыне. Волновались и братья. Разные мысли лезли в голову, ведь дорога шла через топь, всё могло случиться. Рано утром не начиная работы, отец послал Стасиса и Костаса на поиски брата. Молодые люди первым делом пошли на пасеку. Юрис жестами и мычанием подтвердил, что парень приходил вчера, взял всё что надо и ушёл в направлении хутора, показывая при этом руками куда он ушёл. Придя на хутор они и узнали страшную новость. Стасис взял патронташ и старую, ещё дедовскую берданку, с которой они ходили на зайца и вернулись с новость к отцу. «Что же», сказал взволнованный Януке: «не думал я на старости лет воевать, но видно пора пришла. Своё дитя я сам никогда пальцем не трогал, но и чужим не позволю. Убью гадов краснопёрых». Сыновья поддержали отца. «Вечером пойдём побьём эту нечисть и запустим им красного петуха».

Николай Прокопенко лейтенант НКВД прибыл в августе 1940года в Шауляй вместе с отрядом милиции, командированного с Ленинграда для наведения порядка и установления Советской власти в Литве. Смена власти в республике, как и по всей Прибалтике, прошла практически бескровно. Введённых войск хватило для того, чтобы не допустить большого кровопролития. Да и народ встречал новую власть с какой—то надеждой на лучшую жизнь. Волнения начались лишь после того, когда новая власть начала проводить уже отработанную на своём народе, политику коллективизации. Привыкший к частной собственности народ Прибалтийских стран не понял такого улучшения в жизни. То там, то тут стали появляться небольшие группы недовольных, которые брали в руки оружие и начинали бороться за своё добро, нажитое годами тяжёлого труда. Трудно было понять, что всё своё нужно было везти в общую кучу и отдать голытьбе, которую ещё вчера нанимали, как батраков к себе на работу. В лесах появились отряды лесных братьев. Вот сюда и были направленны лучшие кадры НКВД. Отряд состоял из 300 человек офицеров, в основном оперативный состав. Были и участковые—уполномоченные, которых сразу распределили по посёлкам, дав им в помощь дружинников из числа молодёжи, сочувствовавшей новой власти, в основном местной бедноте. Они быстро поняли пришедшую внезапную силу с поддержкой милиции и новых законов, всячески пытались доказать новой власти свою верность.

Николаю Прокопенко достались комсомольцы с лесопилки. Они, зная всех зажиточных соседей, легко составляли списки на изъятие имущества и с удовольствием принимали в этом участие. Особенно зверствовал Витас Голюбис. Его отец, старый пьяница Радис Голюбис, с такой же, как и он сам женой, жили в старом, перекошенном, гнилом бараке с земляными полами. В семье 11ть душ детей и старые немощные родители жены в придачу. Работал Радис на лесопилке подсобным рабочим. Даже специальности себе не приобрёл за всю жизнь. Все дети пошли в него. Учиться не стали, с младенчества занимались воровством, а девчонки побирались вместе с бабкой у церкви и на базарной площади. Все рано стали прикладываться к водке, благо, что никто за это не ругал и не наказывал. Витас был старшим из братьев в семье. Злой, вечно голодный и ужасно завистливый. Его на работу старались не приглашать, а если случалось и брали, то быстро прощались, так как работать он не любил.

С приходом в Литву Советской власти в селениях стали появляться комсомольские отряды помощников этой власти. Витас быстро оценил все преимущества и вступив в комсомол стал активным борцом за новую идею. На грязной давно не стиранной рубашке, он носил полученный в первых рядах, комсомольский значок и очень этим гордился. По просьбе русского милиционера, Витас подобрал несколько человек себе подобных и теперь был в первых рядах строителей коммунизма в свободной Литве.

Миндаус Звайнис лежал на куче соломы. Голова сильно болела, с разорванного уха сочилась кровь, губы и глаза опухли и посинели, левая рука не двигалась в плече была не выносимая боль, болел набитый ногами живот и спина, взялась грязной кожицей сбитая коленка. Назойливые мухи старались сесть именно на кровь. Парень лежал и думал, как отсюда выбраться. Ещё он сильно переживал за отца и мать, которые, не дождавшись его прихода будут волноваться. Как бы им сообщить? Но в больную голову ничего не приходило. Он с большим трудом поднялся на ноги. Голова закружилась и сильно затошнило. Миндаус подошёл к запертым воротам и попробовал их отворить. Да куда там. Оно здоровому мужику не под силу, а избитому парню и подавно. Единственное окно амбара было достаточно высоко, но и на нём стояла металлическая решётка. Парень стал вспоминать, где он уже видел такую. Ну конечно же, она стояла на окне старого храма, который разграбили на второй день прихода новой власти в поселение. Миндаусу стало ужасно страшно и жутко холодно. Он понимал, что помощи можно не дождаться и его, как хозяина лесопилки с семьёй, могут выслать в далёкую и не известную российскую Сибирь. Темнело…

Витас остался за старшего. Прокопенко, уезжая в Шауляй, строго предупредил Витаса больше арестанта не трогать и даже не выводить его с закрытого амбара. Не успел лейтенант выехать с посёлка, как старший над комсомольцами забыл все приказы и достал со стола припасённую четверть водки, которую сегодня изъяли на очередном хуторе при плановом обыске. «Что выпьем по чарушке», предложил он собранию. Все выпили не споря. Потом выпили ещё и ещё, пока в бутыли не осталось на донышке. «Потом допьём» резюмировал Витас и взяв ключи пошёл тяжёлым шагом замученного труженика с ключами к амбару. «Эй Витас!» позвал его один из компании: «Не бери грех на душу, не трогай больше парня, и так ему сильно досталось не из-за чего». Пьяный изверг шёл, не останавливаясь и не слыша окрика в свою сторону. Ключ долго не хотел проворачиваться в большом амбарном замке, на конец поддался усилию и громко щёлкнув, откинув одну дужку—открылся. Пленник приподнялся на локти и через опухшие щели глаз глядел на своего мучителя. «Что, сын кулака, барство Ваше закончилось. Тепереча мы власть. А с Вами разговор один – к стенке и всё тут». Он достал свой наган, провернул лихо барабан с патронами, взвёл курок и прицелился в испуганного парня. В это время в амбар ввалилась гурьба недавних собутыльников. «Стой, Витас, не стреляй, тебе же приказали его не трогать» завопил один из товарищей. Витас спрятал наган за пояс и с силой ударил ногой арестованного по и так разбитому лицу. Кровь фонтаном брызнула с разбитого носа. «Ты ему нос сломал» процедил комсомолец в кожаной куртке с таким же значком, как и у Витаса на лацкане. «Черт с ним, всё равно их всех вышлют ни сегодня так завтра» Вытирая соломой кровь с сапога ответил старший дружинник. Закрыв амбар, мучитель повёл свой отряд допивать остаток мечтательно рассуждая о будущей счастливой жизни в советской стране.

Старый Звайнис вёл своих сыновей в посёлок. Широко шагая по полевой дороге, он спешил не опоздать не дать изуверам издеваться над его младшим из сыновей. Мысли путались в его седой не покрытой голове. Он имел решимость жестоко мстить за их жестокость. В руках он нёс топор, которым ещё недавно так мастерски рубил сучки и снимал кожуру с деревьев, готовя их к укладке в стены. Теперь он готов был одним ударом убить обидчиков его семьи. Его решимость передавалась и молодым. Сыновья шли молча, каждый думал о своём, но все думали об одном и том же. В руках у Стасиса была их домашняя берданка, заряженная крупной дробью, в карманах несколько патронов. Костас и Григонис несли ножи в рукавах своих курток. Уже стемнело, когда четверо мужчин подошли к дому с новой для них вывеской «МИЛИЦИЯ». В одном из окон горел свет. Керосиновая лампа горела на полную мощность освещая пятерых пьяных комсомольцев, спорящих между собой. На столе стояла почти пустая четверть с водкой, надкушенные куски чёрного хлеба и миска с остатками квашенной капусты. Старый Звайнис пинком ноги отворил входную дверь и четверо мужчин ворвались в горницу перед этим сорвав новую вывеску. «Все подняли руки вверх!» приказал Стасис направляя ружьё на сидящих. «Костас, Григонис обыщите их» приказал отец. Парни с ножами подошли к сидящим в полуобмороке комсомольцами забрали у них наганы с запасными патронами. Шок после нападения был настолько сильным, что новые властелины не додумались даже сопротивляться. «Где Миндаус?» спросил у всей компании отец. «В амбаре под замком, а ключи у Витаса» рассказал молоденький рябой на лицо парень в зелёной солдатской гимнастёрке. «Костас, приведи сюда его» скомандовал довольно жёстко Януке. Сын забрал протянутый ключ и вышел на улицу. «Вы напали на государственных служащих. За это Вы будете отвечать» первый, протрезвев, пришёл в себя Витас. Все нападавшие стояли молча. Миндаус на плече у брата еле вошёл в комнату. Увидев истерзанного сына, Януке спросил: «Кто?». Младший пальцем указал на Витаса. Выстрел прогремел неожиданно громко. У всех заложило уши. Витас глядел на дуло ствола и молча опускался на грязный пол, когда—то ухоженной горницы. На его груди зияла большая рваная рана. Его уже не было в этом мире. Прогремело ещё несколько выстрелов с наганов, и вся комсомольская организация перестала существовать в этом посёлке. «Лей керосин с лампы на пол и стол» дал команду Стасису старый Звайнис: «А ты, Костас, выводи брата и тащите его вместе с Григонисом в схрон». Януке запалил факел, собранный из скомканных газет и поднёс пламя к разлитому по полу керосину. Вспыхнуло всё как порох. Остаток факела он бросил в амбар на сухое сено. Страшное зарево было видно со всех сторон Кельмы.

Пепелище выглядело страшно. Сгорело всё даже забор. Единственное, что осталось по не известной причине это валявшаяся под ногами, затоптанная вывеска со странным и новым словом «МИЛИЦИЯ», как молчаливое напоминание о неизбежном. Приехавший к обеду участковый проводил опрос гражданского населения на предмет кто, что заметил. На подозрении было несколько человек, но в первую очередь Януке с сыновьями, хотя ни одна душа не видела и не слышала до пожара никакого шума.

В новом схроне и пахло всё по-новому. Свеж очищенные стволы сосен издавали приятный смолянистый аромат спиленного дерева, новые нары были застелены матрацами со свежескошенной травой, пало сыростью и известковой побелкой стен. Миндаус лежал на своём месте вымытый заботливыми руками старших братьев и думал о произошедшем. Всё назад им возврата уже не было. Крышка люка была открыта и с верха доносились голоса братьев и отца. Они о чём –то громко спорили. Парень прислушался. Спорил и просто настаивал на своём Костас. «Отец, Вы обязаны пойти в посёлок и устроить страшный скандал с участковым по поводу где Ваш сын Миндаус? Тем самым Вы отведёте от всех нас всяческие подозрения в убийстве и поджоге и посмотрите на реакцию милиционера. Для пущей убедительности с собой возьмите с хутора мать. На вопрос где все мы, скажете, что поехали в Вильно работать на фабрику». Стасис возражал, он говорил, что надо тихо отсидеться. Януке думал не долго. Ему понравился план умного Костаса: «Да, сын, ты прав, я собираюсь и ухожу, а Вы ни на шаг отсюда и сидите тихо. Можете начинать ловить и солить на зиму рыбу и собирать, и сушить грибы. Миндаус услышал стук сапог отца по лестнице и через мгновение его крепкую руку у себя на голове. Отец погладил давно не стриженную голову сына, потрепал легонько его волосы и полез вверх. У Миндауса навернулись слёзы, он так же, как и отец, любил его. Слышно было, как Януке прощался с сыновьями и уходил на свой хутор, чтобы забрать жену и маленькую Раду, до которой он так и не донёс свой сладкий подарок, идти к новой власти защищать свои права.

Лейтенант Прокопенко занял под свой новый участок не большой дом на краю посёлка, в котором до сего времени жил старик сапожник, переселив его в сапожную мастерскую в этом же дворе, пообещав не трогать его самого и его гешефт. Старик согласился и перетащив не хитрый свой скарб устроился в мастерской. Прокопенко прибивал злосчастную вывеску и сильно опешил, когда к нему вошла семья Звайнисов. Первым вошёл старый Януке, затем его жена с маленькой девочкой. Остановившись посреди не большой комнаты Януке громко и настойчиво спросил: «Где мой младший сын, которого ты забрал вчера утром с собой? Что с ним? За что и по какому праву ты его бил? В чём ты его обвиняешь? Отвечай». Он стоял как гранитная скала и глядел на своего обидчика. «Как жаль, что тебя вчера не было» подумал мужчина. Через минуту Прокопенко пришёл в себя. Он вдруг понял, что попал в большую неприятность по службе, но сказал совсем другое: «Ты чего это тут на меня кричишь, старик? Хочешь, чтобы и тебя, как и твоего сосунка увезли в Шауляй на допрос? Я не обязан вообще—то перед тобой отчитываться. Но раз пришёл скажу, твой сын арестован и сидит в одиночке. И пока не даст показаний его не выпустят». Януке и глазом не повёл на его враньё. Ещё больше заревели мать и дочь. «Я добьюсь справедливости, поеду жаловаться на тебя» сказал старик и вышел со своей семьёй, ещё раз убедившись в правильности решения прийти сюда самому.

Прокопенко попал в не понятную для себя историю. Он понимал, что вчерашний арестант сгорел до тла, вместе с устроившими пьянку комсомольцами, которых видели покупающими уже пьяными водку. Ещё несколько минут назад он был уверен, что это всё дело рук этой семьи, а теперь вся система просто рухнула и он может понести наказание за эти смерти. Надо было срочно что—то делать. Что бы не обострять и до того острую обстановку для самого себя офицер, оседлавши своего вороного, отправился на хутор к Януку решать вопрос. На хутор он приехал к обеду. Януке подстрелил в лесу пару серых косых и теперь сдирал с них шкуры, чтобы жена приготовила, для оставшихся на хуторе, жаркое. Шкурки уже были натянуты на кресты, когда к воротам подъехал всадник. «Эй хозяин!» послышался зов милиционера: «Ворота открой». Януке открыл одну створку больших дубовых ворот и стал в их промежутке закрывая собою проход. «Чего надо?» грубо спросил он приезжего. «Давай поговорим по душам» ответил участковый спешиваясь. «Не о чем мне с тобой говорить. Я завтра собираюсь ехать в Шауляй жаловаться на твоё самоуправство. Там и поговорим». «Не спеши, старик, мы и тут всё решим. Я отдам всё твоё добро и не буду больше трогать твою семью, но младший твой останется в городе, под арестом, и ты никуда не поедешь» Наступила тишина. Януке боялся перегнуть палку и выдать себя, поэтому вроде соглашаясь спросил: «Что и сынов можно с Вильно вернуть на хутор?» «Да, можешь» сразу же ответил офицер, понимая по-своему, что смог возвратом хозяйства успокоить старика и отсрочить его дознание о смерти сына. Волки были сыты и овцы вроде бы целы. «Хорошо, только держи своё слово участковый. Завтра приеду с женой и невесткой забирать своё хозяйство с вашего колхоза» «Всё, по рукам» и участковый протянул ему ладонь для рукопожатия. Но Януке руки не подал, а лишь усмехнулся и повернувшись вошёл во двор закрыв за собой тяжёлые ворота. «Ну и ладно, так значит так» подумал про себя милиционер, садясь в седло и пришпоривая вороного.

Миндаус встал с матраца. Голова немного кружилась и чуть подташнивало, но лежать в яме самому не было просто мочи, и он вылез. Братья были заняты работой, обтёсывали стволы спиленных деревьев на перекрытие нового схрона, собирали на сушку мох, чтобы проложить его между накатами и только потом можно будет засыпать жилое помещение глиной и землёй. Ещё не была установлена печь, не выкопана сливная отхожая яма, не доделано хозяйственное помещение, где должны храниться продукты. Братья работали молча, каждый знал своё дело. Миндаус взял ведёрко, удочку и пошёл на берег, чтобы наловить рыбы на уху. Клевало слабо. В основном бралась мелочь. За час с небольшим он наловил с десяток окуней, немного крупной плотвички и три хороших сазана. На похлёбку должно было хватить.       Головная боль у текущей воды практически прошла, болело только избитое тело. Миндаус встал, повернулся и заметил идущего к ним отца. «Здорово, сынки мои!» по приветствовал собравшихся вокруг него детей Януке. «Новости у меня хорошие. Ты, сынок был прав в своих расчётах» повернувшись к Костасу сказал отец. «Участковый сразу же сдался и сказал, что вернёт завтра нам всё хозяйство и Вы все можете вернуться домой, но я не должен искать в Шауляе арестованного им Миндауса». Все дружно засмеялись. «Про пожар думают, что комсомольцы перепились и сами себя подожгли. Выгорело там всё до пепла, только вывеска и осталась. Он её уже на новое здание прибить успел, идиот.» Братья разгорячились ещё больше. Им по вкусу пришлась их первая победа над властью. Пять наганов теперь лежало в схроне, в любой момент этот трофей может быть использован по назначению. «Единственное, что плохо, Миндауса нельзя пока показывать. Он сидит в тюрьме в Шауляе» закончил отец свой рассказ. «Да, дела, это пока ещё тепло, а завтра осень, зима, где же ему быть?» спросил отца Костас. «Потом и решим, а пока он поживёт здесь, когда думаете закончить крышу у схрона и все внутренние работы?» «Дня за два думаю, что управимся полностью, ну может три» ответил отцу Стасис. «Добро, заканчиваем схрон и идём забирать своё добро у коммуняк, пока они его до конца там не растащили».

Юшка во всю кипела на не большом костре, за которым следил раненый младший брат. Януке достал с сидора чёрный свежий хлеб, принесённый им с хутора, нарезал длинными кусками и позвал сыновей ужинать. «Я так думаю, что участкового надо так же уничтожить, но местные граждане должны видеть его труп, чтобы боялись помогать Советам и работать в колхозе. А вместе с участковым и председателя колхоза в расход пустить заодно» рассказал свои мысли Януке уплетавшим уху сыновьям, наработавшимся за день на стройке. Все, как по команде положили ложки и глядели на своего отца. Януке спокойно отправил в свой рот ложку с юшкой и продолжал: «Если мы этого не сделаем, рано или поздно они дознаются, что Миндаус дома и поймут, что это мы побили комсомольцев. Тогда нам будет туго. Поверьте, мне, я чувствую это.» Он доел свою уху, поднялся с травы и пошёл к реке, чтобы помыть миску. «Папа, оставьте я сам помою» заволновался Миндаус. Он собрал всю посуду и пошёл к реке её вымыть, а Януке с детьми стали обсуждать новый план нападения на выбранные жертвы. Миндас, Миндаус, Миндаугас его называли все по-разному, а его любимая сестричка Радочка называла просто Миндасиком. Он не обижался на склонённые имена, его это даже забавляло. Когда он был меньше, то спрашивал у мамы: «Так как же меня правильно назвали при крещении в соборе?» Мама смеялась и отвечала: «Любимым» и ласково трепала его кудрявые льняные волосы своей нежной рукой. Миндаус вымыл всю посуду и ложки, сложил всё в чистый котелок и пошёл к сидящим на поляне братьям с отцом. «Что придумали?» тихо спросил он. «Ты этот раз ещё не пойдёшь с нами, Миндаугас» сказал отец, как отрезал. «Ты ещё сильно болен для такой работы, сынок». Младший спорить не стал, да и не умел он спорить. Слово отца всегда было последним, а значит законом. Отец ушёл в ночь приказав всем заниматься работой и ждать его.

Утром, с первыми петухами, Януке с Гердой, невесткой и двумя детьми уже были на ногах. Забрать и привести стадо коров и быков, не большой, но табун лошадей, овец, свиней и птицу дело было не из лёгких. Сыновей показывать ещё нельзя, а забирать всё хозяйство нужно сразу, чтобы не передумал участковый. Януке послал Герду в посёлок, чтобы привела с десяток бывших батраков—родичей, а сам сложил в мешок несколько длинных верёвок и пустых мешков из-под зерна вместе с невесткой и детьми пошёл в направлении колхозного хозяйства, куда сгоняли всё       отобранное у зажиточных крестьян и свозили их имущество. Хозяйство находилось на краю посёлка в заброшенном рыбном цеху огороженное новым забором с длинных не обтёсанных жердей. Януке глядел на не доеных, не кормленных коров и сердце обливалось слезами. Своих бурёнок он признал сразу, особенно Золотку, которая два года подряд приносила по два телёнка сразу, а молока давала по три ведра. Подошла с работниками и Герда, увидела свою красавицу грязную, с воспалёнными от боли глазами, плохо доенную и сразу всё поняла. Заплакав, она сказала мужу, что теперь её только под нож, у неё мастит. Не лучше было состояние и всего остального изъятого совсем недавно на хуторе хозяйства. Одного быка не было вообще. Его уже успели сменять в другой колхоз. Дети выбирали своих гусей из общего стада птицы. Они кричали их имена, только им известные, ими же придуманные и умные птицы выходили к ним на детский зов. Старый гусь, любимец Рады, вышел и положил свою длинную шею на плечи девочки, как будто прося её немедленно забрать его с этого балагана. Рада плакала, глядя на всё происходящее, плакали и Герда с невесткой. Маленький Янис нашёл и вынес своего любимца белого ягнёнка.

Владис Карбонис – председатель колхоза «Новая Литва» на отрез отказался отдавать Януке его инвентарь. Трактор, косилка с молотилкой оставались в собственности у бывшего эксплуатируемого крестьянства, то есть у членов нового образования – колхоза. Подошедший участковый только развёл руками перед Януке: «Прости, но разговор был только за животных и птицу. Так что забирай пока отдают и уходи, чтобы не видели тебя остальные.» Свою пролётку и телегу всё же Януке забрал. Погрузив птицу в мешки и на телегу, свиней и ягнят в пролётку, связав всё стадо верёвками и привязав конец её к телеге вся процессия медленно пошла в направлении хутора. Встречные прохожие снимали перед колонной шапки и долго смотрели потом в след.

Приведя всё хозяйство домой, Герда поняла, что ещё одна корова пойдет под нож по той же причине. Увели быка производителя. Не хватало пары свиней и несколько ягнят. Гусей и курей уже не стали и проверять. Родичи приступили к чистке всей живности от колхозной грязи. Мыли не жалея воды, драли щётками и мочалками. Герда долго пыталась реанимировать вымя своей любимицы, но было тщетно, молока больше не было. В большом сердце Януке кипела слепая злоба на тех, кто всю свою жизнь ничего путного не сделал, лишь пил и завидовал людям, умеющим всё, а потом от своей жадности и не умения, получив власть в такие руки, гробили всё нажитое не посильным крестьянским трудом. Председатель нового образования, пришлый человек, не смыслящий ничего в сельском хозяйстве, ходил рыбаком в не большой рыбацкой артели. С приходом Советской власти оказался в нужное время в нужном месте, его и назначили председателем, а он не отказался, пошёл руководить. Вот и на руководил. Януке уже вынес свой приговор. Он уже твёрдо знал, кто будет следующим в его списке.

Рано утром Януке, взяв с собой свежевыпеченного женой чёрного хлеба, отправился на болота, прихватив с собой весь необходимый инструмент для окончания строительства схрона. Надо было выдолбить деревянную трубу из целого дерева, чтобы сделать вытяжку с печи, без которой существование схрона не имеет смысла. Он шёл и размышлял о вчерашнем дне, о том, какую кару придумать для ненавистных коммунистов и активистов, приведших его и так не очень богатую страну к полному хаосу. Он не разбирался в большой политике, но по отношению этих людей к таким хозяевам, как он сам, понимал, что что—то здесь не так, не любили они людей, умеющих самостоятельно вести хозяйство, не нужно это было им. Он шёл по осеннему лесу. Последнее тепло радовало. Уже очень скоро начнутся проливные дожди, а надо бы еще подкосить свежей травы своим питомцам, теперь это всё придётся делать вручную, ибо тракторец, с таким трудом приобретённый с продажи мёда, забрал колхоз вместе с косилкой. Но работы он не боялся. Знал, что, забив двух коров сможет рассчитаться с батраками за покос травы на зиму. Так не заметно он подошёл к болоту. Януке решил зайти к Юрису и зять с собой мёда к вечернему чаепитию с сыновьями. Найдя, оставленный раньше шест, он осторожно тронулся по только ему знакомой тропе в гати. С лева и права топь. Как-то еще молодым он со своим отцом пробовали узнать глубину топи. Привязав к длинной верёвке чугунный брусок бросили его в топь. 30ти метровой верёвки не хватило, и вытащить назад её уже не смогли. Болото жило своей болотной жизнью. Дышало и с силой отрыгивало метаном. Запах протухшего яйца стоял устойчиво и даже дыша через мокрую тряпицу всё равно угадывался. То тут, то там выходили пузыри, поднимая со дна жёлто—коричневую грязь. Тропа была узкая, но нога становилась в неё полностью, твёрдо и не сильно скользила. Если не спешить, то можно было пройти без труда. Януке давно научил этому проходу своих сыновей и батрака Юриса, которому доверял. Ни одна из его женщин этого пути не знали и никогда не были на большой поляне по ту сторону от гати. Он вышел с болота и не спеша, отмыв сапоги от болотной грязи, пошёл к охотничьему домику. Юрис косил траву у самого болота. Трава была высокая и сочная. Завидев хозяина пасеки, парень бросил косу и быстрым шагом пошёл на встречу, смешно размахивая своими сильными руками и что-то бормоча. «Здорово, Юрис! Как дела? Что наша пасека? Не заскучал ещё здесь один? Может женить тебя?» улыбаясь спрашивал у немого Янука. Юрис, как котёнок тёрся возле хозяина, что—то показывая и сильно мыча. «Ладно, ладно, вижу, что ты работаешь очень хорошо. Молодец. Сейчас возьми ведро и наложи в него сот я возьму с собой. А ты можешь вечером наложить в два ведра сот и отнесёшь одно ведро к нам на хутор отдашь Герде, а второе себе домой на гостинец и можешь переночевать дома у мамки. Завтра утром чтобы был здесь. Понял?» Немой утвердительно закачал своей не стриженной       головой. Глаза его при одном упоминании матери, радостно блестели. Он побежал выполнять указание хозяина. Через час Януке с полным ведёрком сот уже шёл по болоту назад на поляну у заброшенного лесоповала, где его ждали сыновья.

Януке курил мало и только трубку, и только табак хорошего качества. Трубки были его хобби. Он их коллекционировал. Ему их дарили в основном его младшие братья, приезжая пару раз в год забрать мёд с хутора. В хороший год качали до тонны меда за сезон. Януке радовался каждому подарку, как маленький ребёнок, но после вечерних посиделок за чаркой домашней медовки с братьями и сынами, набивал постоянно одну и ту же трубку, которую подарила ему его Герда на рождение их первенца. Все это знали, а сама Герда от умиления пускала всегда слезу в платочек. Она любила своего мужа.

Сыновья радостно встретили своего отца и слушали его рассказ о вчерашнем дне. Прежде всего Януке поинтересовался здоровьем Миндауса. Потом рассказал детям всё до мелочей, как забирали, что случилось и что делали. Миндаус, как будто предчувствовал приход отца, наловил в Вянте свежих, жирных сазанов и уже запёк их в глине и сейчас все с удовольствием завтракали этой рыбой со свежим чёрным, домашним хлебом. Навар свежего щебреца с мёдом завершил трапезу. Затем приступили к главной работе – перекрытию схрона и его полной маскировкой. Толстую осину распустили пополам и принесённым отцом долотом стали выдалбливать внутри. Затем два длинных куска полутруб снова соединили вместе, туго связали под корой стальной проволокой и получилось пустотелое дерево. Оно и стало главной вытяжной трубой от печи в схроне. Его под наклоном положили на растущее рядом дерево, а конец просунули между перекрытием схрона. В него вставили металлическую трубу, идущую от печи в схроне и стали класть накаты на крышу. Каждый из трёх накатов перекладывали толстым слоем высушенного болотного мха и глиной. Закончив класть перекаты, аккуратно засыпали всё землёй и сверху уложили наст травы. Люк—вход замаскировали под куст волчьей ягоды. Человек, не знающий о том, что на поляне есть жилой схрон не найдёт и не увидит даже примет. Испытали печь. Тяга была хорошей, дым с трубы не был виден даже в близи. Переночевав в новом помещении Януке остался доволен. Необходимо было теперь занести сюда керосиновую лампу с запасом керосина, соль и спички и по-тихому сносить тёплые вещи и спальные принадлежности. Первый схрон был готов.

После сытного ужина с медовым чаепитием Януке достал трубку и стал забивать её табаком, доставая его с нового кисета. Трубка была то же новая. Парни поняли, что будет серьёзный разговор. «Отец, а почему Вы взяли новую трубку, а не свою любимую?» спросил у Януке Стасис. «Потому, что любимая трубка должна храниться дома, а эту я специально принёс сюда, тут теперь её место в нашем схроне.» тихо произнёс отец, раскуривая чуть сыроватый от вечернего туманца табак. С реки тянуло сыростью и холодком. Костас подкинул в тлеющий костёр сухих поленьев и огонь разгорелся, треща ими с новой силой. Все безотрывно глядели на пламя костра, каждый думал о своём. Тепло быстро распространилось и лица парней немного покраснели от этого чуда. «Дети мои» обратился отец к сыновьям: «Новый порядок не будет нам с Вами полезным. Нас или вышлют, как некоторых в Сибирь, или просто убьют. Пришло то время, когда надо принимать решение, как жить дальше? Или мы с Вами станем в один ряд с нашими бывшими батраками, которые очень быстро поймут и полюбят новую власть, или будем бороться против неё. Наша первая задача состоит в том, чтобы запугать ещё не понимающих плебеев. Для этого надо убить и выставить на показ их обезображенные тела в первую очередь участкового милиционера и его прихвостня председателя колхоза.» от сказанных слов он сам немного поморщился, но продолжал: «В противном случае нашему Миндаусу нельзя будет никогда выходить из лесу, ведь милиционер считает его сгоревшим по вине погибших активистов. А так он сразу всё поймёт и нам не жить больше здесь или не жить вовсе. Так уж лучше мы их, чем они нас» закончил он своё выступление. Все сидели молча. Первым не выдержал Костас: «Отец, да мы вообще—то это вчера обсуждали уже, пока Вас не было здесь и пришли к выводу, что Вы правы и говорите, что нам делать, мы всё исполним». «Первое и самое главное, никому не рассказывать даже по большому секрету о нашей организации. Второе, дисциплина должна быть железной. Третье – стоять друг за дружку горой, чего бы не случилось, выручать, не бросать в беде. Агитировать народ против власти без лишнего шума, не привлекая к себе внимания. На людях вести себя с властью вежливо и учтиво. Не брать без надобности оружия в руки. Заботится о своих ближних, прежде всего о наших малых и женщинах. Юриса пока не посвящать пусть ждёт своего часа на болотах. Пасеку на зимовку перевозить не будем. Дать ему материал пусть соорудит там какой-то сарай для зимнего хранения ульев.» Сыновья молча слушали своего отца и лишь кивали в знак согласия своими головами. «А участкового и председателя колхоза Владиса Карбониса порешим завтра. Сегодня отдыхаем, с утра ловим рыбу и идём все вместе на хутор мать заждалась и Радочка соскучилась. Дорогой всё решим не спеша.» При напоминании о сестре у всех на лицах появилась улыбка. Костас распалил в схроне буржуйку и стало заметно уютней. У каждого было своё место в просторном подземном помещении. Уснули все быстро, день был тяжёлым.

Герда, Радочка, Янек и молодая невестка Ядвига встречали своих мужчин во дворе большой стиркой. Развесив по всему двору стиранное бельё, женщины занимались уборкой в доме, а дети отгоняли от белья домашнюю живность. Вошедших мужчин не сразу и заметили. Первая увидела отца и братьев маленькая принцесса. Сколько было радости при встрече. Костас в тихую принёс сестрёнке маленького зайчонка, в пойманного ещё на кануне. Он отдал серенький клубочек сестре и та, радостно крича, побежала показывать своего нового питомца Янеку. Поцелуи получили от неё все, особенно досталось отцу и любимому братику Миндасику. Семья вновь вся была в сборе. Рыба была кстати.

Баня, что лучше неё бывает в этой жизни. Отец распорядился топить баню. Костас и Григонис стали готовить парную—наносили свежей воды полную бочку, разожгли дрова в каменке, вымыли предбанник, начистили лавки острыми ножами, принесли веники с чердака. Лежанки были липовые, а стены дубовые. Баня быстро набрала необходимую температуру. Первыми пошли мыться женщины взяв с собой бурачный морс и соду для мытья волос. С бани были слышны вопли Рады, когда Герда легонько шлёпала её веником по спине. За тем пришла очередь мужчин. Они взяли с собой резкого кваса. Банились половину дня. За это время Герда с Ядвигой приготовили обед. Чистые, распарившиеся, красными лицами мужчины сели за стол. «А что, мать, не выпить ли нам сегодня по маленькой медовки?» спросил улыбающийся Януке жену, хлопая от удовольствия в свои огромные ладони. «И где там моя любимая трубка?» Жена подала литровую кружку медового настоя, а маленькая принцесса принесла отцу кисет с табаком и его любимую трубку, мамин подарок. Ядвига не на минуту не отходила от мужа, что—то ему рассказывая на ухо при этом хитро улыбаясь. Семья села за стол. Отец ловкими движениями нарезал свежий белый хлеб большими ломтями и подал каждому сидящему. В этой семье хлеб могли ценить и если кушали, то собирали всё до крошки, не по—тому, что его не было, а по тому, что так научили их ценить хлеб старики родители. Герда раздавала рассыпную перловую кашу с жаренным сазаном по тарелкам. Януке поднялся и разлил всем взрослым по кружкам медовку: «Родные мои, нас не было некоторое время и все мы друг за другом очень соскучились. Это говорит о том, что в нашем доме, в моей семье мир и порядок. Спасибо всем за это.» и выпил первым. Все последовали его примеру. Ели шумно, смеялись, обсуждали, наливали ещё и ещё и никто при этом не пьянел. После обеда отец раскурил свою трубку. Женщины ушли с горницы убрав со стола и мужчины остались одни. «Так, дети мои, сегодня вечером, как стемнеет пойдём в посёлок. Мы теперь уже просто обязаны избавиться от пришлых. Костас, наганы ты забрал?» «Да, отец, вычистил каждый и зарядил, как Вы и сказали.» Обращались дети к отцу и к матери только на «ВЫ». «Хорошо, раздашь перед выходом. Всё больше никому не пить, отдохните до темна, потом всех позову» Стасис тут же ретировался. «Побег до своей Ядвиги» съязвил Григонис. «Не язви, вот женю тебя тогда и узнаешь всё» отрезал отец. Все разошлись кто куда, до вечера было ещё время.

Поздний осенний вечер выдался тихим. На небе не облачка, звёздами засыпан огромный небосклон и самое главное цыганское солнце светило так, что было видно на большое расстояние всё в округе. Отец вёл своих сыновей на мокрое дело от большой безысходности, сам до конца, ещё не понимая и не зная, как и что будет. У каждого в кармане лежало боевое оружие, ладони сжимали холодную сталь и от этого становилось ещё тоскливей. Шли молча. Подойдя к дому сапожника и осмотревшись решили в первую очередь расправиться с участковым. Януке достал с кармана большой нож с изгибом лезвия. Этим ножом он разделывал туши свиней и овец. По трогал наточенное лезвие и тихо постучал в окно. В доме зажгли лампу, занавеска отодвинулась, и кто-то спросил: «Кто там?» «Это сторож с коровника, там пришли воры и выводят коров и коней. Что мне делать? Вот я и прибежал». Двери раскрылись и на пороге в одних кальсонах показался участковый. Этого было достаточно, чтобы нанести сильный удар в живот и вспороть его с низу до самого горла. Лейтенант Прокопенко умер, не поняв, что произошло. Януке вошёл в дом, забрал карабин и кобуру с наганом, сложил в сидор форменную одежду с сапогами и фуражкой, забрал новую керосиновую лампу и бидон керосина. Отдав всё сыновьям он со Стасисом подвесили за ноги бездыханное тело своего врага за балку ворот и разрезав горло ловким движением достал ножом в разрезе язык милиционера. Отряд отправился к дому председателя колхоза Владиса Карбониса. Он поселился в доме у выселенного и отправленного вместе с семьёй в Сибирь хозяина корчмы и товарища Януке – Валдиса Сельше. Группа подошла к дому, в сенях горел свет лампы, дверь была открытой. Сыновья переглянулись с отцом. Вдруг они услыхали хлопок закрывавшейся двери в саду. Валдис шёл с нужника. Костас сильным ударом бревна по голове оглушил председателя, а то же ловкое движение отца ножом по горлу закончили дело без шума. Повесив его так же за ноги к балке ворот и выпустив язык, семья вошла в дом и облив всё принесенным керосином подожгли. Ушли так же тихо, как и пришли. Уже дойдя до околицы заметили огромные языки пламени над домом бывшего председателя не состоявшегося колхоза. Придя домой на хутор выпустили собак и крепко закрыли ворота, помылись, спрятали сидор с вещами и легли спокойно спать. Больше их семье ничего не угрожало.

Утром к ним на хутор прибежал один из бывших батраков и рассказал о том, что все колхозники растаскивают по домам всё имущество, которое колхоз собрал у них. Выгнав и запряг пролётку парой лошадей отец с сынами поехали забирать своё. Трактор и весь инвентарь к нему находился во дворе со скотом, откуда они уже забирали своё имущество. Стасис завёл тракторец и поехал своим ходом домой, а остальные стали забирать и грузить в телегу всё, что ещё не растащили другие. Ближе к обеду всё было кончено, скотный двор был пуст, даже ворота снял какой-то предприимчивый хозяин и теперь коровник зиял открытым входом. Люди рассказывали о том, как убили председателя и милиционера. Версий о том, кто убил было много. Говорили, что финский отряд диверсантов работает в их районе, другие говорили, что из соседнего района обиженные властью приходили. Их обезображенные труппы так и висели на своих воротах, все боялись к ним подходить. Януке остановил коней и соскочив с телеги подозвал к себе сыновей. «Вот, что я думаю, дети мои. Сейчас мы с Вами вернёмся и снимем их тела с верёвок. Пусть люди видят, что мы вроде бы помогаем Советам, тем самым снимем с себя любые подозрения. Как Вы мыслите?» «Правильно, отец» тут же сказал Григонис: «Едем немедля и делаем дело до конца». Они развернули телегу и погнали лошадей к дому сапожника. Участковый почерневший по-прежнему висел на балке ворот. Рой мух облепил его тело, трупный запах усиливался. Обмотав лица мокрыми тряпками, найденными в доме отец с сыновьями срезали верёвку и оттащив за её конец труп под стену дома положили его на скамью. Костас принёс с хаты рядно и укрыл тело участкового. Соседская старуха крестилась и причитала, глядя на всё это. «Вот и первый свидетель» сказал Костас. Со вторым трупом было сложнее, огонь хоть и не доставал до него, но жара сделала своё дело. Председатель был полностью чёрный, но верёвка выдержала температуру, хотя и сотлела. Срезав труп, они укрыли его какой –то тряпкой, принесённой соседским мальчишкой и оставили на месте у ворот. Выполнив задуманное спокойно поехали к себе на хутор. А на следующий день ближе к вечеру в ворота громко постучали. Януке загнал собак и открыл большие ворота. Перед воротами стояла открытая легковая машина чёрного цвета в которой сидело четыре военных в фуражках малинового цвета, двое с трёхлинейками, один с автоматом (такого оружия хуторяне ещё не видели) и один офицер весь в ремнях с кобурой на боку и кожаным портфелем в руках. Водитель автомобиля сидел за рулём, был одет в гражданскую куртку и кожаную кепку с большими очками.

Януке снял свой головной убор, поклонился в пояс приезжим и пригласил войти во двор. Офицер распорядился автоматчику пройти с ним, а остальным ожидать у машины. Зайдя в дом, офицер по-хозяйски бесцеремонно сел за стол, раскрыл свой портфель и достав какие—то бумаги начал допрос. Януке рассказывал так, как знали все в посёлке, сказал фамилию и где живёт того человека, который принёс им эту новость. Офицер всё записывал и фиксировал. Спросив о том, присутствовал ли он при мародёрстве имущества колхоза, Януке прямо ответил, что, когда он туда приехал, уже практически всё разобрали и ему пришлось отбирать свои вещи у грабителей. Офицер попросил воды. «Может господину офицеру квасу или морсу предложить? Или чего по горячее?» угодливо спросил Януке. «Чтож можно и по горячее» согласился офицер: «Мне сообщили, что только Вы сняли и уложили убитых, не побоялись и не побрезговали. Так?» «Да, господин офицер, это так, все мы под Богом ходим и надо помогать один одному. Иначе нельзя.» Тем временем Герда принесла кувшин с медовухой, сало и огурцы. Офицер сам налил себе в глиняную кружку и выпил. Закусив кусочком сала налил второй раз и ещё выпил. Встав из—за стол, он попрощался, сказал хозяйке спасибо и выходя с дома добавил: «Вот если бы все были такие как ты, Януке, был бы порядок.» «Буду стараться и дальше помогать Вам, господин офицер» сказал хозяин. Машина громко заурчав уехала. «Да, отец, Вы как всегда были правы,» сказал Григонис закрывая створку ворот.